Амплуа — первый любовник - Волина Маргарита - Страница 37

• Предыдущая
• 37/67
• Следующая

Вихрем кружатся воспоминания… Мелькают годы. Хочется вспомнить тех, кого уже нет с нами. Тех, о ком можно сказать словами поэта: «Не говори с тоской: их нет, но с благодарностию: были». Все они хотя ушли из жизни, но очень живые, очень…

Подлинным королем смеха был Владимир Яковлевич Хенкин. Едва он выходил на сцену, публика начинала смеяться. Его героям маленьким, неудачливым, но неунывающим людям — зритель сопереживал всегда.

В былые времена в русских театрах существовала классификация актеров по амплуа. Хенкин, если считаться с этой классификацией, был типичным комиком. Причем комиком замечательным. В потоке жизненных явлений он не только воспринимал смешное, не только смешно пересказывал подмеченное им в жизни, но и верил, что именно смех является лучшим средством воздействия на людские души.

Он сыграл множество самых разных ролей, и всегда их объединяло одно качество — жизнеутверждающее начало, которым до краев было наполнено его творчество.

Он и в жизни был чрезвычайно общительным, веселым и жизнедеятельным человеком. Маленького роста, бешеного, неуемного темперамента и юмора. Он олицетворял веселье, был всегда энергичен и бодр, настоящая «ртуть». Его глаза называли «буравчиками» — казалось, он видел всех насквозь.

Стоило ему появиться в театре, всем становилось весело. Жажда лицедейства никогда не покидала его. Он был готов включиться в игру с пол-оборота. Мог неожиданно, тявкнув, как щенок, схватить актрису за ноги на лестнице или в фойе. Его нельзя было умолить не делать этого. Даже если кто-нибудь из старых актрис падал в обморок, спустя какое-то время он опять повторял эти шутки.

В Сочи на гастролях он вбегал ко мне в номер рано утром с криком:

— Хватит лежать, вставай! Я пытался отнекиваться:

— Да рано еще.

— Вставай, вставай! Подумаем, кому бы гадость сделать.

«Гадостью» он называл какую-нибудь шутку, розыгрыш. И пожалуй, в этом искусстве с ним мало кто мог сравниться. Даже если ему рассказывали о какой-нибудь немудреной шутке, вроде того, что один актер у другого перед спектаклем отрезал на штанах все пуговицы, он был счастлив.

Зная мою страсть к футболу, он специально узнавал, когда играет моя любимая команда, отзывал меня и то говорил, что такой-то футболист играть не будет, потому что сломал ногу, то придумывал еще какую-нибудь жуткую историю. Иногда я поддавался, и он радовался, что ему удалось обмануть меня, как ребенок.

Самым легендарным его розыгрышем был следующий. Его связывали очень близкие и теплые отношения с известной ленинградской танцовщицей Еленой Дмитриевной Ленской. Наступил день ее бенефиса. Естественно, она ожидала приезда Владимира Яковлевича, но вместо этого от него пришла телеграмма, что он очень занят и никак приехать не может. Обида была страшная. Начался вечер. Полный триумф. Поздравлениям и букетам не было конца. Вдруг конферансье громогласно объявляет:

— А теперь позвольте вручить подарок от Владимира Яковлевича Хенкина.

На сцену выходят четверо мужчин и выносят буквально клумбу цветов. С трудом опускают ее на пол, и под безумный восторг зрительного зала из нее появляется сам Хенкин.

О нем можно говорить бесконечно, но никто лучше него самого не умел рассказывать истории о своей жизни. Так он рассказывал, как во время Гражданской войны ему пришлось выступать в Ростове перед белогвардейцами. В то время он уже был любимцем публики, а потому в зале собралось такое огромное количество людей, что некоторые устроились прямо на сцене, свесив ноги в зал. Когда Владимир Яковлевич вышел, сидевший таким образом белый офицер осведомился у него:

— Господин Хенкин, мы вам не мешаем?

Хенкин славился своим остроумием и никогда не лез в карман за словом. Он не кичился своей отвагой и храбростью, но ответ последовал мгновенно:

— Мне — нет. России — да!

Начался скандал, и ему пришлось скрыться в бутафорском гробу.

Подобных историй с ним было немало.

