Агент сыскной полиции - Мельникова Ирина Александровна - Страница 57
- Предыдущая
- 57/74
- Следующая
Алексей вздохнул. На душе у него по-прежнему было неспокойно, но теперь это беспокойство переросло в тревогу за Лизу, и на протяжении всего пути до набережной он пытался понять, зачем ей понадобилось убегать из дому. После недавних событий в цирке, когда он получил несколько крепких затрещин от тамошних служителей, Лиза перестала подкусывать его при каждом удобном случае, и хотя по-прежнему смотрела исподлобья, но отчасти виновато и, кажется, с сочувствием... И он даже пожалел ее, представив вдруг, насколько ей одиноко и тоскливо без подруг, в компании старого Никиты и глухой Авдотьи...
Он перевел взгляд на полицейского врача Олябьева, тщедушного человечка в длиннополом черном сюртуке, в то и дело сползающих на кончик носа очках в металлической оправе. Он примостился напротив с потертым саквояжем на коленях. Олябьев славился тем, что мог спать с открытыми глазами, используя любой свободный от службы промежуток времени. Он и сейчас дремал, расслабленно откинувшись спиной на стенку кареты.
Рядом с ним сидел крепкий, среднего роста агент Корнеев. Насупив густые светлые брови, он усиленно ковырял в ухе спичкой и задумчиво цыкал зубом. У него были спокойные серые глаза и ровные белые зубы. Внешне он смахивал на ничем не примечательного приказчика мелочной лавки, но между тем на его счету было семеро убитых преступников, оказавших сопротивление при задержании, – четверо армян из шайки, вырезавшей целые семьи, и трое беглых, которых он уложил из револьвера, находясь в совершенно безвыходном положении, по крайней мере, так казалось каторжникам, встретившим его по весне в одном из закоулков на Хлудовке.
Заметив, что Алексей наблюдает за ним, Корнеев полез в карман и достал плоскую жестяную коробку с папиросами «Антракт». Одну папиросу сунул в рот, пожевав ее, откинул назад голову и, прищурившись, внимательно посмотрел на Алексея.
– Что такой смурной? Небось никогда утопленников не видел?
Алексей промолчал.
– Интересно, зачем он полез в воду? – не отставал от него Корнеев. – Или кто его туда столкнул? Ты думал об этом?
– Пока нет, – ответил односложно Алексей.
– На месте разберемся, – пробурчал, не поворачивая головы, Тартищев, – но чует мое сердце, неприятностей с этим венгром не оберешься...
Карета, скрипнув рессорами, остановилась на обочине, и Тартищев приказал:
– Выходи!
Они вышли и оказались под деревянной облезлой аркой, за которой начинался спуск к пристани, крутой и скользкий после обильного ночного дождя. Под аркой толпились зеваки, в основном бабы и ребятишки, жившие поблизости в рыбачьей слободе, и пара репортеров из местных газет. Один из них, черноглазый, с редкими усиками на розовощеком молодом лице, подтянул дешевые штучные брюки и резво бросился наперерез Тартищеву, но тот молча отстранил его рукой и прошел мимо городового, не пускавшего посторонних на набережную. Алексей и Корнеев последовали за ним, но Олябьев опередил их и оказался на набережной раньше самого Тартищева, что было весьма удивительно для человека, только что сладко дремавшего на всем пути от полицейского управления до места происшествия.
На набережной собралась небольшая толпа. Алексей заметил Ольховского, Лямпе и нескольких жандармов, столпившихся вокруг черной пролетки, с верха которой стекала вода. С нее еще не успели снять подъемные цепи и не отцепили ручную лебедку, с помощью которой пролетку поднимали из воды. Неподалеку один из жандармов, вероятно, тот, кто лазил в воду и надевал на пролетку цепи лебедки, вытирал мокрые волосы полотенцем.
Тартищев поздоровался с начальником охранного отделения и шефом жандармов. Они скорбно посмотрели на него и молча кивнули в ответ. Жандармы из оцепления расступились, пропуская Алексея и Корнеева, и тут же без единого слова сомкнулись за их спинами. Олябьев тем временем взгромоздился на ступеньку для пассажиров и заглянул внутрь.
