Финита ля комедиа - Мельникова Ирина Александровна - Страница 62
- Предыдущая
- 62/72
- Следующая
Под предлогом, что солнце слепит его, он все же перешел на другое место и увидел лицо Муромцевой. Его поразили полные слез скорбные глаза, прижатые к груди руки, бессознательная красота ее позы...
«Удивительное лицо!..» – подумал он и почувствовал, что ему нечем дышать. Так впервые сердце заявило о себе. После он не мог сказать, показалась ли Полина Аркадьевна ему красавицей. Нет, этого он не заметил. Он просто почувствовал, что это и есть та самая женщина, встречи с которой он ждал всю свою жизнь...
– Узнай, кто эта женщина, – попросил он секретаря. – Только не сейчас, после службы... И спроси, чем ей можно помочь?..
И когда секретарь сообщил, что это известная актриса Полина Аркадьевна Муромцева, которая опоздала к началу сезона, и что на днях состоится ее дебют на сцене городского театра, отложил все срочные и важные дела и примчался на ее спектакль...
С первой же минуты, когда она подняла глаза на зрителей, Булавин понял, что судьба его решена. Пусть это было смешно! Пусть это было непонятно! Но он знал, что все эти годы тосковал только о ней! И только рядом с ней представлял свою оставшуюся жизнь.
Муромцева заставила его уважать себя. Это только казалось, что у них все сладилось быстро. Целых полгода он добивался ее любви. Но она отдалась ему после того, как полюбила сама.
Полина Аркадьевна долго боролась с собой. Она была религиозной женщиной и боялась даже подумать, чтобы расстроить чью-то семейную жизнь. Положим, Булавин изменял своей Виви на каждом шагу. Положим, он часто менял свои привязанности – об этом вовсю сплетничали за кулисами, как и о том, что бедная Виви устраивает мужу отвратительные сцены ревности. Но Муромцева никогда не смеялась над этим, вспоминая собственные мучения. Муж у нее был талантливым актером, ее первой искренней любовью, но в то же время пьяницей и жестоким ревнивцем, который постоянно оскорблял и даже бил ее... И она убегала от него босиком по снегу с маленькой Сашей на руках...
От этого в ней проснулось недоверие к мужчинам. Играть любовью она никогда не умела. И никому подобные игры не прощала. Она измучила Булавина своим недоверием. Она была слишком умна и горда, чтобы служить кому-то забавой. Не только Булавин, но все мужчины, которые стремились добиться ее взаимности, в полной мере испытали на себе ее капризы, издевательства, насмешки, ее непредсказуемый нрав. Но Булавину доставалось больше всех. Но он и не сдавался дольше всех. И вел осаду этой крепости с мрачной решимостью полководца, решившего взять ее измором и понимавшего, что для подобного подвига все средства хороши.
Однако какой-то суеверный страх все время удерживал Полину Аркадьевну от решительного шага. Она все оттягивала и оттягивала этот момент. Нет, не сейчас, потом, чуть позже, через неделю, иначе случится несчастье – объясняла она ему свои колебания и вновь и вновь отталкивала его. Весь город уже кричал об их связи. А они все еще были далеки. Она терзалась в сомнениях.
Полина Аркадьевна никогда не была кокеткой и глубоко презирала женщин, которые весьма расчетливо играли на чужих чувствах. Но сейчас поступала, как злейшая из них. И в силу известного закона, что человек ценит более всего то, что дается ему после упорной борьбы, обладание Полиной, ее любовь стали единственным смыслом жизни для избалованного и пресыщенного женским вниманием Саввы Андреевича Булавина...
– Полина Аркадьевна являлась той женщиной, к которой можно было приехать в любое время суток, с болью, смятением в душе, полнейшим нежеланием жить, и она вновь возвращала тебя к жизни одним словом, простым движением руки, когда, как мальчишку, погладит, бывало, по голове. – Булавин виновато улыбнулся. – Простите за подобные откровения, но я впервые получил возможность выговориться.
Савва Андреевич поднялся с кресла и подошел к окну кабинета. Распахнул штору, а следом – оконные створки. Запахи и звуки вовсю разгулявшейся весны ворвались в комнату. Звонкие трели выводил счастливый скворец, щебетали воробьи под карнизом, потягивало ароматом оттаявшей земли и первой, еще робкой зелени...
