Город принял - Вайнер Аркадий Александрович - Страница 25

• Предыдущая
• 25/36
• Следующая

– Постараемся, – смущается Юра Одинцов. Со своим румянцем и длинными модными волосами он вообще больше похож на девушку-отличницу, чем на сержанта милиции. – Нервничает он всю неделю…

– А чего? – спросил я.

– Да брата его, Фархада, ранили ножом в субботу…

– А, да-да! – вспомнил всезнающий Задирака. – Это на прошлом моем дежурстве было. Фархад с проводником Костиным задержали грабителей, один из них и ткнул его ножиком…

Рита обернулась, с интересом посмотрела на огромного пса.

– И вы думаете, он понимает? – недоверчиво переспросила она Одинцова.

– Конечно! Собачки все понимают. Они же в одной вольере живут. Когда Фархад не вернулся, Юнгар сразу все понял – вот и тоскует…

– Вы о нем, как о человеке, говорите, – тепло улыбнулась Рита.

– А собачки во всем, как люди, – серьезно сказал Юра Одинцов. Юнгар положил огромную башку ему на колени, сладко зевнул, разинув розовую зубастую пасть. – Юнгар у нас вообще талант, умница, – убежденно повторил кинолог.

Уставший от молчания Задирака подал голос:

– Ты так его расхваливаешь, что не понять, кто из вас умнее!

– Глупо и грубо! – не удержался я.

Одинцов, абсолютно не обижаясь, пожал плечами, степенно сказал:

– На то я и вожусь с ним три года, чтобы он в работе был умнее меня! Дрессировщик все свое должен собачке передать…

– Вот это речь не мальчика, но мужа! – откликнулся Халецкий. – Как говорится, пусть режиссер умрет в актере…

На Лучевом просеке парка Сокольники видна группа людей, милицейский автомобиль и длинная американская машина с дипломатическим номером. Задирака лихо тормознул, и я хлопнул Одинцова по плечу:

– Ну давай, Юрец, от тебя с Юнгаром, можно сказать, зависит вся дальнейшая политика разрядки…

Милицейский лейтенант, безошибочно опознав во мне старшего, отрапортовал:

– Товарищ капитан, вот эта иностранная гражданка заявляет, что у нее не то похитили в кафе бриллианты, не то расстегнулась цепочка, и она их потеряла…

Элегантно одетая женщина средних лет громко и очень быстро говорила по-английски, от возбуждения растрепалась ее безупречная прическа с умеренной сединой, все время съезжали на нос модные очки с поляризованными стеклами. А я, «построив» невозмутимое лицо, слушал ее, кивал, поддакивал, пока лощеный молодой человек, наверное переводчик, безуспешно пытался вставить хоть словцо, чтобы пояснить ситуацию.

Минуты через три я спросил Риту:

– Сердечных капель или, лучше, успокаивающего нет? Я по-английски ни бум-бум, а она ему еще час не даст сказать…

Ухмыльнувшись, Скуратов сказал:

– Она объясняет, что бриллианты – это фамильная реликвия…

Ну да, ему хорошо – он ведь только экзамены в адъюнктуру сдал.

А американка не замолкает ни на мгновение.

– Колье было подарено миссис Канингам в день конфирмации, – врезался наконец в синхронный перевод лощеный паренек. С акцентом говорит паренек.

Американка, не снижая темпа изложения, вдруг заплакала, и лицо ее мгновенно стало старое, мятое, в красных пятнах.

– Она никогда его не снимала, – объяснил Скуратов. – Это старые бриллианты из Африки…

– …Колье подарила бабушке мисс Каннингам, урожденной Ван ден Гейт, ее жених лорд Мауктботтен, – включился переводчик. – Лорд Мауктботтен был военно-морским атташе Великобритании в Вашингтоне…

Скуратов, с трудом сдерживая смех, переводит мне:

– Впоследствии их помолвка расстроилась из-за того, что лорд был протестантом, а Ван ден Гейты – убежденными католиками…

– Зря смеешься, – негромко сказал я ему. – Можно сказать, из-за религиозного фанатизма не сложилась жизнь, а мы имеем это головоморочение…

– …Колье было куплено в свое время в Лондоне, на аукционе в салоне Сотби, – пока что гнал подстрочник переводчик.

– Е-мое! – восхищенно воскликнул Задирака. – Во дает! Полный сикамбриоз!

