Агент сыскной полиции - Мельникова Ирина Александровна - Страница 19
- Предыдущая
- 19/74
- Следующая
– Мне до этого нет дела, – проронил Мозалевский, не отводя взгляд от пола. – Я не убивал Дильмаца. Я не отрицаю, что мы с Казначеевым проникли в его квартиру с преступными замыслами, даже взяли кое-что, но убивать не убивали. – Он поднял голову и посмотрел в глаза Тартищеву. – Почему вы не верите мне? Ведь я мог свалить всю вину за случившееся на Гурия, но я ведь не делаю этого, потому что мы оба не виноваты в этом преступлении.
– На одежде Казначеева не обнаружено следов крови, кроме той, что излилась из его головы. А вот на вашем сюртуке и жилете, а также деньгах, которые обнаружили у вас при обыске, следы крови имеются. Зачем вам понадобилось пытать старика перед смертью? Надеялись поживиться чем-нибудь более существенным?
Мозалевский побледнел и вновь опустил глаза в пол. И Тартищев понял, что ничего от него не добьется.
– Ладно, не хотите говорить, не говорите. – Тартищев огорченно покачал головой. – Вы ведь письмоводителем у следователя работали, вроде и устав уголовного судопроизводства знаете, и процедуру дознания, но только одного не учли, сколько высокопоставленных лиц заинтересовано в скорейшем разрешении этого дела. И поэтому дозволено судить вас военным судом с применением военно-полевых законов. Вы понимаете, чем это пахнет?
Мозалевский побледнел еще больше и сделал движение, чтобы подняться на ноги. Но силы оставили его, и он как подкошенный свалился в кресло, прошептав едва слышно:
– Нет таких законов, чтобы за простое убийство судить военным судом!
– А вот тут вы сильно заблуждаетесь! Не забывайте, Мозалевский, – сказал сухо Тартищев, – что князь – иностранный подданный, известный в мире человек. К тому же Вена подозревает политическое убийство, а политические дела проходят по другому ведомству. Суд назначен на завтра, а сегодня уже идут приготовления на Конной площади для исполнения казни. Губернатор торопит, сами понимаете.
– Понимаю, лучше некуда, – изобразил тот улыбку, которая больше походила на оскал загнанного в угол зверя.
– На строительство виселицы уйдет целый день, поэтому есть еще возможность заменить военный суд на гражданский и отдалить его, если откроется, что убийство было совершено не из политических, а из корыстных целей.
– Я не убивал, – повторил упрямо Мозалевский, – но все-таки дайте время подумать.
– Подумайте, – пожал плечами Тартищев, – в моем присутствии и не больше четверти часа. – Он вынул брегет и положил его на столик рядом с собой. – Все, время пошло!..
Но уже через десять минут Мозалевский попросил:
– Велите подать водки или коньяку! Я расскажу все, как было, но только в том случае, если вы обещаете остановить распоряжение о военном суде!
– Вы слышали, чтобы Тартищев обманывал когда-нибудь? – справился Федор Михайлович и дал знак Алексею выйти из-за шторы. – Приготовься записывать. – И окинул Мозалевского строгим взглядом. – Но если вздумаете опять волынку тянуть!..
– Нет, я настроен решительно. – Мозалевский опрокинул в рот стопку водки, но закусывать не стал, лишь шумно втянул воздух сквозь ноздри. – Слушайте...
В воскресенье вечером накануне убийства Гурий Казначеев медленно прошелся несколько раз мимо дома фон Дильмаца и, заметив, что подъезд открыт, вернулся к Мозалевскому, который дожидался его на соседней улице у фруктового магазина.
– Все по-прежнему, дворник вызвал извозчика, значит, скоро отъедет...
– Как к вечерне зазвонят, подойду к дому, – предупредил Мозалевский Гурия, – смотри, чтобы камердинер тебя не засек...
– Не впервой, как-нибудь проскочу! – засмеялся Гурий, и они разошлись в разные стороны.
В подъезд Казначеев пробрался без особых хлопот и спрятался под лестницей, ведущей на второй этаж.
Вскоре князь уехал, камердинер, подготовив комнату, закрыл ее и оставил ключи на столике. Казначеев знал, что через некоторое время в квартире не останется никого, кроме кухонного мужика, который еще засветло заваливался спать в своей каморке.
