Темный Набег - Мельников Руслан - Страница 53
- Предыдущая
- 53/64
- Следующая
Она сделала небольшую паузу – отдышаться, передохнуть. Нечисть, забитая в осину. Отроковица, до костного хруста стиснутая деревянным прессом. Да, говорить сейчас ей было непросто. Много говорить – трудно.
– Кто-то слишком хорошо обучил тебя распознавать таких, как я…
Кто-то… Олекса, кто же еще. Старец-воевода русской сторожной дружины. Но когда? Как? В какое именно время шло то обучение. Почему Всеволод не помнит этих уроков. Или вся его жизнь на Стороже – с ее изнурительными тренировками, воинскими и прочими, невесть для чего нужными упражнениями на грани человеческих возможностей, малопонятными заговорами, ежедневно и еженощно принимаемыми зельями сторожного травяника дядьки Михея – и есть неявный, подспудный, нескончаемый урок?
– …Ты, верно, и сам не представляешь, настолько хорошо тебя обучили, – тихо продолжала Эржебетт. – В нашу первую ночь ты меня едва не разгадал. Но ведь и я обладаю некоторыми умениями.
Пауза, после которой в ее словах появилась мягкая, осторожная вкрадчивость…
– Женская любовная магия бывает не менее сильна, чем мужская боевая – знай это, воин-чужак. Мне удалось обволочь твои обостренные до предана чувства и обмануть бдительность, когда ты смотрел на меня, как смотрит страж дозора во враждебную ночь. Я смогла убедить тебя в том, что ты видишь сон, там, где проскальзывала явь. Я сбила с верного пути твою пытливую мысль, почти докопавшуюся до сути. Я усыпила твой разум и заставила тебя думать о другом. Я нежно и ласково повернула твои чувства и помыслы в ином направлении. Туда, куда с начала времен любая женщина легко направляет любого мужчину.
Ее голос ворковал, убаюкивая, обещая… Что-то. Утраченное уже. А Всеволоду вдруг стало тоскливо и обидно. Причем обиды было, пожалуй, – даже больше, чем тоски.
– Там… в монастыре… то были чары… когда я и ты… когда мы с тобой…
Эржебетт кивнула:
– Чары. Но ты можешь гордиться. Ты долго не поддавался. Ты держался стойко. Очень стойко для…
Насмешливая искорка в глазах? Не может быть! Она смеется над ним?! Она смеет смеяться?!
– Для неискушенного любовью.
Всеволод выругался – грязно и зло. Да, насмешка присутствовала. Беззвучная и глубоко запрятанная, но…
– Но ведь тебе было хорошо со мной, воин-чужак?
Всеволод вспомнил, как в монашеской келье она вилась перед ним и как… и остальное, в общем, он вспомнил тоже. Отчетливо, ярко. Будто только вчера все произошло.
– Нам обоим было хорошо, не так ли?
– Так, – вынужден был признать Всеволод.
– А стоит тебе захотеть, и это повторится вновь, – острый красный язычок скользнул по сухим губам Эржебетт.
Хотя не такие уж они теперь и сухие. Губы влажно поблескивали в трепещущем факельном свете.
– И – после – повторится опять…
Глаза Эржебетт затмила влекущая поволока.
– И будет продолжаться снова и снова… Ведь мое тело достойно не только грубых деревянных тисков. Ты же помнишь мое тело. Ты же знаешь его…
Каково это было – практиковать искусство соблазна под тяжким осиновым прессом, без былой колдовской силы… чего это стоило – о том знала только сама Эржебетт. Но воздух вокруг, казалось, звенел и вибрировал от чувственной страсти, исходившей из недр каменной гробницы.
С трудом, с невероятным трудом Всеволод совладал с собой.
Поднялась и опустилась рука. Обнаженный меч звякнул о шипастую решетку над обнаженным женским телом. Резкий звук разогнал обволакивающий морок, окончательно привел в чувство.
– Хватит, тварь! Перестань! Или я прикончу тебя прямо сейчас.
Действительно, хватит! Попадать под ее чары снова он не собирался.
Губки Эржебетт скривились. Из томного взгляда ушла похоть. Невероятно, но эта нечисть-девица, замурованная в дереве, металле и камне, опять улыбалась ему. Впрочем, теперь улыбка ее была особенной. Усталая, чуть печальная, снисходительно-спокойная улыбка взрослой умудренной жизнью женщины, совсем неуместная на лице девушки-подростка.
