Ржавый Рыцарь и Пистолетов - Мельникова Ирина Александровна - Страница 24

• Предыдущая
• 24/79
• Следующая

– Что, уехала гостья? – спросил он, не глядя матери в глаза.

– Уехала, – вздохнула мать и все же не удержалась, съязвила: – Надо было про шарф раньше вспомнить, авось тогда бы и застал ее.

Сын зыркнул сердито глазами.

– Больно надо!

– И то дело, – быстро согласилась Марфа. – Она – птаха перелетная, а ты у меня мужик серьезный... – И деловито добавила, отрезая ему пути к отступлению: – Подвигайся к столу. Попей чайку, пока пирожки горячие.

Сын встал, и Марфа отметила его странный взгляд. Если б она не знала, что вчера он выпил совсем немного, то подумала бы, что он беспробудно пьянствовал, причем не одну неделю. Точно такой же тоскливый взгляд обычно встречал ее раза два в месяц на пороге собственного дома. Живший напротив бывший знатный комбайнер Толян выходил из очередного запоя и чуть ли не на коленях молил ее покормить его хотя бы сухой картошкой, лишь бы не загнуться от голода. Марфа никогда не отказывала ему после того, как увидела, что он ворует из кастрюли распаренный комбикорм, который она готовила для свиней.

Алексей, вопреки армейским традициям, пил редко и то по случаю, поэтому Марфа не стала допекать его расспросами и неприкаянный взгляд сына решила отнести на счет незваной гостьи. Правда, подобный вывод ей не слишком понравился.

Алексей вернулся в прихожую, и оттуда раздался его приглушенный голос:

– О черт! Он же на мне! Совсем шайба слетела!

«То-то, – молвила про себя сердито Марфа, – вздумал мать провести. Да я по глазам читаю все ваши секреты». Но когда сын приземлился рядом с ней на табуретку уже без куртки и шарфа, заметила более миролюбиво:

– Немудрено, сынок, голову потерять. Такие птички нечасто на лету замерзают.

Сын с самым угрюмым видом уставился в чашку. Марфа положила ладонь на его руку.

– Не смотри зверем, Алеша! Улетела она и улетела, бог с ней! Что тебе до нее? Чужая душа потемки! Сеятель она, сынок, потому везде поспевать должна. Иначе урожай не собрать, если вовремя не посеять...

– Сеятель? – Сын уставился на нее с непомерным удивлением. – Нет такой профессии, мать. Что-то ты сочиняешь?

– Есть, миленький мой, – Марфа скорбно поджала губы и перекрестилась на образа. – Богом она отмечена. Дар у нее особый...

– Экстрасенс, что ли? – поразился сын. – То-то, я смотрю, взгляд у нее какой-то чумовой был, когда я в машине ее обнаружил.

– Да нет. – Марфа достала из кармана вязаной кофты оброненный гостьей листок. – Смотри!

– И что? – Алексей с недоумением уставился на измятый листок. – Эти каракули и есть дар божий? – Он взял его в руки. – Рисунки забавные, а что написано – не разберешь. Толян по пьяни лучше изобразит.

– Зря ты, – неожиданно обиделась Марфа за свою неприкаянную гостью. – Второпях писала, за мыслями не поспевала... – И вздохнула: – Писательша она. И как сам не догадался? Помнишь, по телевизору ее показывали и ты хотел ее книги купить? Вспомни, Дарья ее зовут, а фамилия Кня...

– Дарья? Княгичева? – перебил ее сын. – Не может быть! Но та такая... глаза... волосы... А эта? Я думал, простая бабенка... И машина у нее обшарпанная, убитая вся.

– Что ж вернулся из-за этой простой бабенки? – полюбопытствовала мать.

– Я шарф забыл, – не сдавался сын и опять взял быка за рога: – Что-то не то говоришь, маманя! Что ей в наших краях делать? Она небось по столицам-заграницам отирается!

– Ты на мать не пыхти! – рассердилась Марфа. – У меня глаз как алмаз. Я еще тогда, когда по телевизору ее увидела, поняла, что она непременно в наших краях объявится.

– Конечно, я твои таланты знаю, – признался Алексей, – но ведь с той передачи не меньше года прошло?

– День в день, – произнесла с гордостью Марфа. – Вот и приехала она наверняка свое обещание выполнить.

– Какое обещание?

– Роман написать о великой любви. О той, через которую даже Чингисхану не удалось переступить. Помнишь, она тогда по телевизору говорила? Но, скорее всего, хочет с Арефьевым, писателем, проститься. Сегодня его в Сафьяновской хоронят.

