Тайны Евразии - Демин Валерий Никитич - Страница 65
- Предыдущая
- 65/83
- Следующая
Александр Сергеевич Пушкин восхищался этим воистину всенародным подвигом. В январе 1837 года перед роковой дуэлью он даже принялся за статью на данную тему для ближайшего номера своего журнала «Современник». Пуля Дантеса поставила кровавую точку на замыслах русского гения. Сохранился только один начальный абзац, коему суждено было стать едва ли не последними строчками, написанными рукой поэта. Но и они позволяют понять, насколько близок был Пушкину дух тех людей, кому Россия обязана раздвижением границ и своей геополитической мощью:
«Завоевание Сибири постепенно совершалось. Уже все от Лены до Анадыря реки, впадающие в Ледовитое море, были открыты казаками, и дикие племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам северным, были уже покорены смелыми сподвижниками Ермака. Вызвались смельчаки, сквозь неимоверные препятствия и опасности устремлявшиеся посреди враждебных диких племен, приводили их под высокую царскую руку, налагали на них ясак и бесстрашно селились между сими в своих жалких острожках».
По пути, проложенному Ермаком, в Западную Сибирь во главе с царскими воеводами устремились отряды стрельцов и казаков. Не отставали от них купцы и будущие поселенцы. До конца XVI века в Приобье были основаны и построены города-остроги Тобольск, Березов, Сургут, Тара, Обдорск, Нарым (рис. 112). Пока Москва и вся Европейская Россия переживали тяготы Смутного времени, сибиряки не сидели сложа руки и добрались до Енисея. В царствование Михаила Федоровича, первого царя из династии Романовых, русские стрельцы, казаки и колонисты проникли в Восточную Сибирь, отстроили Енисейск, Кузнецк, Красноярск, Якутск и другие остроги и вышли к Охотскому морю. Но подлинный пассионарный взрыв произошел уже в царствование Алексея Михайловича (1629–1676): Россия обрела примерно те же северо-восточные границы, которые сохраняет и до сих пор. Обязана же она этим, казалось бы, самым простым и обыкновенным людям, чьи имена нынче составляют гордость русской истории.
Подлинных документов сохранилось не так уж много. Но разве в этом суть дела! «Скаски» да «отписки» диктовались подьячим наспех, на ходу и при случае. Некоторые грамоты вообще не дошли до адресатов, пролежали под спудом многие десятилетия и были обнаружены совершенно случайно. Так произошло со знаменитой «отпиской» царю Алексею Михайловичу казака Семена Ивановича Дежнева (ок. 1605–1673), первого, кто в 1648 году проплыл из Тихого океана в Ледовитый и открыл пролив между Азией и Америкой. Донесение Семейки Дежнева, как он сам себя прозывал, было погребено в Якутском архиве, где пролежало никому не ведомое почти целый век. Впрочем, это история бумаги, а не человека. Сам Дежнев сумел добраться не только до оконечности Евразийского материка, но впоследствии с грузом «костяной казны» (то есть моржового клыка) прибыл в Москву. Здесь он и умер (о чем сохранилась запись в писцовой книге Сибирского приказа). Пассионарный заряд его к тому времени, видимо, иссяк, как «шагреневая кожа»: Москва же энергетической подпитки не давала – для этого нужна была Сибирь! Тем не менее истина и справедливость восстановлены, и сегодня ни один россиянин без волнения не может читать бесхитростную исповедь русского казака:
«Государя царя и великого князя Алексея Михайловича всеа Русии воеводе Ивану Павловичю да дьяку Осипу Степановичю Ленского острогу служилой человек Семейка Иванов Дежнев челом бьет.
