Божество смерти - Мэрфи Уоррен - Страница 39

• Предыдущая
• 39/46
• Следующая

В юрте Хуака можно было найти и дуэльный пистолет, оставшийся от русского дворянина, которого его славные предки, изловив, посадили в мешок со скорпионами. И винтовку «Энфилд», которую оставили англичане, пытавшиеся помочь русским захватить кочевья степных племен. И даже тупоносые автоматы, подобранные у трупов русских солдат; их батальон некогда сбился с пути, направляясь к южным рубежам Кореи.

Но любимым оружием Хуака все же оставался острый короткий меч, которым он мог отсечь противнику уши еще до того, как тот успевал бросить ему вызов.

Именно этот меч крепко держал в правой руке, вытянутой перед собою, великий воин Хуак, пятками направляя лошадь в сторону двух странных белых, замерших без движения посреди сужающегося кольца всадников.

Гоня лошадь во весь опор, Хуак упрекал себя за излишнюю щепетильность. Пока он, привстав в седле, созывал соплеменников к атаке древним боевым кличем «Пусть кровь прославит ваши мечи», от белых точно уже ничего не осталось.

Передние наверняка уже успели доскакать до пришельцев, вспороть им животы, вынуть внутренности, кто-то уже выколол им острием пики глаза, и уже в чьей-нибудь седельной сумке лежат их половые органы. Небось и косточки не оставили для него, прямого потомка Чингиза.

Вот что бывает, когда ведешь себя как джентльмен. И Хуак изо всех сил нахлестывал лошадку, предки которой тоже восходили по прямой линии к жеребцу повелителя Великой орды, единственной армии, никогда не проигравшей ни одной битвы. Но больше он надуть себя не позволит. Хватит этих церемоний, подумал он.

Но когда он оказался на расстоянии полета копья от места бесславной кончины белых, то не поверил своим глазам — целые и невредимые, пришельцы по-прежнему не трогались с места, а степь вокруг них была завалена трупами доблестных братьев Хуака. Острый ум потомка Чингиза мгновенно подсказал ему единственное решение, и, призвав на помощь опыт многих поколений наездников, накапливавшийся с тех пор, как Великая орда пересекла Гоби, разрушая все и вся на своем пути, великий воин Хуак дал деру. Никогда еще его пятки не молотили так быстро по ребрам лошади.

— Скира! — повис над степью его испуганный вопль.

На языке кочевников это означало «злой дух».

Великий воин Хуак не боялся смерти и верил в то, что павший на поле брани вскоре возродится в теле нового воина. Лишь те, кто трусливо бежал с поля битвы, умирали подобно нечестивым псам. Но злой дух, живущий в степном урагане, способный погрузить бессмертную душу Хуака в сон, от которого нет пробуждения, — с таким противником ему не совладать. Попадись только Хуак к нему в лапы, злобный демон навеки оставит его без коня, без меча, без юрты, а главное — без его, Хуака, бессмертного имени, чтобы тело навсегда забыло свою прошлую жизнь и не смогло возродиться к новой.

Разгоряченные битвой, двое или трое братьев Хуака не услышали его предостережения и тоже нашли свой конец в объятиях духа бури. Вот зачем он привел с собой свою белокожую дьяволицу — чтобы устроить ей пир из несчастных душ, обреченных отныне на вечный сон и забвение.

Молоденький всадник, расслышавший, что кричал Хуак, но ни на секунду не усомнившийся в том, что их слишком много, чтобы не одолеть даже духа, одним движением коротких пальцев спустил тетиву — ту самую, что пела некогда у ворот Багдада и каменных стен Московии.

Нож Хуака, просвистев в воздухе, рассек артерию на шее юнца. Тот повалился наземь, словно старый винный бурдюк, расплескивая по чахлой траве ярко-красное содержимое.

Отец юноши, видевший смерть отпрыска, развернул коня и, поклонившись потомку Чингиза, произнес ровным голосом:

— Благодарю тебя, брат мой Хуак.

Отец понимал, что великий воин спас его сына от самого страшного.

Если бы юноша умер от руки демона, душа его была бы утеряна навечно. А теперь они возьмут тело с собой, похоронят его согласно обряду, и его сын возродится в следующем потомке, который тоже будет, разумеется, воином.

Душа мужчины возрождается к жизни только мужчиной, душа женщины — только женщиной. Веру кочевников не могли поколебать долгие века, прошедшие со времен триумфа их славных предков.