До прихода в Театр сатиры он вел разнообразную жизнь актера — служил в русских провинциальных драматических театрах, работал в украинских (их тогда называли малороссийскими) труппах, а его врожденная музыкальность позволяла ему с блеском выступать даже в оперетте. Он был любимцем публики. Рассказывал, как в Ростове-на-Дону его мама сидела на концерте, успех у него потрясающий, овация, вдруг мама из первого ряда встала и на весь зал с гордостью провозгласила: «Это мой сын!»

Хенкин много работал и на эстраде. В то время артисты театров играли в концертах отрывки из спектаклей (за кулисами это называлось «отрывки из обрывков»). А очень многие, понимая специфику эстрадного искусства, делали специальные номера. Москвин инсценировал рассказы Чехова, Качалов читал не только отрывки из произведений Льва Толстого, но и басни Михалкова.

Хенкин был неподражаемым рассказчиком, лучшим исполнителем рассказов Михаила Зощенко и других сатириков. Популярность Владимира Яковлевича трудно себе представить. Это был человек-легенда. Он выходил на сцену, как бы уже предвкушая радость встречи, и мгновенно приковывал к себе внимание любого зала. В его глазах, улыбке можно было прочитать желание как можно скорее поделиться с присутствующими чем-то исключительно смешным и интересным.

Он играл каждой частью своего тела, играл рассчитанно, с экспрессией, с виртуозностью жонглера. Добежав до авансцены, здоровался, находил в зале какого-нибудь знакомого, осведомлялся о его здоровье и начинал шутить. Он был удивительно находчив, очень остроумно отвечал на реплики из зала и незаметно начинал читать рассказ. Читал же он так, как будто был очевидцем или участником происходивших событий. Он сообщал о них с исключительной верой в то, что все, о чем идет речь, действительно совершалось на его глазах. Он точно видел персонажей, слышал их и передавал свои ощущения. В течение нескольких минут умудрялся создать разнообразные, интереснейшие образы. Причем вхождение в образ наступало у него мгновенно, и на протяжении всего, его пребывания на сцене в зале не умолкал смех. Зрители буквально умирали от смеха, а он «умирал» в образе.

И в театре Хенкин блистал остроумием в любой роли. Без преувеличения его можно назвать великим комиком XX века. В «Чрезвычайном законе» Л. Шейнина и братьев Тур он изображал хитрого урку так, что зрители хохотали непрерывно, а в «Простой девушке» В. Шкваркина трогал наивной простотой человека, привязавшегося к подкинутому ребенку.

Истинными шедеврами актерского мастерства стали, конечно, его Лев Гурыч Синичкин и Аким из водевиля В. Дыховичного и М. Слободского «Факир на час».

На сцене Театра сатиры мы впервые встретились с ним именно в спектакле «Лев Гурыч Синичкин» А. Бонди (по Д. Ленскому). Это была одна из первых моих работ в этом театре. Я играл князя Ветринского. Характер моего героя был четко определен уже его фамилией, и я пытался никоим образом не нарушить эти рамки. Хенкин же совершенно ни в чем не совпадал с хрестоматийным представлением о Синичкине, как о человеке не от мира сего, наивном и беспомощном мечтателе. Он был энергичен, чрезвычайно деятелен, и именно его житейский талант, а не счастливое стечение обстоятельств, помогал Лизаньке достичь заветной цели.

Хенкин был великолепным мастером, а потому понимал, что комические краски будут звучать ярче, если рядом с ними будут другие цвета — лирические, драматические. Так, его Синичкин был очень трогателен в своей любви к дочке Лизаньке, которую играла совсем юная Вера Васильева, и романтичен в преданности театру. Он всеми силами пытался устранить все препятствия, возникающие на пути своей любимой дочки. Пытаясь уговорить сочинителя Борзикова дать Лизаньке главную роль в его пьесе, он говорил с ним, глядя в небо, словно давая понять, что место Борзикова там — среди муз на Парнасе. Зрители хохотали над глупым тщеславием Борзикова, растаявшего от ощущения своего небожительства.

С другим «небожителем», графом Зефировым, Хенкин — Синичкин говорил, наоборот, не поднимая глаз, как будто его слепило сияние зефировского гения. Эта находка тоже встречалась бурей аплодисментов.

• Предыдущая
• 37/67
• Следующая