Дважды два равняется одуванчику - Жиленко Ирина Владимировна - Страница 12

• Предыдущая
• 12/18
• Следующая

На что похоже переселение? Может, на праздничный парад? Ничего, что не трубят трубы, — над головой в весеннем небе радостно трубят голуби. Из окон что-то кричат, поздравляют, машут руками соседи. Громко, как главнокомандующий, который открывает парад, прокричал на весь двор дядя Семён дяде Грише:

— Переселяются! Настя переселяется! Выходи, Гриша, помогать будем!

Соседи вышли во двор и стали смеяться. Правда, невесело они смеялись. Ведь переселяться — это значит перетаскивать мебель, тюки, сундуки, картины и разное другое имущество. А тут? Какое ж это переселение? Дедушка взял чемодан с одеждой, папа — маленький чемоданчик с книгами и красками, вещевой мешок да ещё шинель. Мама — узел с постельным бельём, тётя Лида — две подушки, а Славка — Бельбу и безносую уточку. Вот и всё!

Дядя Семён отобрал у мамы узел с бельём, а дядя Гриша у тёти Лиды — подушки.

И парад начался! Сияло солнце, лаял, будто стрелял, Пистолет, перелетали с места на место встревоженные куры, визжала в коляске Танюшка, жужжали мухи и цвели одуванчики. Дети бежали за «парадом» и просили дать им понести хоть что-нибудь. Славка была добрая. Бельбу она поручила нести Витьке, а уточку — маленькому Саше.

Перед дверью раненого дома все остановились. Стало тихо и немного грустно. Мама достала из сумочки ключ и открыла дверь. В дом почему-то вошли на цыпочках, разговаривали шёпотом. По длинному запылённому коридору прошествовали в комнату… и дружно ахнули: там было совершенно пусто! Дядя Семён бросил узел на пол, уселся на него и весело поглядел по сторонам.

— Ну, что будем дальше делать?

— Что-что, — буркнула тётя Марта. — Помогать надо, вот что. Кто ложку, кто плошку — всё же помощь…

Дядя Семён согласно кивнул.

— Значит, так! — торжественно провозгласил он. — Объявляется приём подарков на новоселье. Я лично дарю стул и чайник.

Все засмеялись, потому что знали, что у дяди Семёна всего два стула. Мама было запротестовала, но её никто не слушал. Соседи побежали по домам.

— Славка! Я видел в проходном дворе какую-то старую кровать. Она, правда, ржавая, но если почистить… — вспомнил Толик.

— Правильно, чижики! — похвалил их дядя Семён. — Тащите кровать. Ничего! Я её наждачком, напильничком, да ещё покрасим — чудо будет, а не кровать.

В проходном дворе за развалинами школы густо разрослись бурьян и лопухи. Здесь дети находили множество неожиданных вещей. Какие-то стеклянные трубочки, бутылочки, резиновые шланги, разбитые термометры. Юрка сказал, что на этом месте был, наверное, физический или химический кабинет, а может, и медпункт. Иногда попадались истлевшие книги, рамки, портреты, якоря и прочие интересные вещи. А однажды Толик даже нашёл настоящую модель парохода.

И всё-таки дети не любили здесь играть. Среди этих развалин почему-то не хотелось ни громко смеяться, ни кричать. Сейчас они тихо и сосредоточенно приступили к поискам: перекладывали кирпичи, обломки железных труб, батарей, кровельного железа.

— Ага, вот она! — воскликнул Толик.

Кровать была почти целая, но очень заржавленная. Дети вытащили её из бурьяна и увидели под ней поржавевший умывальник.

— Пригодится, — копируя отца, важно сказал Витька и приобщил умывальник к кровати.

Славка вытянула из бурьяна кусок ржавого железа. Под ним чернела большая коробка.

— Мальчики, смотрите, что я нашла!

— Ух ты, кажется, это патефон, — восхищённо пробормотал Адька. — Только замок заржавел, не открывается.

