Пойманное солнце - Мейнк Вилли - Страница 5

• Предыдущая
• 5/39
• Следующая

Меня очаровала бурлящая повседневная жизнь города, пробуждавшегося с восходом солнца и внезапно, затихавшего с наступлением вечерней темноты. На улицах было так много народу, что автомашины передвигались только со скоростью пешехода.

Гудки, звонки, окрики велосипедистов, шум мотороллеров, ручных тележек, нагруженных глиняной посудой, мелькающие перед глазами рикши, запряженные быками повозки с фруктами и овощами, дрожки и современные экскурсионные автобусы — все это тонет в потоке прохожих и вызывающих сострадание тощих священных коров.

Великолепные одеяния женщин выделяются среди широких белых брюк и рубашек мужчин. Разнообразие красок дополняют красочные киоски и базары, где а невзрачных лавчонках с громкими криками или с тихим достоинством предлагают дорогую парчу и шелковые ткани с золотой и серебряной вышивкой, сверкающую латунную посуду, украшенную орнаментом, поделки из слоновой кости, браслеты, ожерелья, драгоценные камни, бумажные фонарики и всевозможные яркие безделушки.

Я находился в северной части города на Панч-Коши-Роуд^{27}, старой улице паломников. Было уже около полудня, и мне захотелось отдохнуть в тенистом саду гостиницы.

Паломники тянулись мимо меня в город, клали цветы на алтари и шептали молитвы. И хотя после долгого, утомительного путешествия они были уже у цели своего паломничества, на их лицах не было заметно ни волнения, ни радости.

Перед входом в один из маленьких храмов, сотни которых скучились на Панч-Коши-Роуд, я заметил мальчика лет двенадцати, который все время пристально смотрел на небо. Я подошел ближе и услышал, что он шепчет молитвы. Когда я спросил, почему он все время смотрит вверх, мальчик не понял меня, но но его безжизненным глазам я догадался, что он слеп.

Священник перевел мой вопрос. Мальчик совершил паломничество в Варанаси из одной бенгальской деревни в четырехстах километрах отсюда, чтобы просить богов вернуть ему зрение. А так как боги, как ему было известно, ничего не совершают без вознаграждения, он дал обет перед каждым храмом смотреть им в лицо.

И вот мальчик у цели; чудо, что он в пути не умер с голоду. Как и у других паломников, которых я видел, на его лице не было следов волнения, и все же он надеялся, что завтра, во время священного купания в Ганге, рассеется мрак, окружающий его с самого рождения.

Я не решился надоедать слепому вопросами. Встреча эта глубоко тронула меня: ведь я-то знал, что мальчик и завтра останется слепым. Как же он переживет это разочарование, когда поймет наконец, что все мучения, которые он принял на себя, были напрасны?

Я взял такси и вернулся в город. Было уже довольно поздно. В отеле «Кларкс» у дежурного для меня лежало письмо от П. М. X., который сообщал, что, к сожалению, должен уехать, но надеется завтра вечером вернуться и продолжить наш разговор. Письмо он заканчивал словами: «Там, где кончается наука, начинается вера. Наука имеет границы, вера — безгранична».

На следующее утро, едва взошло солнце, я разбудил спавшего на маленькой площади около отеля рикшу. Он тотчас же вскочил и поправил пестрое покрывало на сиденье. Торопливые движения рикши выдавали радостное волнение: Шива или какой-либо другой бог, к которому он обращался с молитвой, подарил ему хорошее начало дня.

Проезжая по тихим улицам, я думал о слепом мальчике, который, вероятно, до конца своей жизни будет надеяться, что боги все-таки даруют ему когда-нибудь свет. Вера бесконечна, и чем глубже затрагивает религия самые мелкие человеческие побуждения, тем сильнее ее воздействие. И все-таки вера кончается там, где она оказывается бессильной, и на ее место вступает бесконечность науки, открывающей одну за другой тайны бытия, которым нет конца.

Я очутился близ Маникарника-Гхат^{28}, набережной, находящейся почти в середине кривой, описываемой Гангом. Ведущие к реке улицы еще были объяты глубоким сном, но в узких ущельях переулков, спускающихся к Гангу, уже началось движение.

