Электрическое тело пою! - Брэдбери Рэй Дуглас - Страница 47

• Предыдущая
• 47/77
• Следующая

— Гарри, мне всю жизнь было холодно. Мне вечно не хватало свитеров и угля, чтобы согреться. Всю жизнь голубое небо только и увидишь в первый день июня — и то лишь сквозь узенькую щелочку между тучами. Всю жизнь в июле льет дождь и совсем не пахнет сеном, а первого августа уже начинается зима… И так год за годом, год за годом, Гарри… Я больше этого не вынесу.

— Ну что ж, тебе и незачем. Нашему народу уже хватило. Вы все, все заслужили этот долгий отдых на Ямайке, в Порт-о-Пренсе и Пасадене. Давай тогда просто пожмем друг другу руки! Ведь мы с тобой переживаем сейчас величайшую минуту в истории! И так случилось — что это именно мы с тобой…

— Действительно.

— Знаешь, Сэм, когда приедешь и поселишься на Сицилии, в Сиднее или в Нейвл-Орандже штата Калифорния, поведай миру об этой исторической минуте.

Может, попадешь в газетную полосу. А книги по истории? Уж нам с тобой наверняка должны выделить хотя бы полстранички — последнему, кто уехал, и последнему, кто остался… Э-э, Сэм, смотри не сломай мне ребра! А впрочем, черт с ними, валяй — больше уж мы с тобой не обнимемся.

Тяжело дыша, старики отстранились друг от друга — глаза у обоих были мокрыми от слез.

— Гарри, может, проводишь меня до вертолета?

— Дудки. Еще подумаю о солнце да и соблазнюсь улизнуть вместе с тобой из этой сырости.

— Вот и хорошо.

— Скажешь тоже! А кто будет охранять берег от нормандцев, викингов, саксонцев? Нет уж, я останусь. Сначала наведаюсь в глубь острова, потом отправлюсь в дозор по всему побережью от Дувра до самых северных скал и в конце концов снова вернусь сюда через Фолкстоун.

— На случай, если Гитлер протянет свои железные лапы, старина?

— Всякое может быть.

— И как же ты будешь с ним сражаться, Гарри?

— А ты думаешь, я отправлюсь один? Возможно, по пути я повстречаюсь на берегу с Цезарем. Он успел проложить парочку дорог. По ним я и пойду и из всех посягателей отберу только самых лучших — тех, кто сумеет отразить остальных. Я сам — больше ведь некому — стану вызывать призраков и выбирать для острова историю.

— Да-да, конечно.

Последний житель обратил взор на север, потом — на запад и наконец — на юг.

— Я проверю все замки и маяки, прислушаюсь к орудийному грохоту в узких морских заливах, пройдусь с унылой волынкой по Шотландии. Ну а когда до Нового года останется всего неделя, Сэм, я поплыву на лодке вниз по Темзе. И до конца моих дней каждое тридцать первое декабря я, ночной страж Лондона, буду заводить его часы и заставлять звучать церковные колокола. Колокола святого Клемента сыграют «Апельсины и лимоны»[10]. Оживут колокола на башне Сент-Мэри-ле-Боу. Запоют и те, что украшают собор святой Маргариты и собор святого Павла… Я буду звонить для тебя, Сэм. А вдруг ледяной ветер, что подует отсюда на юг, вольется в ваш теплый воздушный поток и тронет седые волоски в твоих загорелых ушах…

— Я буду слушать, Гарри.

— Внимательно слушай! Я буду заседать в палате лордов и в палате общин, часами спорить, чтобы в конце концов победить. Я выступлю с речью и скажу, что еще никогда в истории не были столь многие в такой степени обязаны единицам. И я услышу вой сирен и многое другое из того, что по радио передавали тогда, когда нас с тобой еще на свете не было. А за несколько секунд до первого января я заберусь к мышам в Бит Бен и буду слушать последние удары старого года. И непременно посижу на Сконском камне[11].

— Ну да!

— А ты как думал! Или уж, во всяком случае, на том месте, где он стоял, пока его не отправили на юг, в Саммерз-Бэй. Кстати, мне понадобится скипетр… Впрочем, сгодится и прихваченная декабрьским морозом змея. Да, надо будет еще склеить корону. И называться я буду другом Ричарда, Генрихом — отверженным потомком Елизаветы Первой и Елизаветы Второй. В заброшенном Вестминстерском аббатстве я останусь совсем один — с прахом Киплинга и с погребенной прямо под ногами историей, очень старый и немножко выживший из ума… Так неужели я, который правил и которым правили, не могу избрать себя королем этих туманных островов?