Окно дяди Семёна выходило в проходной двор. В случае надобности Витька и его товарищи залезали в дом и вылезали во двор прямо через это окно. Дядя Семён, хоть и был взрослый, тоже окном пользовался чаще, чем дверью. Тут, под окном, была его мастерская. Ведь дядя Семён был мастером на все руки — и столярничал, и слесарничал, чинил велосипеды, самокаты, кровати, лудил кастрюли и сковородки. Дети притащили свои находки под окно и крикнули дяде Семёну:

— Славка, кажется, патефон нашла, а замок заржавел!

Дядя Семён перешагнул через подоконник во двор и склонился над коробкой.

— В самом деле, патефон… — удивился он. — Сейчас посмотрим… О, и кровать нашли? И умывальник? Ну, молодцы! А кровать ничего, сейчас почистим её, покрасим — и порядок.

Дядя Семён поставил патефон на подоконник. Кусочком наждака и маленьким напильником он потёр замочек — и коробка патефона открылась. Потом дядя Семён надраил до блеска патефонную ручку, открутил диск, разобрал коробку, долго копался в её внутренностях, что-то промывал керосином, смазывал, подвинчивал. Наконец он вынес из дому пластинку, завёл патефон, опустил головку с иглой на пластинку и…

грустно запел высокий женский голос. Это было так неожиданно и так непривычно, что даже дядя Семён вздрогнул и его доброе лицо осветилось улыбкой. А Славке почему-то захотелось плакать.

Папа возвращался с работы. Он шёл солнечными весенними улицами. Шёл домой, к своей семье. Сегодня папа получил зарплату. Он шёл и улыбался. Город казался ему праздничным и беззаботным, а люди — добрыми и красивыми.

Папа радовался. Конечно, он не мог, как Славка, прыгать на одной ножке и громко визжать. Но всё же он был очень счастлив.

На углу улицы Владимирской и улицы Толстого папа встал в очередь и, простояв всего десять минут (какая удача!), выпил кружку кваса. Вокруг была весна, пели птицы, ласково жмурились на солнце коты, цвели каштаны, с весёлым звоном ударялись об асфальт мячи, девочки прыгали через верёвку, другие девочки играли в классики, а напротив квасной бочки сидели на скамейке и улыбались солнцу пожилые люди. Папа стоял, пил квас и смотрел, как весело колышутся тени веток на ярко-синих окнах трамвая.

Потом папа зашёл в магазин и купил большую коробку конфет. Сегодня у папы был счастливый день. Почему?

Во-первых, весна;

во-вторых, впереди лето, а потом осень, а потом зима, и вообще — целая огромная жизнь и никакой тебе войны;

в-третьих, у него есть жена и дочь;

в-четвёртых, сегодня у дочери день рожденья, и ей нужно купить подарок;

в-пятых, утром они переселились в новый дом, в свой дом.

Как видите, дети, у папы были те же причины для радости, что и у Славки. Но была у него ещё одна, собственная радость.

Папа был учителем рисования в школе. Он любил, когда в классе чисто и тихо, когда солнечные полосы лежат на партах, на волосах детей, на листах бумаги, на цветных карандашах. Папа любил рисовать разноцветными мелками на доске удивительные пейзажи. И ему нисколько было не жаль, когда пейзаж приходилось потом стирать тряпкой, потому что он мог нарисовать новый — ещё лучше.

Словом, папа очень любил свою работу. Но теперь, после войны, он мечтал перейти на работу в детский дом, чтобы учить детей, у которых война отняла родителей. И вот сегодня папе сообщили, что его наконец-то переводят на такую работу. Как тут не радоваться!

Папа остановился перед витриной и воскликнул: «О, это как раз для моей дочки!»

Продавец протянул папе большой разноцветный мяч и прыгалки. Папа любил, когда дети бегали и прыгали. А ещё папа купил маме платье, настоящее шёлковое платье, ярко-жёлтое, с большим пёстрым бантом. И ещё он купил дедушке удочку.

И осталось у папы совсем-совсем мало денег. Но он не грустил. Главное, что на дворе весна, главное, что на дворе мир, а деньги он заработает! У папы оставалось ещё пять рублей, и он дал себе слово донести их до дому.

Возле ворот Ботанического сада толстая женщина продавала сирень, всего три веточки. Но эти три веточки пахли на всю улицу. И папа не удержался. Он купил сирень.

• Предыдущая
• 12/18
• Следующая