Город принял - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 27
- Предыдущая
- 27/36
- Следующая
А Тихонов негромко рассмеялся и развел руками – мол, принципы надо уважать! И спросил остальных:
– Ну, а вы тоже трезвые?
Верзила пробурчал:
– Приняли мы, конечно, маленько. Так ведь тихо, мирно. Что, нельзя, что ли? Мы же отдохнуть культурно, может, хотели. – И повторил: – Что, нельзя, что ли?
– Нельзя, – отрезал я. – Если вы после этого деретесь на улице, то нельзя!
– Так мы и не дрались, он, гад, сам к нам привязался, – гундосил второй.
– Ну, естественно, не дрались, – замечает дежурный. – В библиотеке заседали. Вон два свидетеля рассказывают, что вы все четверо культурно отдыхали…
Сбоку сидят женщина и старик, похожий на дворника. У женщины на лице написано большое нетерпение вступить в разговор, все раскрыть правосудию – как что было, кто виноват, кого следует наказать. С этими бабками-свидетельницами – ух морока!
Но дежурный и сам их навидался на своем долгом веку и, как опытный дирижер, в последний миг коротким жестом успевает остановить ее: «Вас еще спросят!»
Действительно, глупость какая – почему же им было не пойти в библиотеку? Или в кино? Или с девчонками на танцы? В театр? В гости? Почему надо было надрызгаться как скотам и драться около кинотеатра «Уран»?
– Ну, хватит жеманиться, красны девицы! Давай рассказывай, как было дело, – велел я одному из избитых, тому, что помоложе.
– Да как, как… – начал он плаксиво. – Шли мы, как говорится, спокойненько после работы, промеж себя разговариваем, никого не трогаем. Этот – навстречу. Колька ему говорит: «Дай прикурить, друг…»
– А он мне папироской в рыло! – с визгом орет Колька, лопух с разбитой губой. – Вона, след остался! И нагло мне так еще смеется, хлебало щерит: что, мол, словил свой кайф?… Он, гад, думал, что я один…
Тихонов взял со стола рапорт дежурного, бегло просмотрел, спросил у худощавого:
– Что, Овечкин, правду они говорят?
Овечкин быстро и зло зыркнул на них:
– Врут! Все врут они, шпана подзаборная!
– Ну, конечно, они шпана, – заметил я – А ты Эйнштейн. Что дальше происходило?
Колька, шепеляво шлепая губой, которая все больше походила на велосипедную шину, сбивчиво повествовал:
– …Тут я, конечно, его оттолкнул, а он ка-ак развернется! Ка-ак даст! Ребята подбежали, а он, паскуда, и их стал месить приемами. Навтыкал нам, а тут граждане набежали, милиция на машине…
– Дал, значит, прикурить? – серьезно спросил Тихонов, продолжая просматривать документы и вещи, которые отобрали у задержанных.
– Он мне всю челюсть своротил! – со слезой сказал верзила.
Я спросил у женщины-свидетельницы:
– А вы с самого начала драку видели?
– А как же! Разумеется! – Я только сейчас разглядел, что в руках у нее не муфта, а крошечный угольно-черный шпиц. – Мы гуляли с Тэсей вечером, вышли из Даева переулка, тут я и вижу, как этот юноша, – она показала на Овечкина, – вдруг размахнулся и ударил рукой по лицу одного из этих молодых людей. Тот закричал что-то, я не поняла, подбежали два других, или, может быть, они уже стояли рядом, я не придала тогда этому значения, и снова этот юноша их как-то очень беспощадно ударил, раз-раз, может быть, чем-то… не знаю чем… и они повалились, тогда первый из них снова встал и сказал что-то, и снова его свалил юноша…
– Спасибо, вы нам очень помогли, – остановил я ее.
И тут Овечкин шагнул к ней и свистящим шепотом спросил:
– Что же вы такое говорите, гражданочка? Вы же меня в тюрьму сажаете!
– Сядь на место! – оборвал его дежурный, а свидетельница, испуганно отодвигаясь в угол, забормотала:
– Что видела, то и говорю! Ишь, какой дерзкий!..
А дворник был в полудреме:
– Да, да, да… Дрались они все… Ну и, понятное дело, матерились… все… Кто ж их разберет – кто к кому пристал?… Не наше это дело… Мое дело – в свисток посвистеть, милиция разберет… А вы тута все люди грамотные, образованные, властью назначенные, вы все по справедливости и разберете… Однако тощий этот здорово их отделал… Злой, видать, парнишка, в драке умелец…
Тихонов спросил у Овечкина:
– А вы, юноша, откуда и куда путь держали?