– Все дело в том, что вас, славные, доблестные воины, изрядно ограничивают в любовных утехах. Это важно. Это позволяет не расслабляться, не разнеживаться, это подчеркивает аскетическую суровость ратного бытия. Это полезно для победы над другими воинами, но это же делает вас бессильными перед…
А вот сейчас она улыбалась уже иначе. Дерзко, вызывающе. «Перед нами, – молча, одной лишь этой своей улыбкой договорила Эржебетт. – Передо мной».
Глава 44
– Лидерка, – угрюмо выцедил Всеволод. То, что понял давно. – Ты – оборотень и упырь-лидерка.
– Упырь? Лидерка? – тихо переспросила она. – Нет, не то, не совсем то… Пьющая-Любящая, – лучше называй меня так. Это ближе к истинному смыслу.
А ведь Бернгард его предупреждал! С самого начала предупреждал!
– Лидерка, – задумчиво повторил Всеволод. И попробовал на язык новое, незнакомое: – Пьющая-Любящая…
– Ты умен и догадлив, воин-чужак, – Эржебетт одарила его еще одной обворожительной улыбкой. Кажется, она уже не боялась. Кажется, поняла, что нужна ему. Пока – нужна. – Ты многое знаешь и еще больше схватываешь на лету. Однако Пьющая-Любящая, как и оборотай – лишь часть меня.
– Вот как? – Всеволод смотрел на нее исподлобья. – А не много ли в тебе кроется всяческих частей, а? Оборотень, лидерка… Что еще? Кто ты есть на самом деле?
Он уже спрашивал ее об этом. Она ответила, что понять это будет трудно. И он вновь повторил свой вопрос. Потому что должен понять.
– Я? – еще одна мимолетная улыбка. Новая. Странная, таинственная. Затем улыбку будто стерли.
Странное создание, неведомое исчадие темного обиталища с глазами цвета Мертвого озера задумалось, будто прислушиваясь к собственным мыслям и ощущениям. Будто сама сейчас пыталась определить, кто же она. На самом деле – кто.
– Ну, как тебе объяснить, воин-чужак, кто я… Я – дочь сильной ведьмы вашего людского племени, а значит, тоже в чем-то ведьма. Не постигшая полностью науку ведовства, но все же – особая ведьма.
«Ведьма? Ведьмина дочь? Бернгард говорил и об этом. Но почему – особая?!»
– Я – оборотай из племени зверолюдей, но – особый оборотай.
«Опять? Почему – особый?!»
– Я – Пьющая-Любящая, испившая второго и ставшая первой.
«Потому?.. Поэтому?..»
Но я – уже ни то, ни другое, ни третье. Я – все вместе. Я беру нужное мне от каждой своей ипостаси. Это лучше. Это удобнее. Это позволяет сдерживать Жажду Пьющего и Голод оборотая, насыщаясь пищей людей и пищей иной, доступной только Пьющей-Любящей. Это помогает сохранять человеческий облик и не издыхать от серебра и солнечного света. И противиться послезакатному Часу Зверя. И использовать умения и знания, не доступные людям – тоже. И выживать… Среди оборотаев, чующих во мне оборотая, и среди пьющих, не смеющих поднять руку на Пьющую-Любящую. Среди людей я могу выживать тоже, что, должна признаться, бывает все же труднее.
– Значит, ты – все вместе? Сразу? Одновременно? – Всеволод морщил лоб и силился осмыслить услышанное.
– Мы все – одно, ибо мы – друг в друге.
Всеволод тряхнул головой. «Она – во мне, я – в ней», – так, помнится, говорила половецкая шаманка-волкодлак, пытавшаяся объяснить ему суть оборотничества. Похоже говорила… И «Лучше сказать не умею», – говорила. Но…
– Но как? Как такое возможно?
– Я предупреждала – тебе… даже тебе, сметливый воин-чужак, понять будет трудно. Потому что человеку это трудно принять. Хотя на самом деле все просто. Случилось так… Пьющая-Любящая испила могучего оборотая, после чего воедино смешались две сути: его способность менять обличья и ее колдовская сила, необходимая для того же.
Всеволод вновь вспомнил степную шаманку-оборотня и ее предсмертный рассказ.
– А я полагал, волкодлаки ищут встречную силу, что позволила бы им перекидываться.
– В этот же раз сила нашла оборотая, – ответила Эржебетт. – Но то было давно. А не так давно Пьющая-Любящая в оборотайском облике пожрала юную деву, в коей зрела еще большая сила.
- Предыдущая
- 53/64
- Следующая