– Счастье-то какое, оказывается, жить! – Булавин повернул голову от окна. – Только Полюшка не дожила. А уж как она любила весну! – Он быстро провел ладонью по глазам, смахивая слезу, и пристроился на подоконнике вполоборота к Тартищеву. Теперь его взгляд был направлен в сад, и рассказ скорее был обращен к самому себе, чем к Федору Михайловичу. – Она очень любила сидеть у открытого огня. Я велел соорудить камин в ее квартире. И с тех пор все вечера мы проводили возле него. Садились на диван, а чаще просто на ковер. Я приваливался к ней головой. Она обнимала меня и прижимала к себе. И мы большей частью молчали или тихо беседовали. Полюшка никогда не жаловалась на свои дела, но она всегда все знала обо мне и моих неприятностях. И как-то так у нее получалось, что уезжал я всегда с готовым решением, с пониманием, как изменить положение, с кем из людей расстаться, на кого сделать ставку. Она никогда не навязывала своего мнения, но неизменно оказывалась права. И со временем я не принимал уже ни одного решения, не посоветовавшись с Полиной Аркадьевной. Она помогла мне избежать множества ошибок, а бывало, и не раз, спасала от падения...
– Простите, я полицейский и не вправе деликатничать, – прервал его Тартищев, – но как же тогда объяснить ваше внезапное увлечение Катей Луневской?
– Честно сказать, никакого увлечения не было и в помине! – махнул рукой Булавин. – Внезапное помутнение рассудка. Мне сдуру показалось, что Полина ко мне охладела. Это после я понял, что все объяснялось болезнью, усталостью, чрезмерной работой над ролью. А тут вдруг рядом смазливая мордашка, тонкие плечики, глазки, которые смотрят на тебя с восхищением и восторгом. И главное, все видят, что тебя предпочитают молодым и красивым кавалерам. Это льстит некоторое время, пока не поймешь, что занимаешься самообманом. На самом деле никто тебе не завидует, над тобой откровенно смеются, потому что всем давно известна цена подобной связи. Я не погрешу против истины, если скажу, что стать моей женщиной равнозначно тому, что прослыть первой дамой Североеланска. Причем Вассе эту роль никогда не отводили, тем более женщинам, которыми я увлекался... мимоходом.
Впервые и по праву это место заняла Полина Аркадьевна. Даже жена губернатора вынуждена была признать тот факт, хотя и в тесном кругу, что Полина отодвинула ее на второй план. Мне открыто и тайно завидовали. Мужчины, естественно. Не каждому под силу завоевать подобную женщину, и я гордился этой победой. Причем все понимали, что Полина действительно любит меня. Ведь ей на самом деле ничего от меня не требовалось: ей вполне хватало собственных средств, собственной славы, и в поклонниках она недостатка не испытывала. Полюшка была единственной и неповторимой в своем роде, исключительно талантливой и независимой женщиной.
Таким же, как Катенька, молоденьким, хорошеньким, но хватким и всеядным, имя – миллион. Но девочке с ее непомерным честолюбием страшно хотелось, чтобы ее считали первой дамой Североеланска. И она решила добиться этого, заручившись моей благосклонностью, во что бы то ни стало!
Булавин вздохнул, закрыл окно и вернулся в кресло. Раскурив папиросу, пустил струю дыма в потолок и принялся вновь за свой рассказ:
– Признаюсь, у меня поначалу закружилась голова. Но я не сразу поддался ее чарам. Скорее всего, мне хотелось немного раззадорить Полину, заставить ее слегка поревновать. Честно сказать, с первых дней нашего с Катей знакомства я чувствовал себя крайне неловко. Впервые в жизни ловил на себе откровенно насмешливые взгляды, кожей чувствовал злорадные ухмылки. Во время прогулок я старался не попадаться на глаза знакомым. Но я отвел себе срок в месяц, чтобы подержать Полину в напряжении, заставить ее помучиться, как она мучила меня все эти годы. Но она вдруг так внезапно и совсем неожиданно уехала на гастроли. Я ведь не знал, что она получила то письмо ... – Он судорожно сглотнул и растерянно посмотрел на Тартищева. – А в августе она вернулась, и мне тут же передали, что у нее появился любовник, совсем еще юный мальчик...
- Предыдущая
- 62/72
- Следующая
