Антик с гвоздикой - Мельникова Ирина Александровна - Страница 47

• Предыдущая
• 47/70
• Следующая

– Прошу прощения, графиня, но мы спешим по делам. Но вечером, если вы изволите согласиться, мы приглашаем вас с сестрой на ужин. – Он ласково посмотрел на Павлика. – Думаю, этому озорнику тоже найдется место за столом.

– Не могу ничего вам обещать, князь, – произнесла графиня с прежним высокомерием, – я еще не решила, останемся ли мы здесь ночевать или уедем ближе к вечеру. Это зависит от того, как долго я задержусь в земстве. – Она развернулась и вошла в предупредительно открытую швейцаром дверь. Ксения беспомощно посмотрела на Аркадия, едва заметно пожала плечами и перешагнула порог следом за сестрой. Что она могла поделать, если Наташа опять закусила удила. Только Павлик повел себя как ни в чем не бывало. Помахал князю и Аркадию рукой на прощание и весело сообщил, что любит ананасовое мороженое на ужин, а на обед – малиновое.

Базар они объехали стороной. Наташа строго-настрого наказала Ксении быть осторожной, а кучеру Егору, широкоплечему детине с пудовыми кулаками, велела находиться поблизости и не спускать ни на секунду глаз с барышни и маленького барина.

Через два часа они должны были вернуться к дому Юрия Леонидовича Нежданова, с которым у графини была назначена встреча после ее визита к стряпчему. В земстве она пробыла не более получаса и вернулась крайне недовольная. Землеустроитель подтвердил ее худшие подозрения, явив ее взору слежавшиеся и пожелтевшие карты угодий. А стряпчий и вовсе разбил ее надежды вдребезги, показав ей старые бумаги, где черным по белому значилось, что дорога проходила все-таки по владениям Завидовских. И что княгиня Мария Васильевна Завидовская милостиво разрешала пользоваться ею графу Изместьеву за чисто символическую плату...

Ксения видела, что сестра очень расстроена, и не стала расспрашивать ее об итогах похода по чиновникам. Но крайне удивилась, когда Наташа приказала отвезти ее к Нежданову. Она знала о причинах их размолвки и надеялась, что сестра направляется к Юрию Леонидовичу не затем, чтобы взять свои слова обратно, а потому что прежде находила в нем внимательного слушателя и мудрого советчика.

Возле ворот стояла незнакомая им коляска. Кажется, кто-то уже пожаловал к Нежданову с визитом. Графиня недовольно поморщилась, но отступать было не в ее правилах. Поэтому еще раз велела Ксении быть осмотрительной и, поднявшись по ступеням парадного крыльца, дернула за бронзовое кольцо на двери, за которой тотчас послышались серебристые переливы колокольчика.

Через пару секунд швейцар с солидной седой бородой и в синей ливрее с галунами распахнул перед ней дверь. Наташа бросила на сына и сестру взгляд через плечо, слегка подняла руку, прощаясь, и шагнула через порог.

Павлик вздохнул с облегчением и улыбнулся Ксении.

– Давай поедем быстрее, пока маменька не вернулась и не передумала.

Так они оказались рядом с базарной площадью, где вовсю кипела летняя ярмарка. Толпы людей гомонили, суетились, переругивались. Торговцы зычно зазывали покупателей в длинных рядах, с разложенной на них разнообразной снедью, зеваки шатались возле ярмарочных балаганов, карусели, качелей. Крики горластых торговок рыбой и пирогами с требухой, мычание коров, жалобное пение слепых под волынку и лихие частушки пьяной рябой бабы, восседавшей на возу с огромной крынкой сметаны в руках, гогот гусей, ржанье лошадей, визги молочных поросят, скрип телег и отчаянная ругань возчиков – все слилось в единый бесшабашно-разгульный, веселый гул.

Между рядами и подводами шныряли вертлявые личности с бегающими глазами и мятыми окурками, прилипшими к мокрым губам. Они предлагали всякую всячину, в основном поношенную одежду и обувь, белье и столовое серебро, которые, скорее всего, расстались со своими хозяевами не позднее прошлой ночи. Здесь можно было купить за бесценок греческий коньяк московской фабрикации, французские духи одесского розлива и настоящие английские сигары, похищенные с витрины богатого столичного магазина.