Сотни лошадиных тел замерли бурой массой вокруг бледнолицых демонов, стоявших в кольце из трупов. Облака пара, поднимавшиеся из лошадиных ноздрей, словно туман, висели в холодном воздухе.

— О Скира-демон, для чего ты явился? Что можем принести мы в жертву тебе, дабы умилостивить тебя и упросить покинуть наши кочевья, чтобы ты оставил наши смиренные души, и да встретятся на пути твоем новые?

— Коняг своих отгоните. На пятьдесят шагов. Воняют они, чтоб их... И вообще ваша орда смердит, что деревенский сортир.

Римо с трудом вспоминал слова древнего языка, на котором говорили кочевники во времена Чингиза.

— Сколько же языков ты знаешь? — удивленно шепнула Анна.

Каждый раз, видя Римо за работой, она не могла сдержать восхищения.

— Черт его знает, — ответил Римо по-английски. — Когда читаешь свитки Синанджу, поневоле пару дюжин выучишь. Свитки-то написаны все на разных.

— А это был монгольский, наверное?

— Нет. Во времена Чингиза орда говорила на своем языке, только ей и понятном.

— А слов в этом языке много?

— Вот я им сейчас велел отогнать своих вонючих лошадей подальше — это примерно половина всех слов и есть. А другие слова монголам попросту не требовались.

А затем на языке, которому обучил его Чиун, когда в Дейтоне, штат Огайо, Римо под его руководством осваивал основы дыхания, снова обратился к аборигенам:

— Не слышали? Лошадей, говорю, подальше. И навоз подберите. Нечего пачкать степь. Засранцы несчастные. Дальше, говорю вам!

Низенький монгол, спрыгнув с лошади, принялся прилежно собирать комья навоза в кожаную сумку.

— Да не обязательно же руками... А, ладно, черт с ним. Поесть у вас найдется что-нибудь? Хотя если ячье мясо — лучше совсем ничего не надо. И вообще мы не за этим сюда приехали. Я тут кое-кого ищу...

— Кого же, о демон Скира?

— Его зовут мистер Эрисон. То есть это он сам так называет себя. Мне кажется, он должен быть где-то рядом...

— Эрисон?

— Черная борода. Толстая шея Глаза такие... горят. Не убьешь ни мечом, ни копьем. Вообще ничем, собственно.

— Наш друг Какак — тот, о ком ты говоришь, Скира.

— Кожа белая?

— Белая, как мертвая плоть убийцы.

Порой Хуак выражался довольно образно.

— Тебе, видно, надоело сидеть на твоем осле, хочешь, чтобы я тебя по степи развеял?

— Прости, о Скира, ибо только безумец осмелится бесчестить твой цвет. Прошу тебя, идем с нами, и возьми с собой твою грозную воительницу. Наше стойбище совсем-совсем близко.

— Вы вперед — и лошадей, лошадей подальше. А то от них ветер прямо на нас.

— Будет так, как ты скажешь, Скира.

— А кто это — Скира? — спросила Анна шепотом.

— Один из их духов. Может, Синанджу у них так называется.

— Я, кажется, понимаю. Духи, боги — так в старину объясняли все непонятное. И, значит, когда Чингиз-хан умер от руки вашего Мастера, они тоже объяснили это кознями злого духа. Очень, наверное, был страшный дух, если смог одолеть такого великого воина. В принципе весьма логично. Все в мире подчиняется логике, только мы не всегда ее понимаем. Ты так не думаешь?

— Я думаю, что перед нами отравляют атмосферу по меньшей мере восемь сотен лошадей, а ты, видите ли, рассуждаешь о рационализме в мифологии.

— А о чем, по-твоему, мне еще рассуждать?

— Ты бы лучше смотрела под ноги.

Анна почувствовала, как наступила во что-то липкое. И поняла, что Римо время от времени все же говорит дело.

Однако настоящий сюрприз ждал Римо и Анну у самого стойбища. По всей степи, словно трещины, протянулись черные колеи, глубоко вспахавшие мерзлую почву. Сомнения исключались — оставить подобные следы могли только танковые гусеницы.

Но монгольские кочевники не ездили на танках — Анна, по крайней мере, была в этом совершенно уверена. Если бы у них было такое вооружение, они, пожалуй, переплюнули бы своего далекого предка Чингиза.

• Предыдущая
• 39/46
• Следующая