В прошлом во 156 году июня в 20 день с Ковымы [Колымы. – В. Д. ] реки послан я, Семейка, на новую реку на Анандырь для прииску новых неясачных людей. И в прошлом же во 157 году месяца сентября в 20 день, идучи с Ковыми реки морем, на пристанище торгового человека Федота Алексеева чухочьи люди на драке ранили, и того Федота со мною, Семейкою, на море рознесло без вести. И носило меня, Семейку, по морю после Покрова Богородицы всюда неволею, и выбросило на берег в передней конец за Анандырь реку. А было нас на коче всех двадцать пять человек. И пошли мы все в гору, сами пути себе не знаем, холодны и голодны, наги и босы. А шел я, бедной Семейка, с товарыщи до Анандыры реки ровно десять недель и попали на Анандыр реку внизу близко моря, и рыбы добыть не могли, лесу нет, и с голоду мы, бедные, врознь розбрелись. И вверх по Анандыре пошло двенадцать человек. И ходили двадцать ден, людей и аргишниц, дорог иноземских, не видали. И воротились назад и, не дошед за три днища до стану, обночевались, почали в снегу ямы копать.
А с ними был промышленой человек Фомка Семенов Пермяк, учал им говорить, что де “тут нам ночевать нечего, пойдем де к стану к товарыщам”. И с ним, Фомкою, толко пошел промышленой человек Сидорко Емельянов да Ивашко Зырянин, а достальные люди тут остались, потому что с голоду итти не могут. А приказали ему, Фомке, чтоб де я, Семейка, послал им постеленко спалное, и парки худые и “чем бы де нам напитатися и к стану добрести”. И Фомка и Сидорко до стану дошли, и мне, Семейке, сказали. И я, Семейка, последнее свое постеленко и одеялишко… [здесь и далее отсутствует часть текста; вероятно, утрачено слово “передал”. – В. Д. ] с ним, Фомкою, к ним на камень послал. И тех достальных людей на том месте не нашли, неведомо их иноземцы розвезли… А что статков записных прикащиков Безсона Астафьева и Офанасья Андреева осталось, и у тех статков оставлен был покрученик их Елфимко Меркурьев и приказано ему… А в те поры у нас не было подьячих, записывать некому. И осталось нас от двадцати пяти человек всего нас двенадцать человек. И пошли мы, двенадцать человек, в судах вверх по Анадырь реке, и шли до анаульских людей. И взяли два человека за боем, и ранили меня смертною раною. <…>
А с Ковымы реки итти морем на Анандыр реку есть нос, вышел в море далеко: а не тот нос, которой от Чухочы реки лежит, до того носу Михаило Стадухин не доходил. А против того носу есть два острова, а на тех островах живут чухчы, а врезываны у них зубы, прорезываны губы, кость рыбей зуб. А лежит тот нос промеж сивер на полуношник, а с рускою сторону носа признака: вышла речка, становье тут у чухочь делано, что башни из кости китовой. И нос поворотит кругом к Онандыри реке подлегло, а доброго побегу от носа до Онандыри реки трои сутки, а боле нет. А идти от берегу до реки недале, потому что река Анандырь пала в губу. А в прошлом во 162 году. ходил я, Семейка, возле моря в поход, и отгромил я, Семейка, у коряков якутскую бабу Федота Алексеева. И та баба сказывала, что де “Федот и служилой человек Герасим померли цынгою, а иные товарыщи побиты, и остались невеликие люди и побежали в лодках с одною душою, не знаю де куда…”» «Нос, что вышел в море», из докладной бесстрашного русского казака и есть тот мыс – оконечность Азии (быть может, даже легендарный Табин из Плиниевой «Естественной истории»), – который нынче по справедливости носит имя Семена Дежнева. Сегодня это даже трудно представить: двадцать пять человек на коче, то есть на большой, открытой всем ветрам, лодке (рис. 113). Под конец их осталось всего двенадцать (как в знаменитой поэме Александра Блока) – нагих и босых, без воды и пищи. А это, между прочим, Арктика и Северная Азия – от устья Колымы до устья Анадыря (рис. 114). Полярное солнце греет слабо, да и того почти не видно. Топлива и пристанища никакого. Куда ни глянь – плавающие льдины. Снег на берегу тает очень медленно. В нем и пришлось ночевать и прятаться от ветра отправленным в разведку: охотники-поисковики так голодали, что не в силах были вернуться к ладьям. Кругом океан, а рыба не ловится. Чукчи («чухочьи люди») и другие аборигены настроены враждебно. Русских разведчиков накрыли и вырезали так, что вообще никаких следов не осталось. Самого Дежнева подстрелили из лука чуть ли не до смерти (правда, это уже были не чукчи, а юкагиры).
- Предыдущая
- 65/83
- Следующая
