Кони в океане - Урнов Дмитрий Михайлович - Страница 21

• Предыдущая
• 21/33
• Следующая

Мы прибыли на ипподром в самый разгар организационных разговоров о том, как отдать похоронные почести Башилову. Главное, какого коня вести за гробом? Как павший воин на лафете, наездник принимает свой последний старт на повозке. Следом ведут лучших его лошадей. Как быть в данном случае? Былая Мечта значилась безусловным претендентом. Но где эта Былая Мечта? И сколько ей лет! По человеческим меркам, которые в четыре раза превышают лошадиные, она в свои двадцать была восьмидесятилетней старухой. Везти кобылу за тридевять земель, а она того и гляди сама падет по дороге.

— Квант, — сказал директор ипподрома, — пусть идет Квант.

Квант (рыжий, во лбу бело, левая задняя до плюсны тоже бело), он, конечно, крэк — выиграл Дерби этого года, как раз перед нашим приездом. Но при чем здесь Башилов и Былая Мечта?

— В таком случае, — заявил Валентин Михайлович, — я отказываюсь принимать участие в этой кукольной комедии!

Мнения разделились. Младшее поколение наездников не видело ничего ужасного в том, что поведут Кванта. Мне тоже так казалось, но я все-таки спросил Катомского, так ли уж это нарушает обычаи?

— Друг мой, — отвечал маэстро, — это просто профанация, а не похороны.

И он рассказал, как провожали его отца: мало того что вели ту лошадь, которая и привезла Катомского-старшего к последней победе бездыханным. Вели до седьмого колена потомство лучших линий, на представителях которых старик Катомский выступал и выигрывал. И подобраны лошади были так, чтобы получилась траурная гамма мастей.

— А тут выбрали какого-то пряничного конька, которого и не во всяком цирке прилично показать, — говорил Катомский. — Просто жалкое зрелище.

Право, мне ничего не казалось жалким. Напротив, все выглядело необычайно торжественно. Традиционно. Законно. Так мне казалось.

Собрались в последнем повороте, у выхода на финишную прямую. Квант под черной попоной, на поводьях, с двумя конюхами по бокам, следовал прямо за открытым гробом.

Вывернули на прямую. Шли великие люди, немыслимые мастера. В кои веки оказался я с такими людьми на призовой дорожке рядом, голова в голову, а то все пыль из-под копыт у них глотал.

В отдаление, полем, составляя нам открытую оппозицию, шел в одиночестве Валентин Михайлович. На заборе, окружавшем беговую дорожку, торчали местные мальчишки, будущие Башиловы.

Но лучше всех повел себя Квант. Шел с необычайным достоинством, картинностью. Иначе не скажешь — с чувством исторической ответственности. (Наверное, Валентин Михайлович так и сказал бы, будь Квант хоть бы седьмая вода на киселе, но все же родственник Былой Мечте.) А у самого финишного столба, когда катафалк пересек линию финиша, конь поднял вдруг голову и — затрубил, заржал. Не знаю, может быть, и это представлялось знатокам кукольной комедией, но мы, мне казалось, сподобились прикоснуться к высшим сферам. Не знаю, не знаю, но, по-моему, все совершалось именно как надо. И неужели я тоже доживу до тех пор, когда вот этот ритуал, о котором один крэк сказал «комедия», другой — «профанация», мне будет представляться возвышенным действом по сравнению с каким-то новым обрядом, который уже я сочту жалким зрелищем?

— Простите, — раздалось у меня над ухом, — поскольку этот, на рогаче,[18] с нашего круга съехал, придется вам в честь Григория Григорьевича надгробное слово сказать. Так, осветите коротенько.

— Да, да, — добавил с другого бока, с бровки, старик Кольцов, — у него хоть ни рук, ни головы нет, но язык привешен.

Говорить в таких случаях надо про Сократа. Когда наступил смертный час Сократа и ученики начали печалиться, философ сказал им: «Зачем вы убиваетесь обо мне? Подумайте, что за прекрасное общество ждет меня там, в ином мире». Действительно, все великие, начиная с Гомера, давно уже ждали мудреца. «Вы бы лучше, — продолжал Сократ, — беспокоились о себе. Посмотрите, с кем вам придется жить!»

— …И принимают они сейчас там с общего старта. Ограничений по породам нет. Принцип один — элита. Катомский-старший выезжает из паддока. Капитан Советской Армии Борис Лилов вызывается на манеж.[19] И с помертвевшим от страха лицом, но, как живой, подает на старт Григорий Григорьевич Башилов.

С кладбища поехали к Башиловым. Комнатка у стариков была маленькая: многие годы Григорий Григорьевич был депутатом райсовета и не считал возможным себе жилищные условия улучшать. Поэтому входили мы порциями и не задерживались за столом долее двадцати минут, уступая место следующей группе. Входили по конюшням. На столе стояло слегка подкрашенное «Наружное» — для втираний лошадям. Среди гостей были вдовы прежде знаменитых наездников. Они в основном разбирали между собой сны. Им снились прежние призы.

— Вчера Дерби двенадцатого года видела, — сообщила вдова Константинова. — Кейтон на Фаталисте взял. Мой вторым, как и тогда… Я его спрашиваю: «Что ж ты, опять проиграл?» — «Ничего, — отвечает, а сам смеется, — я его вторым гитом объеду!»

Пришла наша очередь подыматься из-за стола, мы поблагодарили старушку Башилову, и вышли, смешавшись с людьми, ожидавшими у дверей.

Прямо против ипподрома была почта, я пошел и отправил телеграмму: «Джони зпт Гриша скончался тчк». А спустя некоторое время, когда я уже приступил к своим непосредственным обязанностям и готовил обзор прессы, вдруг в одной из крупнейших американских газет увидел заголовок:

Дальше говорилось:

Газету я показал Валентину Михайловичу, думая несколько смягчить его суровость.

— Какое легкомыслие! — воскликнул эксперт. — Они спутали Гей-Бингена с Гей-Беконом. Что им Гей-Бинген, что Гей-Бекон! Что им те усилия, которые приложены были ради того, чтобы сложились эти линии.

Неподалеку от Кембриджа, на холме, спит вечным сном Годольфин Арабиан, родоначальник чистокровной скаковой породы.

В Кембридже есть что посмотреть, где преклонить колени. Здесь учился Ньютон, там преподавал Дарвин, вот лаборатория Резерфорда… «А там, — указывают, — могила Годольфина».

Но указывают взмахом руки, за город куда-то. А в Англии общество — классовое, классы — те же барьеры, их и на чистопородном коне не перескочишь.

— Знаете, — говорят, заметив, что я все посматриваю туда, на холмы, — либо лошадьми торговать, либо изучать литературу!

Действительно, было дело, торговал я в Англии нашими лошадьми, хотя и сейчас программа перегружена, но сердце не камень или, как говорят на конюшне, порода сказывается — тянет туда, где спит вечным сном великий конь, совершивший в скаковом мире примерно то же самое, что в мире науки сделал Ньютон.

• Предыдущая
• 21/33
• Следующая