Бесы Черного Городища - Мельникова Ирина Александровна - Страница 2

• Предыдущая
• 2/83
• Следующая

Сам же дом возвышался в глубине двора массивной трехэтажной громадой с бельведером, украшенный тосканским портиком о четырех колоннах, к которому вела со стороны двора широкая, из двух отдельных пролетов лестница. Замкнутая цепь абсолютно симметричных флигелей и прочих хозяйственных построек, стрельчатые окна, зубцы, остроконечные башни – все вместе чем-то напоминало средневековый замок. Но было в такой похожести что-то нарочитое, театральное, буффонадное. И это впечатление не пропадало оттого, что все постройки и сам дом, словно полковые казармы и арсенал, были выкрашены в казенные желто-белые цвета.

Ворота оказались закрыты. Никто не встречал молодого человека. Он приказал вознице остановиться и вышел из кибитки. Разминая затекшие от долгого сидения ноги, огляделся по сторонам. Вытянувшийся поперек подъездной аллеи высокий каменный забор с выступами и бойницами, с тяжелыми, обитыми листовым железом воротами был всего лишь задней стеной двух флигелей с конусовидными крышами. Флигели эти, украшенные псевдоготическими деталями, ажурными арками и башенками, напоминали собой старинные ратуши Фландрии. И неудивительно, прадед нынешнего владельца дома был выходцем из тех благословенных мест...

Возница подошел к воротам и повернул массивное чугунное кольцо. Несколько раз бухнул колокол, веревки от которого приводились в движение кольцом. Залаяли собаки и, подбежав к воротам, стали бросаться на них, яростно рычать и подсовывать оскаленные морды в узкую щель над землей.

Следом раздались сердитые крики: псов отгоняли, и, судя по их оглушительному визгу и завыванию, палкой или ногами. Наконец ворота распахнулись, и взору приехавшего предстал здоровенный мужик с лохматой бородой, одетый в зипун, чем-то смахивающий на военный камзол павловских еще времен, но ветхий и без пуговиц.

– Барин! – завопил он радостно. – А мы не ждали вас скоро! Распутица да хляби, едри их в корень! Снег ужо срывается! – Он радостно взмахнул руками и, повернув голову, рявкнул куда-то за спину: – Федотка! Итить твою мать! Встречай барина!

– Позволь, Данила! – Молодой человек отстранил мужика и прошел мимо него в ворота. И только бросил через плечо: – Лошадей прими, а возчика вели накормить и на ночлег определить! Завтра утром мне возвращаться.

– Слушаюсь! – вытянулся в струнку с самым довольным видом Данила. – Сей момент велю исполнить. – И поспешил к кибитке.

А гость, не оглядываясь, ступил на огромный двор, заросший убитой заморозками травой и усыпанный толстым слоем опавшей листвы. По двору бродили десятка два гусей и важные толстые индюки. Молодой человек сразу отметил, что подобного беспорядка прежде не случалось. И двор вовремя убирали, и птицу держали на птичьем дворе. Но сейчас его не поразил бы даже вид свиней, копошившихся в истоптанных и загаженных птицей лужах. Все пришло в запустение, и он знал почему. По очень грустной и неприятной причине, из-за которой он вынужден был оставить учебу в университете и мчаться за тридевять земель в эти гиблые края, которые он когда-то, как ему казалось, оставил навсегда.

Какой-то мужик – приехавший не узнал его издалека – тащил на поводках трех огромных волкодавов. Они упирались и злобно огрызались, порываясь броситься в сторону гостя. Тот усмехнулся, даже собаки отказываются признать его за своего, а дом – тот и вовсе пялится на него грязными окнами, как на чужака, посмевшего незаконно вторгнуться в пределы усадьбы. Впрочем, так оно и есть на самом деле. Здесь ему ничего не принадлежало и уже никогда принадлежать не будет.

Молодой человек брезгливо стряхнул с лацкана сюртука гусиное перышко и громко крикнул:

– Данила, неси багаж в дом! – И сделал несколько шагов по пешеходной дорожке, которая шла вдоль подъездной дороги.

– Сашенька! Голубчик! Александр! – Радостные крики раздались одновременно с двух сторон. И молодой человек остановился.

С крыльца навстречу ему спускалась маленькая сухонькая старушка в накинутой на плечи толстой шали, а из-за угла флигеля вывернул и застыл на одном месте высокий крепкий парень в одной рубахе, домотканых портках и босиком.

