Длинные уши в траве. История косули Рыжки - Кршенек Иржи - Страница 30

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая

— Ты настоящая артистка! — сказала я. — Выдумываешь невесть что, аж лицо у тебя все перекашивается.

— А ты ляг на землю и прислушайся, — предложила Ивча.

Не знаю почему, но я так и сделала. Легла на бок и ухом приникла к торчащему из земли толстому еловому корню. Поначалу я не слышала ничего, но, когда закрыла глаза, услыхала тихий шум, и мне показалось, что со мной хочет поговорить елка. Я слышала шелест кроны, слышала, как ветер играет ветвями, как на них качаются большие побуревшие шишки и ударяются друг о друга, точно язык колоколов. Все это сливалось в единый звук и напоминало голос водопада. А ведь я слушала только одно дерево и, хоть не понимала, что оно говорит, все равно вдруг почувствовала себя маленькой, меньше, чем Ивча, маленькой, словно камешек или комочек земли. Ивча так глубоко зарылась в листья, что у нее торчала одна голова.

— Знаешь, давай скажем маме с папкой, что мы поставим палатку и будем здесь спать. Здесь, под этим говорящим деревом.

— Хорошо, — ответила я. — Вечером, когда стемнеет, я тебе напомню об этом.

— Ладно. Буду разговаривать с деревом, а потом усну.

Ивча ни за что не хотела уходить из леса. Ну что ж, я оставила ее там, но не успела выйти на дорогу, как она примчалась ко мне. Вот и все ее геройство! Все-то она умеет, все-то знает и может, но только тогда, когда кто-нибудь поблизости. Ей кажется, что все это нормально, так и должно быть, — знает, что она еще маленькая и ей все прощается.

Вечером к папке приехал на малолитражном «трабанте» его знакомый из института, они сидели на лавочке между березками, о чем-то разговаривали, этот человек все время повторял: «Ну хорошо, хорошо, однако нельзя закрывать на это глаза».

Мама с Ивчей были на лугу позади дома, где у воды растут шампиньоны, а я взяла садовые ножницы и стала выстригать из живой изгороди малинник.

И тут я увидела Рыжку, она стояла на склоне и недоверчиво оглядывала «трабант». Я подошла к дороге, чтобы и она меня увидала, но она и без того меня учуяла, потому что тихонько свистнула, но к даче все равно не приближалась.

К Рыжкиному посвистыванию мы все очень чуткие, папка тоже услыхал ее, встал и сказал своему знакомому:

— Посиди здесь, мне надо покормить косулю.

Я заметила, как папкин знакомый после этих слов посмотрел на папку очень странным взглядом, а папка засмеялся:

— Все, что ты слышал, правда, я еще не спятил.

Я побежала в дом согреть Рыжке кашу, а папка проверил мизинцем, не слишком ли горяча она. Потом облизал мизинец и сказал:

— Не удивительно, что она ей так нравится. Каша для грудничков на цельном молоке. От такой я бы тоже не отказался.

Мы вышли из дому, но Рыжка стояла на склоне и никак не хотела спускаться вниз. Только когда увидела свою розовую миску, чуть сбежала, опять принюхалась, пригляделась к «трабанту» и только потом без особого желания стала спускаться, вонзаясь копытцами в листву так сильно, словно в любую минуту готова была вспрыгнуть и пуститься наутек в лес.

Пан доцент сидел не шевелясь, поэтому Рыжка дала себя уговорить. Вдоль живой изгороди она подкралась к миске и стала жадно уплетать кашу, поминутно поднимая мордочку и косясь на скамейку.

— Ты видишь, она глаз с тебя не спускает, — сказал папка. — К чужим людям она ужасно недоверчива, и это очень хорошо.

Рыжка была испугана и чувствовала себя неуютно, она даже оставила немного каши в миске и, когда я стала влажной тряпочкой вытирать ей нос, все время дергалась, норовя вырваться. Прежде чем я успела ополоснуть миску, она умчалась на косогор, и этот пан доцент сказал:

— Ну, такого я еще не видывал.

— Не огорчайся, мне тоже не доводилось, — утешил его папка, но так как в этот момент вернулась мама с нашей Ивчей, которая тащила корзину и делала вид, будто все шампиньоны собрала она одна, он встал и добавил: — Вот возвращаются остальные косулеводы.

Потом началось большое представление, в котором главную роль играла Ивча. Она почему-то вбила себе в голову, что этот папкин товарищ не иначе как доктор из ветеринарной больницы, который приехал к нам за Рыжкой, и, войдя в дом, громко сказала:

— Доктор — цыпки.