Поэтому, как только зазвонили к вечерне, он спокойно взял ключ и отпер дверь парадного подъезда. Но Мозалевский появился только через час, и Гурий набросился на него с упреками:
– Какого черта не шел так долго? Я уж думал, не схватили ли тебя!
– Попробуй сунься в подъезд, – огрызнулся тот, – если дворник у ворот так и пялит глаза! Думал, уж совсем не пройду, да на тротуаре собачня драку затеяла. Он их кинулся разгонять, вот я и улучил момент, проскочил...
Они без всяких осложнений прошли в спальню князя – большую квадратную комнату с тремя окнами, выходящими на Тагарскую улицу. У стены за ширмой располагалась приготовленная ко сну кровать князя. Рядом с ней – столик. На нем – лампа под синим абажуром, свеча, спички и немецкая газета.
Шторы были опущены, но между ними была порядочная щель, отчего в комнате можно было обходиться без огня.
В спальне они не задержались, а прошли в кабинет князя, который располагался по соседству. Здесь, между двумя книжными шкафами и бюро, находился внушительного вида железный сундук, прикованный цепями к полу.
Гурий принялся шарить рукой по боковой стенке сундука и наконец нащупал кнопку, придавил ее пальцем, и пластина, прикрывавшая замочную скважину, с треском отскочила вверх. Некоторое время злоумышленники пытались отодрать крышку сундука, но она не поддавалась. И они поняли, что без ключа здесь не обойтись.
– Что же ты, дурак, за все время не узнал, где князь ключ прячет? – прошептал сердито Мозалевский. – Только и горазд, что языком болтать: «Полный сундук деньжищ! Полный сундук деньжищ!», а как до них добраться теперь?
– Топор бы надо достать! – Гурий развел руками. – Но вдруг мужик не спит? Шум поднимет!
– Ладно, – оборвал его Мозалевский, – дождемся князя. Сам ключ отдаст как миленький! – И обвел приятеля настороженным взглядом. – А не врешь, что у него в бумажнике десять тысяч финаг?
– Как есть не вру! – перекрестился Казначеев. – Он когда со мной расплачивался, достал его из стола, так я, право, удивился, как он от деньжищ-то не лопается!
Они притаились за оконными шторами. На Тагарской улице почти прекратилось движение, лишь прогрохотала по мостовой бочка золотаря, запряженная парой облезлых кляч. Она подпрыгивала на камнях, расплескивая содержимое, и от подобного амбре не было спасения даже за наглухо закрытыми окнами. Следом раздался истошный крик, видно, раздели какого-то бедолагу в темном переулке... Затем два городовых, ругаясь на чем свет стоит, протащили в часть пьяного буяна, во всю ивановскую голосившего: «Были когда-то и мы рысаками...» Всхлипнув, он вдруг замолчал, чтобы через мгновение затянуть плаксиво: «Ах, вы по роже... Честного человека по роже...»
Через некоторое время на городской каланче раздался удар колокола. Раз, другой...
– Какой номер? – заорал снизу брандмейстер.
– Третий, на Афонькиной сопке, – ответил сверху дежурный пожарный.
«Третий» – значит, огонь вырвался наружу. Распахнулись настежь ворота пожарной части, и вслед за вестовым с факелом в руках вылетел как на крыльях пожарный обоз. Лошади – звери, огромные битюги. Они играючи тянут на большой скорости громадные бочки с водой, которые, как мухи головку сахара, облепили пожарные в своих сверкающих шлемах, с баграми и топорами на изготовку.
Дрожат камни мостовой, звенят стекла, содрогаются стены домов, а проснувшиеся обыватели торопливо крестятся: «Слава богу, на этот раз пронесло!..»
В третьем часу ночи донесся до слуха дребезжащий звук. К парадному подъезду подкатила пролетка, из которой неторопливо вышел князь, расплатился с извозчиком, вынул из кармана ключ и открыл входную дверь. Затем запер ее и оставил ключ в двери. Войдя в переднюю, зажег приготовленную камердинером свечу и прошел в спальню. Мурлыча себе под нос какую-то мелодию, он медленно разделся, положил в ящик столика бумажник, перстень, связку ключей и часы, зажег вторую свечу и, взяв газету, улегся в постель. Но вскоре отложил ее и отвернулся лицом к стене.
- Предыдущая
- 19/74
- Следующая