Сначала мне попадались лишь отдельные паломники, безмолвно бредшие по мостовой, но постепенно, с наступающим рассветом переулки заполнила толпа, спускавшаяся по широким ступеням Гхат^{29}. Внизу лениво нес свои воды Ганг, серая, без блеска равнина, границ которой не было видно.

Я стоял перед Площадью сожжения, которая находилась на высоте нескольких ступеней Маникарника-Гхат, и видел, как разжигали костер. Покойник лежал на деревянных носилках, он был одет в белое, и я никак не мог понять, мужчина это или женщина. Когда пламя взвилось вверх, я увидел спокойные лица родственников, стоявших полукругом и шептавших слова прощальной молитвы.

Существует обычай, что при погребении присутствуют только мужчины — родные и друзья покойного. Ведь торжественное погребение в священных водах Ганга должно происходить без причитаний женщин. Согласно индуистской вере, смерть может взять только тело, а душа возродится в новом обличье, так как человеческое бытие есть не что иное, как бесконечная цепь переходов из одной жизни в другую.

Я еще раз взглянул на пламя и спустился вниз, к реке, чтобы взять лодку. Сожжение должно было продлиться еще около трех часов, а затем состоится торжественная церемония рассеивания пепла над Гангом. Полное ожидания безмолвие нависло над толпой. Когда утреннее солнце поднялось над горизонтом, перед моим взором предстала ни с чем не сравнимая картина того, что происходило на ступенях лестницы и у берега Ганга на мелководье. Мне показалось невозможным вобрать в себя богатство постоянно меняющихся красок и движение бурлящей толпы.

На желтом фоне храмов, ступенчатых спусков и похожих на дворцы домов паломников, которые громоздились на берегу, выделялись белые дхоти мужчин, разноцветные одежды женщин, одеяния проповедников цвета охры и размалеванные пеплом лица факиров. Все эти люди проталкивались к поблескивавшему в лучах солнца зеленоватому Гангу.

Мужчины, женщины и дети, обратив лица к солнцу, погружались прямо в платье в воду, складывали ладони и в немой сосредоточенности предавались молитве. И, несмотря на массу людей вокруг, каждый чувствовал себя в полном одиночестве.

Я хотел отыскать слепого мальчика, но было невозможно найти его среди многотысячной толпы, заполнившей набережную. П. М. X. я тоже не увидел. Вечером в отеле я написал ему письмо, поблагодарил за волнующую беседу и выразил надежду, что мы, может быть, еще встретимся. В ответ на его афоризм я закончил свое послание словами: «Там, где кончается вера, начинается наука. Вера имеет границы, наука — безгранична».

Желтым вечером в рыбацкой деревне, спрятавшейся между желтыми дюнами на берегу Бенгальского залива, женщины и дети со страхом ожидали возвращения мужчин, после обеда вышедших с сетями в море.

Когда я вспоминаю об Индии, то всегда вижу перед собой эту желтизну: днем она поразительно яркая, вечером становится блеклой и как бы заслоняет солнце. И тогда уже все становится желтым: земля, небо, поля, пустыня. Вот и сейчас, вечером, даже прибой в желтых дюнах становится желтым.

Женщины и дети всё еще ждали. А я тем временем шел по берегу и опять, как и в предыдущие вечера, заметил мальчика, сидящего на корточках на песчаном холме перед храмом деревенской богини. У его ног лежала Площадь сожжения, где недавно была погребена девочка. Мальчик не помнил точно, когда это произошло, несколько дней или несколько недель тому назад.

Я вспомнил о слепом мальчике, которого встретил однажды на пути из Шанхая в Кантон. Он сидел в толпе детей и играл на флейте. Слушатели были намного моложе его и слушали ребенка с каким-то благоговением. Чувствовалось, что он был этому рад. Вспомнил я н о том, как много лет назад лежал больной под дощатым стапелем в старом порту Марселя; о мальчике из Палермо, который в полуденный зной играл на губной гармошке; о другом мальчике, встреченном мною на дороге паломников в Бенарес, том самом, который беспрестанно смотрел в небо. И из всех этих воспоминаний сложилась камешек за камешком история о Рамдхане и Мире.

• Предыдущая
• 5/39
• Следующая