Короткое детство - Курочкин Виктор Александрович - Страница 23

• Предыдущая
• 23/31
• Следующая

— Ты с ним вчера дрался?

— Дрался.

— Из-за чего?

— Из-за Михи.

— А где пушка? — ехидно спросил Витька.

— Откуда я знаю, где пушка. И чего вы ко мне привязались. Ничего я не знаю! — решительно заявил Локоть.

Елизавета Максимовна в задумчивости прошлась по избе, села рядом с Серафимой.

— Как же ты не заметила, когда он сбежал? — спросила она.

Серафима тяжело вздохнула.

— Да разве за ним уследишь. Пришла я поздно, уже стемнело. Зову: «Стёпка, Стёпа», — не отвечает. Посмотрела на кровать. Лежит, накрывшись одеялом. Ну, думаю, пусть спит, и даже ужинать будить не стала. Утром истопила печку, уже завтрак готов, а он всё лежит. Правда, поспать-то он любил. Но тут меня сомнение взяло. Как же это он за ночь даже на другой бок не перевернулся? И меня как будто кто в сердце шилом кольнул. Подбежала к кровати, сдёрнула одеяло, а там свёрнутое батькино пальто. Ну, как, мошенник, ловко подстроил, словно под одеялом человек лежал.

— Запрягай лошадь и поезжай на станцию! — сказала Елизавета Максимовна.

— Ты думаешь, он там?

— Чему же удивляться. Я была в районе на совещании. Один председатель колхоза жаловался, что у него сразу двое сбежали на фронт.

— Батюшки мои, на фронт! — Серафима всплеснула руками, потом вскочила, торопливо завязала платок и побежала запрягать лошадь. За ней вышла и Елизавета Максимовна.

Локоть оглянулся на бабку Любу и, подойдя к Витьке-счетоводу, сказал:

— Ты знаешь, он и меня хотел на фронт взять. Ух, как жалко, что мы подрались!

Витька насмешливо посмотрел на Локтя.

— Какой из тебя вояка?!

Митька вспыхнул.

— Получше тебя-то! Ты бы ни за что не удрал на фронт.

— Конечно, нет, — спокойно ответил Витька.

— Сразу видно, что ты трус.

Счетовод снял шапку, повертел её на пальце.

— Не трус, а разумный человек.

— Трус, трус, трус!

— Чего орёшь, как дурак, — оборвал его Витька. — Подумай своей глупой башкой. Если все побегут на фронт, то кто же в тылу будет ковать победу?

— Кто? — переспросил Митька и ядовито сказал: — Уж очень ты умным стал. Даже смотреть противно.

Счетовод с сожалением покачал головой и, заложив руки в карманы, важно направился к двери.

Через пять минут ввалился Лапоть и в упор спросил Митьку, правда ли, что он вместе с Коршуном на фронт собирался? Митька хотел сказать: «Ничего я не знаю», но язык, неизвестно почему, вывернул: «Правда». Лапоть стал пытать Митьку, почему он тогда тоже не сбежал.

— Потому что, — и Митька, не задумываясь, выпалил: — Мамка валенки с полушубком в сундук заперла.

После Лаптя заявились братья Вруны, а потом Лилька с Аркашкой. И всем Локоть говорил, что он действительно собирался с Коршуном на фронт и что он наверняка бы сбежал, будь у него на ногах валенки. О том, что Елизавета Максимовна частенько оставляет сына без валенок, было известно всей деревне. Однако Аркашка Локтю не поверил и заявил, что тот просто струсил. Митька схватил Аркашку за воротник и вытолкал из избы на улицу. Аркашка полчаса стоял у окна и орал, что Локоть трус и предатель.

Весть о том, что у Серафимы Коршаткиной сын сбежал на фронт, в четверть часа облетела деревню и всех переполошила. Лаптя схватили на улице, приволокли домой и отобрали пальто с шапкой. Врунов закрыли на замок. Аркашку раздели чуть не догола. А когда он попытался в таком виде выскочить на улицу, жестоко выпороли. Всю ночь матери не спускали с ребят глаз. Утром у всех был на языке один вопрос: «Привезли Стёпку?..»

Коршун пропал. Серафима Коршаткина вернулась со станции одна.

После завтрака Елизавета Максимовна открыла сундук и выкинула валенки с полушубком.

— Одевайся.

— Куда? — удивлённо спросил Митька.

— На собрание, — ответила мать.

В правлении колхоза собралась вся деревня и даже ребятишки. Здесь были абсолютно все, кроме бабки Любы. И Локоть понял, что собрание это очень важное.