Сын помотал головой, словно конь, отгоняющий надоедливого слепня.

– Совсем ты меня заморочила, матушка. Сеятели, веятели, писатели, чингисханы... В какие тебя дебри повело? Эта Дарья, смотрю, основательно тебе лапши на уши навешала.

Марфа поджала губы.

– Это тебя повело куда не следует. Зачем вчера сорвался? По глазам ведь видела, хотелось тебе остаться, но гонор-то отцов, выше крыши! Хотя, – она покачала головой и задумчиво глянула на образа, – хотя все, может быть, к лучшему. Господь вовремя отвел... – Она вновь посмотрела на сына. Взгляд того и вовсе потемнел, налился болью. И Марфа ласково, но печально улыбнулась ему: – Такие не врут, сынок.

– Чем она лучше других? – вскинулся Алексей. – Не знаю, что у нее в голове, а с виду такая же баба, как все! На улице встретишь, взгляд не остановишь!

– Такая, да не такая! – Бабушка Марфа снова вздохнула. – Она ведь не открылась мне, что из столицы, да еще знаменитость. Дарья да Дарья, правда, попросила себя Дашей называть. Мы с ней больше про жизнь свою вдовью толковали.

– Она вдова? – поразился сын, словно мать сообщила что-то из ряда вон выходящее. Или по примеру большинства населения успела причислить ее, как писателя, к разряду небожителей.

– Вдова, – кивнула мать. – Двоих деток воспитывает. Погодки они у нее. Оба в университете учатся. Она сказала в каком, только я не запомнила. Салбона, что ли...

– Сорбонна? – догадался сын. – Так это ж во Франции... Уже по этому можно было догадаться, что птичка она не из простых. Интересная вдова получается, не так ли, маманька? На разбитой колымаге ездит, а детей за границей учит.

– Я тоже в опорках ходила, пока вас с Настей выучила, – сказала тихо Марфа. – Одна тянет бабенка этот воз, потому и машина такая, и взгляд измученный.

– Да ладно тебе, мать, причитать, – скривился сын. – Нашла, кого жалеть! Замерзла она, простудилась, да и в дорогу попроще оделась. А на экране-то она королевой смотрелась. Я еще подумал, не зря псевдоним такой взяла. И мужиков вокруг нее наверняка как дерьма за баней.

– В очередь стоят, – кивнула мать и с иронией посмотрела на сына: – Так же, как у меня под окнами толпились. Я ведь не хуже твоей Дарьи была. Как отправят на выставку в город, непременно в газету сфотографируют. Орденов вон цельный килограмм заработала, лучшей дояркой в крае слыла. Только так одна и осталась. Слишком гордой была, потому мужики и боялись подступиться. Баб, что попроще, замуж брали. Доярок, но не тех, что по выставкам шастали...

– Мама, – сын виновато улыбнулся, – прости меня, если обидел. Сам не пойму, что происходит. Уехал вчера сгоряча и всю ночь не мог заснуть, словно потерял или забыл что-то важное. И сюда спешил, как пацан, боялся, что не застану. Я ведь схитрил насчет шарфа...

Марфа понимающе улыбнулась и погладила его по руке:

– Алеша, Алеша, не знаешь ты, куда голову суешь. Она ведь невеста божья, должна дар свой отслужить. Поражаюсь, как замуж еще выскочила, хотя счастья бабского даже вот на столько, – мать показала ему кончик мизинца, – не отхватила.

– Что-то не то ты, мать, говоришь, – насупился Алексей и с недоумением посмотрел на чашку с остывшим чаем, которую продолжал сжимать в руках. – Божьими невестами монахинь называют, или она решила в монастырь уйти? А дети как же?

– Телом она, конечно, земная, а духом... – Марфа покачала головой. – Не по зубам она простому мужику. Вот и супруг ее не понял, пил да бранился, да только сам и сгорел в одночасье. Не вынесла его душа соседства с ее душой.

– Нет, мать, с тобой не соскучишься, – произнес в сердцах сын, хлебнул чаю и скривился: – По-твоему, выходит, счастье ей уготовано на небесах? Что за поповская ахинея!

– Не по зубам она серому мужичью, – не сдавалась Марфа. – Ты в ее глаза смотрел? На что уж я старуха и то поняла – от этого взгляда никто еще не уходил. Многие были готовы ее полюбить, сынок, а придурки всякие домогались даже. Это те, что цепями золотыми бряцают да браслетами, а в голове три извилины: водка, девки, жратва...

• Предыдущая
• 24/79
• Следующая