Бессмертный - Мендес Катулл - Страница 27

• Предыдущая
• 27/34
• Следующая

Вот о чем я думал, входя к ней в гостиную. Я нашел ее небрежно лежавшей на софе. Рядом на небольшом столике валялись тряпки и бумаги, среди которых выделялась маленькая записка. Мне показалось, она специально была положена сюда, чтобы быть замеченной, так как, немного затянув поклон, я мог прочесть: «Моей кузине Валуа.»

Отлично. Это должно было внушить почтение дуракам, а иногда и умным людям.

Я поспешил сказать прелестной Жанне несколько комплиментов о свежем цвете ее лица и спросил о муже – громадном добродушном жандарме, за которого она вышла неизвестно почему. Как будто для того, поговаривали злые языки, чтобы насладиться преступной любовью.

– Мой милый граф, – отвечала прелестная Жанна, – вы заботитесь о моем муже почти так же мало, как и я сама, поэтому поговорим о вещах более серьезных Что вам от меня надо?

– Вы этого не знаете?

– Нет, вы считаете меня слишком проницательной.

– Ну, говоря откровенно…

– Совершенно откровенно?

– Да.

– Вы, наверное, солжете, но все равно, говорите.

– В таком случае, прелестная Жанна, я хотел бы знать, не играем ли мы комедию?

– Если и так, мне кажется, вы сами писали ее.

– Отчасти, да, но вы такая женщина, которая может внести множество изменений в свою роль. Убеждены ли вы, что не смеетесь над нашим князем, да и надо мной в придачу?

– Что касается князя, то сознайтесь, что он заслуживает, чтобы над ним посмеялись, кроме того, его страсть к королеве забавна. Мне кажется, я имею некоторое право жаловаться на ту роль, которую вы заставляете меня играть. Полагаю, что и сама достойна ухаживаний, и мне надоело менять имя, как только погасят огонь. Что до того, чтобы смеяться над вами, то не подумайте, дорогой граф, я нисколько не желаю иметь дело с таким колдуном, как вы.

– Итак, вы ничего не хотите мне сказать?

– Что я могу открыть вам такого, чего бы вы не видели вчера вечером в каком-нибудь графине или сегодня утром в глазах Лоренцы?

– Мне кажется, вы надо мною смеетесь? Берегитесь, графиня. Первый успех сделал вас очень дерзкой, и вы напрасно не хотите остаться моим другом.

– Вы слишком любите жену, чтобы нуждаться в друге женского пола. К тому же, на что вы жалуетесь? Разве я дурно вам служу? Разве не все происходящее отвечает вашим желаниям?

– Может быть, но я не люблю таких успехов, которые удивляют меня. Пожалуйста, скажите мне в нескольких словах, хотя бы на ухо, моя дорогая.

При этом фамильярном обращении, которое, может быть, напомнило ей сообщничество, Жанна покраснела, потом улыбнулась.

– Хорошо, – ответила она, наклоняясь. Я тоже невольно наклонился.

Тогда она вдруг отрезала своими маленькими ножницами пол-аршина золотого галуна с моего камзола и бросила в стоявшую перед ней корзинку:

– Вот чего добиваются, терзая женщин.

Я простился с ней в дурном расположении духа, уверенный, что мне ничего более не добиться.

Что касается галуна, то хотя он и мог стоить десять луидоров, мне не жалко. Такой маленький грабеж был в то время в обычае у людей лучшего тона, и вы менее рисковали, проходя через лес Донди, чем посещая после полудня хорошеньких светских дам.

Было несомненно, что графиня, помогая условленному предприятию, в то же время интриговала для самой себя. Решимость отделаться от таких союзников, как мы, в этом опасном деле можно объяснить только женской дерзостью, которая не отступает ни перед чем и в случае надобности вырывает свою добычу у голодных волков.

Как бы то ни было, я желал знать, где ожерелье; тем более что Лоренце очень хотелось его увидеть. Движимый смутным предчувствием, я отправился в Версаль и пошел пешком по направлению к Трианону, восхищаясь изяществом его деревьев и таинственностью беседок, как вдруг услышал шум, крики, стук экипажа, треск отворявшихся железных решеток, бой барабанов.