– Няня! – Лицо молодого человека преобразилось. Глаза его сияли, а рот растянула улыбка. – Няня! – повторил он и раскрыл ей свои объятия.

Старушка прижалась к его груди, обхватила руками за плечи и запричитала сквозь слезы:

– Сашенька! Радость ты наша! Удалось-таки свидеться! А матушка-то, Анна Николаевна, царствие ей небесное, не дожила, не дотерпела! – Она уткнулась лицом в грудь воспитанника, и плечи ее затряслись от горького плача.

– Ну, нянюшка, ну, милая! Уймись! Слезами горю не поможешь! – Он гладил ее по спине, но старушка от его ласковых слов и уговоров плакала еще сильнее.

Александр, продолжая обнимать свою старую няньку, перевел взгляд на парня, который в двух шагах от него переминался с ноги на ногу, от холодной росы они покраснели, точно гусиные лапы.

– Федотка, я тебя не узнал. – Гость усмехнулся. – Ишь вымахал, выше меня на голову небось?

– Да я, что я? – смутился тот. – В городе оно знамо как... Не разъешься! А у нас сметана да сало. И молока – хоть купайся в ем!

– Где отец? – спросил Александр.

– А где ж ему быть, извергу? – Нянька отстранилась от любимца. Глаза ее, не просохшие от слез, гневно сверкнули. – В покоях своих, сатана! Тьфу на него! – Она сердито сплюнула и перекрестилась. – Таперича ему белый свет в копейку, а то бы с самого утра криков было да ругани!

– Он что, еще не встал? – удивился Александр. – Занемог, что ли, с похмелья?

– Какое похмелье? – замахала руками нянька. – Удар его хватил. Вот уж три недели лежит в постели как колода. Под себя ходит. Язык совсем отнялся. Мычит только, как тот телок по весне.

– Удар? – удивился Александр. – Он же никогда не болел?

– А ты попей столько, – покачала головой нянька, – он, почитай, не просыхал, как маменьку похоронили!

– А эта... где? – сквозь зубы процедил молодой человек, и глаза его полыхнули ненавистью.

– Злыдня, что ли? Мамзелька? – справилась нянька. – Так сбегла. В ту же ночь и сбегла, как Родиону Георгиевича удар хватил.

– Сбежала, значит? – Лицо Александра перекосилось. – Она знала, что я еду?

– Нет, ей-богу! – старуха перекрестилась. – Как велел, батюшка, никому не сказывали! Ни барину, ни мамзельке... Только... – Она виновато посмотрела на своего воспитанника. – Только злыдня эта все золото и каменья маменькины прихватила, да двадцать тысяч рублей, да процентные бумаги, что в несгораемом шкафу хранились. Мамзелька его ключом открыла, что Родиона Георгиевич на гайтане таскали.

– А «Эль-Гаруда»? Что с ней?

В ответ нянька только развела руками и понурилась.

Лицо Александра побелело от ярости, глаза сузились, и он грязно выругался. Нянька и Федот быстро переглянулись. Молодой человек заметил их взгляд и криво усмехнулся.

– Жаль, что эта дрянь исчезла! Верно, догадалась, что придется отвечать за свои проказы! – И, направив взгляд поверх их голов в сторону дома, спросил: – Где сестра?

– Полюшка? Ласточка? – расплылась в улыбке нянька. – Да где ж ей быть? В детской! С ней Федоткина сестра водится. Помнишь Настену? Такая красавица выросла! От женихов отбоя нет.

– Она меня, наверно, не узнает, – сказал Александр, имея в виду отнюдь не красавицу Настену. – Сколько ей было, когда я уезжал? Чуть больше года. А сейчас где-то пять, наверно?

– Правда твоя, Сашенька, – радостно закивала головой нянька, – шестой годок пошел. Красавица да умница растет, вылитая маменька.

Губы молодого человека скривились. Казалось, он вот-вот заплачет. Но сдержался, не заплакал, лишь попросил:

– Проводи меня к могилке! – Затем перевел взгляд на Федота. – Ты почему босиком?

– Так не успел, – повинился тот, расплывшись в улыбке. – Шибко обрадовался, вот и выскочил голяком.

– Иди обуйся, – приказал Александр, – и найди мне Петра. Что-то он не показался даже.

– Дак он на мельнице с утра. Как уехал засветло, так и не появлялся. Велел, правда, сразу верхового прислать, ежели барчук заявится. Словно чуял, батюшка, словно чуял... – закрестилась нянька торопливо. – Али послать?

• Предыдущая
• 2/83
• Следующая