Божество смерти - Мэрфи Уоррен - Страница 26

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая

— Для нас большая честь быть родителями Пу, той, которую выбрал Мастер.

— Это мы удостоились оказанной вами чести.

Для убедительности Чиун слегка потряс бородой. Семья Каянг не особенно ему нравилась — ленивые и к тому же жадюги. Но, по крайней мере, они уроженцы Синанджу, а при одной мысли о белых ведьмах, за которыми волочился в разное время его сын, Пу казалась Чиуну сущим ангелом.

— Как и вы, мы с нетерпением ожидаем внука, — осторожно продолжал Каянг.

Он даже отважился пододвинуть Мастеру свою чашку. Чиун налил Каянгу еще вина — гостям он в этом напитке никогда не отказывал, но считал всех, кто употребляет его, потерянными для мира. Сам он, как и Римо, не терпел алкоголя. Под его влиянием их нервная система приходила в расстройство, а постоянные тренировки требовали как раз обратного.

— Никто не ожидает рождения внука с большим нетерпением, чем я.

Чиун высокомерно поджал губы. Чего этот тупоумный Каянг хочет от него? Золота у них уже и так достаточно, чтобы до конца жизни объедаться свининой. Они даже пекарню могли бы закрыть, если бы Чиун не требовал по утрам свежей порции рисовых лепешек.

— Есть обычай... который нужно соблюсти, чтобы Пу наконец забеременела.

— А, вот в чем дело, — поморщился Чиун. — Для этого ей всего-навсего нужно лечь на спину. Но ты не можешь и вообразить, Байя, мою радость при мысли о том, что Римо перестал увиваться за белыми.

— А я слышал, что белые женщины сходят с ума по корейским мужчинам. Говорят, те проделывают с их телами разные странности.

Уж это точно, подумал Чиун, вспоминая о годах своего супружества. Дело женщины — рожать детей, готовить еду и держать рот закрытым. А Римо эти белые вертихвостки совсем замутили голову.

— Красота твоей драгоценной дочери убережет Римо от козней белых дьяволиц. Еще раз благодарю тебя, Байя.

— Я слышал, они носят особую одежду и издают особые запахи, — поделился своей осведомленностью пекарь.

— Но оставим пороки белых, восславим лучше добродетели твоей дочери.

— О великий Чиун! — без перехода срывающимся голосом завыл Байя. — Дочь моя осталась по сию пору нетронутой — такой же нетронутой, как в тот день, когда они начинали свой медовый месяц!

— Не понимаю тебя!

— Говорю тебе, о великий Чиун, ни один из нас не дождется внука!

— Что же случилось с твоей дочерью Пу?

— С ней — ничего. Но Римо не выполнил своих обязанностей.

В ожидании гибели Байя крепко зажмурил глаза. Затем медленно открыл их. Может быть, с закрытыми глазами Чиун не хочет его убивать. Но увидел он лишь вздрагивающие седые пряди Мастера Синанджу, энергично кивавшего в знак признания правоты Байи Каянга, деревенского пекаря, сообразившего, что он, похоже, доживет до следующего утра.

Повисла томительная пауза.

— Римо! — позвал Чиун.

— Ну чего?

Голос шел из самой глубины дома, отдаваясь эхом в углах комнаты — совершенно пустой, ибо великие сокровища, которые еще недавно хранила она, исчезли.

— Я хочу, чтобы ты подошел ко мне. — Голос Чиуна звучал сурово.

— Я занят.

— У него до сих пор дурные манеры американца, — пожаловался Чиун. — Но пусть это остается тайной нашей семьи. — И позвал чуть громче: — Только на минуточку!

— Как будто от него убудет — уделить нам минуту. — Чиун, взглянув на Каянга, обиженно сморщился. — Прямо не знаю, что делать с ним. Отдал этому мальчишке лучшие годы жизни... Но ничего, мы разрешим все трудности, как и подобает корейцам. И увидишь — не пройдет и недели, как малыш уже будет в животе Пу!

Римо появился на пороге, держа в руках развернутый свиток пергамента. Байя узнал строчки корейских иероглифов, но на свитке были и другие буквы, странные, похожие на язык западных людей. Таких он раньше никогда не видел, а он держал в руках даже американские газеты, которые время от времени присылал в Синанджу Чиун для пополнения архива ассасинов.