Когда Митька с матерью вошли, шум сразу стих. Витька-счетовод вылез из-за стола и сказал:

— Садитесь, товарищ председатель.

Елизавета Максимовна села, вынула из кармана измятый листок, разгладила его и сказала:

— Так вот, товарищи колхозники, дела у нас не очень хороши. Нам надо серьёзно поговорить.

— Ась? — спросил дед Тимофей и подставил к уху ладонь. Женщина в рыжей шубе наклонилась и громко сказала:

— Председатель говорит, что дела у нас плохие.

— Знамо дело, плохие, — глубокомысленно изрёк дед, и все засмеялись. Елизавета Максимовна постучала карандашом и встала.

— Товарищи колхозники, страна переживает тяжкую годину…

Председательша говорила долго. Рассказывала о том, с какими трудностями приходится сдерживать фашистов, о зверствах, которые творят гитлеровцы на нашей земле. Призывала здесь, в тылу, работать не покладая рук, чтобы помочь фронту. Заявила, что теперь в колхозе обязаны работать все, в том числе и ребята.

— Трудом надо воспитывать детей! — заключила свою речь Елизавета Максимовна.

Её дружно поддержали колхозники. Все выступавшие жаловались, что ребятишки без отцов совсем от рук отбились, и если их не заставить работать по-настоящему, то они, как Стёпка, удерут на фронт. Когда все высказались, Елизавета Максимовна объявила:

— Слово имеет Виктор Васильевич Семёнов.

— Вот это да! Уже Виктор Васильевич, — сказал Самовар.

Елизавета Максимовна повернулась к Витьке и ободряюще кивнула ему головой.

— Выковыренный! — закричал Аркашка и показал язык.

Витька, не обращая внимания на дурацкую выходку Аркашки, встал, одёрнул рубашку, кашлянул в кулак, налил из графина в стакан воды, выпил и вдруг резко выбросил вперёд руку.

— Товарищи ребята колхоза «Красный самолёт», я обращаюсь к вам как равный к равным! Пора прекратить эти шалтай-болтай! — выкрикнул он и пощёлкал пальцами. — Пора работать! — он опять пощёлкал пальцами и, не найдя слов, схватился за графин. Колхозники засмеялись.

Елизавета Максимовна постучала карандашом, шум стих.

Витька выдул ещё стакан воды и вдруг, как из пулемёта, посыпал слова. Речь Витьки сводилась к тому, что раз их отцы сражаются на фронте, то ромашкинским ребятишкам стыдно ничего не делать. Счетовод резко критиковал Стёпку Коршаткина. Внёс предложение осудить его поступок и пропесочить на собрании, когда его приволокут с фронта.

— Кто же будет в тылу ковать победу, если все побегут на фронт? — воскликнул Витька и оглянулся. Все молчали. Витька повертел над головой пальцем и ткнул в Локтя. Мы, товарищи, своим трудом! — На этом он кончил и выпил ещё стакан воды. Ему громко хлопали. Даже Аркашка аплодировал. Всё-таки здорово Витька-счетовод выступил.

На этом собрание и закончилось. Елизавета Максимовна объявила, кому и куда идти сегодня работать. Митьку, Самовара, Лаптя и Лильку назначили в бригаду Натальи Махониной — старшей сестры Лильки — в лабаз, сортировать зерно. Вруны попали на скотный двор, навоз возить. Без работы остался один Аркашка. Ему не было ещё десяти лет. Аркашка обиделся. Сначала он грозился сбежать на фронт, а потом заревел. Над ним сжалились и определили в одну бригаду с Митькой. Наталья Махонина собрала свою бригаду, насмешливо посмотрела на неё и сказала:

— Пошли, товарищи колхознички.

Наталья привела ребят в лабаз. Лабазом в Ромашках называли большой колхозный амбар. В нём хранился семенной фонд. По обеим сторонам лабаза находились закрома: два с рожью, два с овсом, один с клевером, в шестом было немного гречихи, а седьмой был совсем пустой. Стены лабаза были увешаны лошадиной сбруей: хомутами, уздечками, сёдлами. Посреди лабаза стоял триер — сортировочная машина, с помощью которой отбирают годные на посев семена. Машина простая. Маховое колесо с приводными ремнями, длинный стан, в котором поставлены в три этажа сита. Верхнее сито с крупной ячеей, нижнее — с мелкой. Когда крутят колесо, сита качаются, и таким образом зерно сортируется.

• Предыдущая
• 23/31
• Следующая