Мама смутилась и погнала ее наверх в комнату, чтобы она не позорила всю семью перед гостем.

Родители дотемна разговаривали с гостем на дворе, я читала, а Ивча откручивала Вольфу голову.

— Рыжка еще придет поесть каши, раз не могла поесть спокойно, — сказала она. — Тут все время кто-нибудь на нервы действует.

— Да. Главное, ты, — оборвала я ее. — Чего зря болтаешь, ведь к нам никто и носу не кажет.

— А «трабант» воняет, — снова вступила Ивча. — Рыжка переносит только Артура.

— Ты лучше напрямик скажи, — посоветовала я ей. — Ты дуешься потому, что уехала бабушка. Что тебя никто не будет жалеть. Не волнуйся. Если хорошо попросишь, я сама натру тебе морковки, и даже с яблоком. Оставь Вольфа в покое. Ты хочешь совсем открутить ему голову?

— Со своим Вольфом я могу делать все, что захочу, — отрубила Ивча. — Что такое доцент?

— Это такой человек, который в тыщу раз умнее тебя, — объяснила я. — Не приставай, я хочу почитать. Или окно открою. Слышишь, как летают павлиньи глаза?

— Ужасная дурость, что нам надо опять в школу, — сказала Ивча. — Если бы я была волшебником, я б сделала так, чтобы снегу навалило метра на два. — Она тяжело вздохнула и наконец повернула голову Вольфа туда, где ей и положено быть. — Хоть бы появился тот кролик, что выпрыгнул из коптильни на нас с дядюшкой. Так ведь и он не появляется.

— Может, у него тоже начинается школа. Что тебе до кроликов, ты ведь теперь разводишь пауков.

— Пауки умнее, чем все доценты. У меня есть один, за дровами, он сплел такую паутину, что даже у принцесс нет такого кружевного платья.

— Ну, корми его, корми, — сказала я. — Как вырастет, укусит тебя, вот увидишь.

— Тебя саму укусит! А этот паучок ярко-зеленый, — отбрила меня Ивча.

— Да ты что! — удивилась я. — Ты уже знаешь, что такое зеленый цвет? Вот это сюрприз! Ты всегда говорила «травковый». Наш Ивоушек делает успехи.

Сколько-то мы еще так пикировались, пока наконец не затарахтел «трабант» и не напустил чаду. Родители вернулись в дом, и мама сказала:

— Ты никогда не предупредишь, что кто-то должен приехать. Хорошо еще, что это нормальный человек.

— Да, хотя он иногда и выкидывает номера, как любой шахматист, но в общем-то терпеть можно. Не говорил бы каждому в глаза того, что думает, давно был бы профессором.

Мы притихли, как мыши, и думали, что родители не вспомнят про нас. Но Ивче понравилось слово «доцент», и ей, должно быть, захотелось отомстить мне за «травковый» цвет, поэтому она начала на меня покрикивать:

— Доцент, вставай! Доцент, беги! Гуси гонятся за нами!

Это она опять намекала на то, что однажды мы ставили дома спектакль и мне надо было сказать: «Бежим, гусары гонятся за нами». А поскольку я не такая артистка, как она, я перепутала гусаров с гусями.

Я запулила в Ивчу маленькой подушкой, но вместо Ивчи попала в Вольфа, он упал на пол с ночного столика и издал звук, точно кошка, когда ей наступают на хвост.

А снизу тут же донеслось:

— Что там еще? Ну-ка спускайтесь в холл.

Внизу папка сказал:

— Я удивляюсь вам. И это сестры, да? Одна глупее другой. Без комментариев. Да, начинается школа. Если бы не школа, самое большее, на что вы были бы способны, это подметать листья где-нибудь у почты. С этим вы, пожалуй, справились бы. А у вас все условия для того, чтобы вырасти толковыми людьми. Но иногда, как ни говори с вами — то ли по шерсти гладь, то ли против шерсти, — вас ничем не проймешь. Если и живете в лесу, это еще не значит, что вы должны одичать. А ты, — он указал пальцем на меня, — вместо того чтобы учить сестру уму-разуму, сама дуреешь заодно с ней. Спроси у мамы, что она умела делать в твоем возрасте. А что умеешь ты? Ивуша, марш за водой, Ганка — живо за дровами!

Все это время, пока нам читали нотации, Ивча делала такой смиренный и серьезный вид, будто на спине у нее вырастают крылья, а у меня — по крайней мере, на одной ноге — лошадиное копыто.

• Предыдущая
• 30/33
• Следующая