Махнул рукой, отошел и стал рассматривать американский автомобиль, спросил что-то у шофера и сразу начал объяснять ему, что американские лошадиные силы меньше наших.

Я подмигнул Скуратову, и он решительно перебил американку:

– Джаст э момент! Уан минэтс оф…

– Как выглядело колье? – спросил я.

– Хау ду бриллиентс лук? – нырнул Скуратов, как в реку, в нескончаемый рассказ мисс Каннингам.

И как столб брызг и пены, вопрос выплеснул новый поток слез и слов.

– Если я правильно понял, – сказал Скуратов, – это платиновая ветка с бриллиантовыми цветами…

– Где она гуляла в парке? – попытался спросить я.

Пошли долгие мучительные объяснения. Рита спросила меня:

– А как же Юнгар будет искать металлический предмет?

– У металла есть запах, просто его обычные собаки не улавливают. А Юнгар нам столько гильз, ножей, ключей и монет перетаскал – хватило бы на целый трактор!

Одинцов посмотрел на меня и сказал:

– Металл! Юнгар, металл! Ищи! Ищи!

И служебный пес пошел. Он размотал на всю длину лонжу и за это время набрал скорость, а Одинцов тронулся с места плавно и быстро, без рывка, и в следующее мгновение они превратились в единое целое – человек и зверь, они мчались легко и быстро, в них не было никакой напружки, казалось, что земля сама отталкивает их ноги для следующего стремительного прыжка. Они летели ровно и неутомимо, и окружающее для них сейчас не существовало, они целиком были в азарте поиска.

– Красиво как! – сказала Рита, глядя на растворяющиеся в сумерках их силуэты.

– Да-а, они оба молоды, сильны и добры, – задумчиво сказал Халецкий. – Как первые существа на земле, они не знают усталости, и это прекрасно!

Я присел на пенек, закурил и, глядя на Скуратова, который бойко разговаривал с американкой, заметил Рите:

– Служебные собаки живут гораздо более интересной жизнью, чем их домашние собратья… Но они платят дорогой ценой за это…

И снова из сгущающейся темноты близко от нас появились Одинцов с Юнгаром. Юра уже спустил собаку с поводка, и она работала «рядами»: челночно прочесывая газоны, кустарник, мелкий подлесок. Здоровенный полукруг, стянутый тетивой асфальтовой дорожки. Одинцов подошел ближе, и наперерез ему, тихо скуля стремится Юнгар, в пасти у него что-то блестящее, и вид счастливый – победительный. Кинолог схватил поноску – это анодированная дешевая пудреница. Юра бросил ее демонстративно на землю:

– Юнгар, фу! Не то… Не то, Юнгар… Ищи металл, собачка! Металл!..

И новый рывок в темноту, в море сырых осенних запахов. Следом срывается Одинцов, и они сразу же исчезают среди черных облетевших стволов, серых теней, начинающегося вялого дождя, и только слышно их сильное дыхание, тяжелый топот сапог Одинцова, шелест палых листьев, хруст сучьев, слабо угадывается настороженная волчья рысь Юнгара.

– Ты сказал, что наши собаки дорого платят… – напомнила Рита.

– Они живут нашей жизнью – волнуются, огорчаются, радуются и сверх меры нервничают, они часто пугаются и по команде хозяина преодолевают свой испуг, некоторых ранят, иногда убивают. А те, что доживают до пенсии, вскоре умирают. Все розыскные собаки живут вдвое меньше обычных овчарок…

Рита недоверчиво посмотрела на меня:

– А это не профессиональная легенда?

– Нет, Рита, это правда. Нам всем выпадает слишком много страстей человеческих – на две жизни…

Издали послышался тонкий собачий вой, и из темноты, прорезаемой фарами машин, появился скачущий, приплясывающий Юнгар. Все невольно подались к нему, и почти тотчас же из туманного сумрака возник бегущий, чуть-чуть запыхавшийся Юра Одинцов. Он разжал кулак – в руке ярко блестела, переливалась платиновая ветка с бриллиантами на разорванной цепочке.

По дороге на Петровку Рита спросила Одинцова:

– Простите, Юра, сколько вам лет?

– Двадцать два. Мы с Юнгаром ровесники – ему в этом месяце четыре будет…

• Предыдущая
• 25/36
• Следующая