Здесь же калека на деревянной ноге гнусавым голосом вымаливал подаяние, а мерзкие нищенки с проваленными носами хватали за подолы кухарок, закупающих провизию для господских столов, требуя с них грошик в обмен на таинственные снадобья, способные вернуть неверную любовь.

Рядом с базаром находился третьеразрядный трактир «Бристоль». Чем выше был разряд, тем ниже уровень посетителей. В «Бристоле» околачивались большей частью оборванцы, голь перекатная, здесь чувствовали себя свободно жулики всех мастей и воры солидные, не разменивавшиеся на мелочовку. В задних комнатах этой забегаловки продавались, менялись, покупались краденые вещи, на которых виднелись иногда свежие, едва застиранные пятна крови. Здесь «деловые» затевали новые ночные дела, а днем отсыпались в дешевых «нумерах» на втором этаже. И если «Европа» была приютом для благонамеренных, почитающих закон граждан, то «Бристоль» являлся полным ее антиподом – скопищем грязных пороков, низменных страстей и жалких людишек, давно потерявших человеческий облик.

Впрочем, в Белореченске никто не называл «Бристоль» трактиром, и относились к нему, как и следует относиться к низкопробной харчевне. Правда, он славился вкуснейшим хлебным квасом, что и являлось единственной причиной, почему в разгар жаркого летнего дня сюда захаживали приказчики ближних лавок и чиновники земских учреждений, расположенных всего в квартале от базара.

Напротив «Бристоля» находилась деревянная парикмахерская, а за ней тянулся унылый ряд будок сапожников, шорников, ключников – заплатанных, покосившихся, закопченных...

На маленькой ярмарочной площади, видимо из-за жары, не было ни фокусников, ни цыгана с медведем, ни факира со змеями. Отсутствовал и кукольник с Петрушкой, из-за которого Ксения с Павликом сюда и наведались. В тени одного из балаганов, где зеваки глазели на бородатых детей и женщину с третьим глазом во лбу, сидели два калеки с изрытыми оспой лицами и выставленными напоказ безобразными культями и пронзительно голосили:

Калек окружало несколько человек: все те же сердобольные кухарки да пьяный мужичок, пытавшийся приплясывать, но почему-то его слушалась только одна нога, и потому он все время ходил кругами, пока не свалился в пыль и там не затих до полного вытрезвления.

И вдруг сквозь эти визги, стенания калек и пьяные выкрики прорвался чей-то развеселый и озорной голос:

Пение приближалось. В толпе на площади завертели головами, весело заулыбались и заспешили на звуки разудалой песенки, которую невидимый певец сопровождал подсвистом и щелканьем языка.

Ксении и Павлику из коляски было видно, что эти звуки исходят от двух людей: старика в поношенной ситцевой рубашке и мальчонки-подростка с давно не стриженными вихрами. Старик нес в одной руке сундучок, оклеенный лубочными картинками, в другой – складную ширму, деревянный каркас которой обтягивала дешевая сарпинка, прибитая к нему мелкими гвоздями. Голову старика прикрывал широкополый соломенный бриль,[16] глаза лукаво блестели. Губы под длинными, пшеничного цвета усами едва шевелились. Казалось, что песенку поет совсем не он, а кто-то другой, сидевший то ли у него за пазухой, то ли в кармане, а то ли вовсе под крышкой его чудо-сундучка.

Павлик радостно оживился и схватил Ксению за руку.

– Смотри, Петрушка пожаловал! – И умоляюще поглядел на нее. – Давай подойдем поближе.

– Нет, – покачала головой его тетушка, – отсюда виднее. Сейчас набежит народ, нам только оттопчут ноги. И к тому же Егору придется оставить коляску, чтобы посадить тебя на плечи. А здесь много конокрадов...

• Предыдущая
• 47/70
• Следующая