Мирна – Мария Антуанетта Австрийская, французская королева, возвращалась с прогулки, и ее экипаж въезжал на мощеный двор. Я проник туда в свите ее людей и держался на почтительном отдалении.

Нет, нет!.. Без сомнения, это была она. Я сто раз мог убедиться в верности моего взгляда в подобных наблюдениях, и, если вспомнить ошибки моей молодости, нетрудно предположить, что несколько знаю женщин. Мало кто так умеет мысленно раздевать этих прелестных кукол. Я почти никогда не ошибался и должен признаться, что был жесток и бессовестен в моих наблюдениях.

Да, это были те же роскошные формы, то же изящество, которое не побоялись изобразить на слоновой кости. Грация ее походки, прелесть движений указывали на зрелость форм, заставлявших забывать девственную красоту. Колени, которые теперь скрывало платье, я видел непокрытыми в ложе Изиса. Но что меня волновало и смущало более всего – это убеждение, что медальон князя был сделан не без модели.

Итак, дело было выиграно. Оставалось только узнать, какую цель преследовала графиня, чье положение заставляло обходиться с ней осторожно.

У Лоренцы по этому поводу была странная идея, которую я похитил у нее во сне. Однажды мы ночевали в Версале, у прекрасной Жанны, которая имела маленькое помещение в замке. Нам дали постель, где графиня спала ночь перед этим.

Нервы моей жены настолько чувствительны, что она долго не могла успокоиться в чужой постели, и мне никак не удавалось успокоить ее. Вдруг она заговорила со мною с закрытыми глазами. Лоренца видела во сне, как Жанна снимает корону с Мирны и надевает ее на себя. Я не осмелился продолжить этот опыт, немного испугавший меня.

Тем временем в Париже жена сильно беспокоилась обо мне. Де Роган был у меня и ждал.

«Не пройдет и месяца, как я стану первым министром», – сказал он, сияя больше обыкновенного.

Не мое дело было разубеждать его. Я оставил их с Лоренцой и ушел к себе в кабинет, чтобы написать барону Вейсхаупту.

Вскоре мне доложили о приходе отца Лота, виденного мною два или три раза у графини Валуа. Это толстый, малоподвижный, добродушный монах, ум которого, однако, был довольно хорошо развит, и который, по милости де Рогана, добился случая сказать проповедь перед королем. Даже помню, что по этому поводу графиня привела меня в отчаяние, заявив, что он проповедует, как туфля.

Достойный отец вошел и, убедившись, что мы одни, сделал масонский знак, после чего я протянул ему руку.

– Нас обманывают, – сказал он, – так же, как и де Рогана. Берегитесь, чтобы такое важное дело не окончилось простым скандалом, который обрушится на нас и не принесет никакой пользы.

Затем он жестом попросил меня молчать, снова обретя свои тяжеловесные манеры, простился и вышел.

Я побежал к Лоренце и де Рогану, удивленному, видя меня так скоро.

– Князь, – поспешно спросил я, – какие несомненные залоги милости дала особа, которая вам так дорога?

– Во-первых, вот этот, – он поднял руку к медальону, висевшему у него на шее. – А затем, что мне вам еще сказать? Улыбки, незаметные знаки, в которых, тем не менее, нельзя ошибиться.

– Очень немного, – отвечал я. – Берегитесь какой-нибудь западни или ошибки. Вы знаете, что я угадываю будущее; выслушайте меня. Вам следует потребовать с ней свидания…

– Это неслыханная дерзость.

– Счастье благосклонно к смельчакам. Точно так же она должна написать вам. Требуйте этого.

– Я буду повиноваться, дорогой граф.

– Надеюсь, этот совет останется между нами?

– Даю вам слово.

Князь простился, а я сказал жене:

– Лоренца, знаешь, я предвижу, что нашей маленькой графине скоро предстоит большое затруднение.

– О, – сказала Лоренца, – почему? Меня очень удивляет, что ты такого хорошего мнения о королеве, несмотря на то, что знаешь женщин вообще.

Я выходил с Лоренцой из ложи Изиса, где мы только что посвятили еще тридцать шесть желающих. Что меня поражало более всего – это множество красивых женщин во Франции, хотя нельзя было хорошо разглядеть их лица: из ста посвященных в наше дело, думаю, не больше четырех были плохо сложены.

• Предыдущая
• 27/34
• Следующая