Талисман Белой Волчицы - Мельникова Ирина Александровна - Страница 7

• Предыдущая
• 7/91
• Следующая

– Встретить мы его встретим за забором, чего в кустах без толку сидеть, – сказал Тартищев. – К этому времени деньги у него будут на руках. Обложим его кольцом, никуда не денется!

– А что потом?

– А потом – суп с котом! – рассердился Тартищев. – Нужно так его взять, чтобы он от неожиданности дар речи потерял. И в мгновение ока растрясти его на признание. Кто? Что? Где? Когда?

– Ну а если все-таки случайный человек за деньгами придет? – спросил Алексей.

– Не придет, – буркнул Тартищев, – а если придет, то непременно поблизости кто-то из шайки отираться будет. Так что ночью сегодня всем спать не придется. – Он потер ладонью шрам на лбу. – Хорошо, если только этой ночью... – И посмотрел на Вавилова. – Ну что, господин Кулибин, давай думай: что смастерить, чтобы посланца в обморок уронить?

– Да я уж вроде придумал, – тот с ухмылкой посмотрел на Тартищева, – такого мы еще не делали.

– Что там еще? – Федор Михайлович потер ладони. – Говори, вижу, терпения нет.

– Прежде всего мне нужна веревка... – начал Иван.

Иван и Алексей поднимались вверх по мощенной булыжником улице Озерной, которая выводила к китайскому кварталу, прозванному в Североеланске «Шанхаем», вероятно, в силу скученности его населения, обилию лавочек с китайскими товарами и несколькими полулегальными опиумокурильнями. Иногда полиция устраивала в «Шанхае» облавы, задерживала нескольких содержателей притонов и подпольных борделей, где предлагались чисто азиатские, неподвластные российскому уму утехи для клиентов и потому расценивались как самый непотребный разврат. Но через несколько дней задержанные благополучно покидали «арестантскую» и возвращались к своим весьма прибыльным делам. По слухам, сам губернатор не гнушался пригласить в свой дом за городом смуглых розовощеких китаянок, чтобы помассировали они его начинающее стареть тело, умаслили его благовониями, а слух нежными песнопениями.

Так что «Шанхай» продолжал жить своей жизнью, особенно шумной и кипучей в ночное время, когда ни один полицейский не смел сунуться туда в одиночку. По темноте здесь то и дело вспыхивали перестрелки, неимоверный сброд переполнял грязные улицы и трактирчики, размалеванные китаянки из срамных домов цеплялись к прохожим на каждом углу, семеня за ними маленькими, исковерканными в детстве ногами. Шуршали под ногами циновки притонов, а в быстрых пальцах пачки ассигнаций... Нарасхват шли тибетские рецепты от дурных болезней, и тут же за ширмой китайский лекарь срывал с зубов золотые коронки в уплату карточного долга, стлался сладкий дым опиумокурилен.

Но в дневное время в китайском квартале было тихо и мирно, все лавочки стояли с широко открытыми дверями, а с порога низко кланялись и умильно улыбались узкоглазые владельцы в неизменных шелковых халатах и в круглых черных шапочках на головах: «Мадама, заходи! Капитана, заходи! Моя товара лучче всех! Шибка харёсий товара!» И заходили, и покупали. В китайских лавчонках всегда можно найти то, что тебе на сей момент нужно просто позарез. Вот поэтому Алексей с Иваном и отправились в китайский квартал. Им как раз позарез нужны были реквизиты, с помощью которых Вавилов собирался устроить небольшой спектакль возле фонтана.

Солнце зависло над вершиной горы Кандат, когда они миновали табачную фабрику, за которой и начинался «Шанхай». Над ней стоял забористый махорочный запах, от которого першило в горле и свербило в носу. Чихнув пару раз, Вавилов вытер заслезившиеся глаза:

– У меня батя самосад курил. Убойный! Он его самопалом называл и в подвале для крепости томил. Это чтоб свет не попадал... Так я его с пятнадцати лет смолил и ни разу не чихнул. А здесь точно сглазил кто. Как мимо пробегаю, дюжину раз чихну! Слабею, что ли? – Он закашлялся и прикрикнул на Алексея: – Давай живее! – Он вдруг прервался и прошептал: – Смотри, Анфиска! Дочка Никодима!