— Конечно, можешь, и никто тебя за это не осудит.

Сэмьюэл Уэлз еще раз крепко стиснул плечи друга и поспешил к ожидавшему его вертолету. На половине дороги он вдруг обернулся и крикнул:

— Надо же — мне только что пришло в голову… Тебя ведь зовут Гарри. Ничего себе имечко для короля!

— Имя как имя — мне нравится.

— Ты простишь меня за то, что я уезжаю?!

— Солнце прощает все, Сэмьюэл. Иди туда, куда оно тебя зовет.

— А как же Англия — простит ли она?

— Англия там, где ее народ. Я остаюсь с ее мертвецами. Ну а ты, Сэм, уезжаешь вместе с живыми — с ее кровью и плотью!

— Прощай!

— Храни тебя Господь — тебя и твою желтую рубашку!

Оба еще махали руками и что-то кричали, но из-за ветра уже не слышали друг друга. Наконец Сэмьюэл забрался в вертолет, который тут же взвился в воздух и поплыл по небу, словно огромный белый цветок.

Задыхаясь от рыданий, последний житель Великобритании стоял и кричал самому себе:

— Гарри! Ты ненавидишь перемены? Ты против прогресса? Ведь ты же все прекрасно понимаешь! Ты знаешь, что на корабли и самолеты всех выманило обещание хорошей погоды.

— Да-да, — соглашался он с самим собой. — Я все отлично понимаю… Конечно, где им устоять, когда искушают настоящим жарким августом — августом, которому не будет конца?

Он плакал, скрежетал зубами и, подойдя к самому краю обрыва, грозил исчезающему в небе вертолету кулаком.

— Назад! Предатели! Как можете вы бросить старуху-Англию, а с нею вместе — Пипа[12], Железного Герцога[13] и Трафальгарскую площадь, бросить залитый дождем Хорсгардз[14]! Неужели вы оставите горящий Лондон, когда кругом гудят бомбы и воют сирены?!

И как отказаться от новорожденного, которого высоко поднимают на руки над дворцовым балконом? А похоронный кортеж Черчилля? Ведь он все еще плывет по улицам — он все еще там! И Цезаря, который не пошел тогда в Сенат, и Стонхендж… Как сможете вы бросить все это — ну, скажите мне как?!

Опустившись на самом краю обрыва на колени, наедине с рокочущим внизу морем, последний король Англии — Гарри Смит — стоял и плакал.

А вертолет, взяв курс на жаркие южные острова, где всеми птичьими голосами звонко поет лето, постепенно растаял в небе.

Старик оглянулся на берег и задумался — он показался ему таким же, каким, наверное, был сто тысячелетий назад. Кругом та же тишина и первозданность… Разве что тогда не было еще пустых остовов городов и короля Генриха, старого Гарри, Генриха Девятого…

Наугад порывшись в траве, он отыскал свой мешок, в котором лежали книги и немного шоколада. Там были Библия и Шекспир, Драйден и Поуп, засаленный томик Джонсона и истрепанный томик Диккенса. Гарри поднял мешок и вышел на дорогу, которая пролегала по всей Англии.

Завтра наступит Рождество. Старик мысленно пожелал миру добра. По всей планете люди уже сделали себе подарки — они подарили себе солнце. Опустела Швеция. Покинули свои дома жители Норвегии. Во всем Господнем мире в холодных широтах уже не осталось никого. Люди зажили в свое удовольствие на Его самых лучших землях, наслаждаясь легким ветерком и безмятежным небом. Им не надо было бороться за существование. На юге, словно рожденные заново — так же как завтра и каждый год рождается Христос, — они вернулись в свою извечную и всегда новую колыбель.

Вечером в каком-нибудь храме старик непременно попросит прощения за то, что назвал их предателями.

— И последнее, Гарри. Тебе понадобится синяя краска.

— Это еще зачем? — спросил он самого себя.

— Где-нибудь по дороге прихвати хотя бы синий мелок. Не им ли как-то раскрасили себя англичане?

• Предыдущая
• 47/77
• Следующая