— Слушай, папочка, — с порога начал Римо, — я перечитал этот свиток десять раз и не нашел ни слова о мистере Эрисоне. Греки дерутся с персами, греки дерутся друг с другом, священные обряды, Олимпийские игры, стихи, трагедии, описание попойки в честь божества по имени Дионис, ну и, конечно, списки гонораров ассасинам. Для чего ты мне дал его, скажи пожалуйста?

— Ты не видишь дальше своего носа, Римо, — даже такого белого и длинного, как твой.

— О'кей, у меня длинный белый нос. Теперь давай выкладывай, что случилось.

— Не случилось — это ты хотел сказать.

Римо наконец заметил отца супруги. Тот кивнул здороваясь.

— Отец Пу утверждает, что она осталась нетронутой, — напирал Чиун.

Байя кивал с нарастающим энтузиазмом.

Римо пожал плечами.

— И он утверждает, что сын еще не зачат.

Римо снова пожал плечами.

— Отец Пу по доброте сердца согласился скрыть этот позор от нашей деревни. Но правды не скроешь — ты, Римо, обманул нас.

Римо зашуршал свитком, вновь его разворачивая.

— Так что мне здесь искать? — спросил он.

— Моего внука.

— Нет, папочка, я ищу мистера Эрисона. Потому что при следующей встрече я намерен взять над ним верх. Или таким примитивным способом ты хотел просто заставить меня еще раз прочесть свитки?

— Все, что тебе нужно, здесь, в них. А найдешь сокровища Синанджу — и недалек будет день, когда мы расправимся с твоим Эрисоном.

— Понятно, значит, ты решил меня охмурить. Ты же эти сокровища уже не первый год ищешь!

— Без них нам никогда не разгадать твоего врага, Римо.

— Мне не нужно его разгадывать — я желаю убить его.

— Увидеть его мертвым не удавалось еще никому, — покачал головой Чиун.

— То есть как это? Что это значит?

— Почему ты не сделал с Пу то, что положено?

— Да сделаю, сделаю. Не волнуйся. Но к чему мне вся эта греческая ахинея про службу тирану Фив и так далее?

— Прочти еще раз, — посоветовал Чиун.

— Да я читал, говорю тебе, уже раз десять. Там одно перечисление гонорара занимает половину написанного.

— Ну и?..

— Ну и я не понимаю.

— Тогда взгляни на эти пустые комнаты. Если бы они не были пусты, ты наверняка бы все понял.

— Если бы они не были пусты, в них бы накопилось до черта разного хлама, папочка.

— Именно этот хлам нам сейчас и нужен.

— Мне, например, ничуточки.

— Я знаю, что тебе нужно. — Чиун нахмурился. — Прелестный цветок только и ждет, чтобы его сорвали, теряя свое благоухание, в то время как ты пренебрегаешь своим долгом перед семьей и перед людьми и позоришь меня в глазах моего доброго друга Байи, человека великой доброты и честности, согласившегося отдать нам самое большое сокровище в его жизни!

— Да выполню я этот долг, чтоб его волки съели! Мне что, приступить к этому прямо сейчас? Может, ты все же поможешь мне, а не будешь заставлять в сотый раз мусолить эти свитки?

— Все ответы на твои вопросы содержатся именно в них. Но гордыня застилает твой взор и ты их не видишь. Мы ничего не можем сделать с Эрисоном, пока у нас нет сокровищ. А потому обратись к наслаждениям супружеской жизни.

— Ну уж нет.

Римо, резко повернувшись, вышел из комнаты. Каморка, которую отдал ему Чиун, раньше была не жилая, а предназначалась, как и почти весь дом, для хранения сокровищ. Свитки, которые изучал Римо, были разложены на квадратном пятачке у стены. Что-то стояло здесь раньше, причем не одно столетие, даже пол в этом месте был светлее, хотя сделан он был из африканского черного дерева, одного из самых твердых, известных человеку.

То, что свитки лежали именно на этом месте, несомненно, что-то да значило. Но вот что? Римо провел рукой по светлому квадрату на половицах. Он чувствовал, как дерево медленно оживает под его пальцами... и что-то еще на них остается. Пыль Весь этот квадрат на полу был покрыт ровным слоем белой пыли.

Он потер пальцы друг о друга — пылинки были твердыми. Римо поднес руку к свету. Мрамор. Что-то, сделанное из мрамора, стояло на том месте, где ожидали его разложенные свитки Синанджу, когда он впервые вошел в сокровищницу.

• Предыдущая
• 26/46
• Следующая