Но Алексей уже и сам заметил двухколесную повозку с длинными оглоблями, которую тащил здоровенный жилистый китаец в низко надвинутой на глаза соломенной шляпе, синей рубахе из грубой далембы[8] и широких штанах, едва достающих ему до щиколоток. На ногах у китайца были веревочные сандалии с деревянными подошвами, которые звонко шлепали его по пяткам.

Анфиса была вся в черном, даже шляпка – черная, с густой вуалью, закинутой на букетик желтых искусственных цветов на полях – единственно яркое пятно, но оно не украшало, а лишь сильнее подчеркивало и бледность щек, и длинный нос их владелицы.

– Опять опий ездила курить, паршивка! – покачал головой Вавилов, провожая взглядом странного возницу и его застывшую, как изваяние, пассажирку. – Рикша – ее лакей. А говорят, еще и любовник. С нее станется. Спит со всем, что движется. И с рикшей своим желтопузым, и с садовником, а по зиме нашла себе девку. Та вся в черной коже ходила и с хлыстом. Немка, что ли, была. По-русски ни бельмеса. Рыжая, жилистая. По обличью мужик и мужик. По весне напилась и под лихача попала. После этого Анфиска себе рикшу и завела. А он ее приучил опий курить.

– Ты прямо чудеса какие-то рассказываешь, – улыбнулся Алексей, – неужто Никодим Корнеич управы на нее не найдет?

– Да про их баталии весь город знает! Никодим ревет, а она на него визжит так, что вся округа разбегается. Замужем она была за владельцем канатной фабрики Коростылевым. Купец он был солидный, но в наших местах новый. Поэтому и не расчухал, что к чему. Наверняка думал: страшная, зато богатая. И в дальних поездках спокойнее будет, кто ж на такую крокодилу позарится, пока он в отлучке. Никодим даже не скрывал, что шибко радовался, когда Анфиску за него спихнул. Приданое приличное дал, чтобы скорее от любимой дочурки избавиться. Только, – Иван мелко захихикал и затряс головой, – ей что шло что ехало. Замужем ли, холостая – без разницы! Не успеет Корнила Матвеевич за порог ступить, как вокруг нее кавалеров – точно мух на коровьей лепешке.

– Отчего у нее муж умер?

– Утонул он прошлой зимой на Байкале. Вроде как сани под лед ушли. Пурга была сильная, не успели спасти. Анфиска после его смерти развернулась. Все мужнино состояние чуть ли не в одночасье в карты спустила, дом заложила и на папенькины хлеба вернулась. А у него с ней никакого ладу. Скандалят сто раз на дню. Никодим ног под собой от счастья не чуял, когда она свою половину отгородила. Опять стал ей жениха подыскивать. Но местных даже на богатое приданое не заманишь. Никто с этой оторвой связываться не хочет.

– А что ж тогда она мне заявила, что по улицам не гуляет? Я чуть было ее не пожалел. Думал, это свирепый папенька ее взаперти держит по какой-то причине.

– Удержишь ее, как же! – Иван сплюнул себе под ноги. – А по улице она и вправду не ходит, – он весело подмигнул Алексею, – да и зачем ей ходить, если собственный выезд имеется, – кивнул он в сторону удалившейся с их глаз парочки.

Они миновали еще несколько столь же кривых и грязных улочек, и Иван показал Алексею на низкое здание с узкими окнами. Изнутри их закрывали бамбуковые жалюзи, а над крыльцом висел расписанный иероглифами грязно-розовый бумажный фонарь.

– Вот отсюда Анфиска и ехала, – пояснил Иван, он вопросительно посмотрел на Алексея. – Давай в чайную зайдем, перекусим.

В грязной чайной, в которой они заказали себе горячего соевого молока и зеленого чая с пампушками, народу было немного. В углу тщедушный китаец при помощи палочек расправлялся с лапшой, неподалеку двое оборванцев руками запихивали в рот серое месиво – вареную чумизу, сдабривая ее соевым соусом и запивая ханшином. Воняло чесноком, застоявшимся перегаром и горелым маслом, на котором жарились свиные ребрышки и уши, любимое лакомство местных обитателей.

Алексей с интересом огляделся и поймал взгляд еще одного посетителя чайной, который сидел на корточках у самого порога, прикрывшись рваной дерюжкой, из-под которой торчала его голова с непременной сальной косицей и тощие, обтянутые выцветшей дабой колени.

• Предыдущая
• 7/91
• Следующая