– Я тоже из Даева переулка вышел, дом семь, со стройки. Монтажник я, – ответил он тихо.
– Монта-а-жник! – протянул дежурный. – Финку носит. Под пиджаком была…
– Ах, так даже! – сказал я. – Что же, придется оформлять…
– Где финка-то? – спросил Тихонов у дежурного. – Покажите, я ведь тоже любопытный.
Дежурный кивнул на сверток: в носовой платок утянуты ключи, документы, тощий бумажник, ледериновый футляр с финкой – тоненьким анодированным ножичком с пластмассовой ручкой.
– Ваша? – поинтересовался Тихонов.
– Моя, – упрямо крикнул парень.
– А зачем же вам финка? – спрашивает Тихонов.
И тут выдержки у парня не хватило, он отбросил свой неприступный вид и дрожащим голосом сказал:
– Да разве вы не видите… товарищ?… Какая это финка? Это же сувенир, бумагу резать, мне девушка подарила…
Я подошел к Тихонову, отозвал его в сторону и негромко сказал:
– Это действительно никакая не финка. Просто дежурный, наверное, не слышал о существовании ножей для бумаги…
– Да, – кивнул механически Тихонов.
– Но это не имеет значения. Я не знаю, что непонятного усмотрел в этом случае Севергин – дело ясное, как репа. Чистая «хулиганка», двести шестая, часть вторая. Их надо отправить в КПЗ, а дело возбудит завтра райотдел…
Тихонов поднял на меня взгляд, и, когда мы стояли вот так в упор – глаз в глаз, – я понял, что он сильно стал меня не любить. Но это, в общем-то, его дело. Видит Бог, я к нему по-прежнему отношусь хорошо.
– Это не чистая «хулиганка», – сказал медленно Тихонов. – И не все тут ясно, как репа…
– Что же тебе не ясно? – спросил я терпеливо.
– Мне не ясно, как они могли просить прикурить у Овечкина, когда он не курит… – Он ткнул пальцем в протокол, потом отвернулся от меня, вышел из-за барьера, уселся на стул против всей четверки, и, кабы не их разбитые физиономии, не милицейский казенный интерьер, можно было бы подумать, что встретилась компания старых знакомых на бульваре, присели ненадолго, чтобы спокойно обсудить итоги футбольного чемпионата или новые тарифные расценки на строительно-монтажные работы. Черт его знает, может быть, он прав – может быть, ему и надо заниматься только этим делом?… – Итак, уважаемые уличные бойцы, вы совместно учинили нарушение общественного порядка, именуемое в законе хулиганством. Вам это понятно?
– Понятно… понятно… понятно… – вразнобой ответили «бойцы».
– Мы имеем пять, в общем-то, согласованных показаний против одного о том, что некий Овечкин пристал на улице к троим и жестоко избил их. Правильно я излагаю?
– Правильно, – загудели трое, и свидетельница поддакнула, и дворник закивал.
– Существуют два пути дальнейшего развития ваших отношений. Первое – уголовное следствие и суд. Второе – вы просите друг у друга прощения, миритесь и подвергаетесь штрафу в административном порядке. Все ясно?
– Ясно… ясно… ясно…
– Какие будут суждения? – спросил Тихонов безразличным тоном.
– Да какие ж суждения?… Товарищ начальник!.. Да ладно уж… Кто старое помянет… Ну, дураки были… Учтем… Мы ничего к нему не имеем… Черт с ним… Можно не посылать штраф на работу?… Мы ведь больше никогда…
И весь этот слитный умиротворенный гомон вдруг прорезал резкий петушиный выкрик:
– Я не хочу!.. И прощения… у этой шпаны… просить… не буду!.. И мириться… не желаю!..
Овечкин стоял синюшно-бледный, будто его окунули в ведро с цинковыми белилами, лицо окаменело, и только огромный кадык на худой шее прыгал резко – вверх-вниз, вверх-вниз. И мне на какой-то один-единственный миг показалось, что он похож на Тихонова. Впрочем, наверное, мне изменила объективность. А избитые замолкли на миг, потом враз забормотали, загудели, завизжали:
– Вон он какой! Гад! Сначала хулиганил! А теперь! Еще выпендривается! Он сам, паскуда, напал, а теперь…
– Цыц! – хлопнул в ладоши Тихонов, и шум мгновенно смолк. – Овечкин, ты понимаешь, что против тебя пять показаний, ни одного – за?
- Предыдущая
- 27/36
- Следующая