Пролетка была сильно помята. Кожаный верх в нескольких местах зиял дырами со свисавшими по краям клочьями, но колеса почти не пострадали, хотя экипаж стоял слегка перекосившись, из-за того, видно, что от удара погнулись рессоры. Обшивка сиденья намокла от воды и почернела, и на набережной скопилась приличная лужа, в которую продолжали сбегать бойкие ручейки с верха и пола пролетки.
Венгр находился внутри, а не на козлах, что, видимо, и удивило Лямпе, отправившего адъютанта за Тартищевым. Уткнувшись неестественно вывернутой темной головой в угол экипажа, он сжимал в руках обрывок вожжей. Прежде красивое лицо побелело, глаза под приспущенными веками закатились под лоб, так что виднелись одни белки, а в открытый рот набился песок. На лбу справа виднелся огромный кровоподтек, а на нижней челюсти – изрядная ссадина.
Тартищев отошел от пролетки и, окинув хмурым взглядом сначала Лямпе, затем Ольховского, снял фуражку. Потянул было ладонь к затылку, хмыкнул с досадой и спросил:
– Что случилось?
Лямпе молча кивнул на откос, с которого, судя по колее, пролетка съехала в воду... Один из зевак держался за деревянный, потемневший от времени столбик, к которому возчики обычно привязывают своих лошадей. Столбик почти вывернуло из земли, а на его поверхности ясно виднелось светло-желтое, цвета свежеспиленной древесины пятно.
– В этом месте пролетка налетела на столб, – пояснил с явной неохотой Лямпе. – Разгон сильный был, катилась вниз – будь здоров! – Он криво усмехнулся. – О воду ее тоже садануло прилично, но парня, слава богу, не выбросило. А то ищи его, свищи потом в порогах!
– Дерево внутри сухое, значит, случилось это после дождя, – подошел к ним Ольховский. – Где-то после полуночи или чуть позже.
– Вы абсолютно правы, Бронислав Карлович, – вежливо согласился с ним Тартищев, – в пятом часу утра он был еще жив-здоров, это нам доподлинно известно. – Он искоса посмотрел на Алексея и тут же вновь перевел взгляд на Лямпе и Ольховского. – Честно сказать, ума не приложу, когда он успел себе шею свернуть? – Он повернулся к Корнееву. – Сколько на твоих?
– Коляска, видно, сразу воды набрала, а то бы ее дальше снесло, – сказал Корнеев, вытаскивая карманный хронометр, и посмотрел на него. – Сейчас без четверти час... Почти пять часов прошло, как мы его упустили.
– Во сколько его обнаружили? – спросил Тартищев и проследил внимательным взглядом, как жандармы вытаскивают труп из пролетки.
– В десять утра сюда рыбаки пришли, смотрят – из-под воды верх коляски торчит, – пояснил Лямпе и подошел к краю деревянной набережной. Внизу билась о камни желтая вода, выбрасывая на берег разлохмаченную щепу, куски коры и грязно-бурую пену. – Вон в том месте... – Он протянул руку в направлении темного пятна, проступившего сквозь толщу мутной воды. – Позвали городового, а в это время один из агентов Бронислава Карловича, – кивнул он на Ольховского, – проезжал мимо... Нашел неподалеку на барже лебедку, пролетку кое-как вытащили, а в ней труп... – Он с сожалением посмотрел на мертвое тело. – Какой красавец был! Я его в цирке видел...
– Красавец, нечего сказать! – проворчал Тартищев.
– Верно, пьян был, – буркнул агент охранки, который первым прибыл на место происшествия. – Только интересно, куда лошадь подевалась? Оглобли переломаны, постромки оборваны. Или отнесло ее, а может, выплыла?.. Но после такого удара... – Он покачал головой, видно, не слишком веря, что лошадь осталась жива.
Жандарм, который вытирал голову полотенцем, подошел к ним и так громко отхаркался в воду, что все повернулись к нему.
– Песку наглотался, – пояснил он и вновь сплюнул. – Меньше, чем покойник, но тоже досталось.
– Может, и пьян, – отозвался от трупа Олябьев. – Разве трезвый с подобного откоса поедет? А пьяному и море по колено!
– Пьяный! Как бы не так! – возмутился Лямпе. – Посмотрите на след, Федор Михайлович, что на обрыве остался. Следов копыт и в помине нет, а коляску действительно как пьяную из стороны в сторону бросало. А лошадь наверняка выпрягли. – Он удрученно вздохнул. – Столкнули его, непременно столкнули...
- Предыдущая
- 57/74
- Следующая
