Описание Отечественной войны в 1812 году - Михайловский-Данилевский Александр Иванович - Страница 96
- Предыдущая
- 96/209
- Следующая
Лагерь под Москвой
Совещание на Поклонной горе. – Позиция перед Москвой. – Военный совет в Филях. – Решение оставить Москву. – Своз запасов на Калужскую дорогу.
1 Сентября армия выступила из Мамонова к Москве. Здесь, по общему убеждению, должно было произойти сражению, победить или пасть. Князь Кутузов опередил армию, осмотрел избранную накануне Беннигсеном позицию впереди Москвы и остановился на Поклонной горе, где встретил его Граф Ростопчин. Вокруг Фельдмаршала собрались первенствующие Генералы. Зрелище было величественное. На Поклонной горе соединились защитники России и совещались в виду Москвы, расстилавшейся, среди ясного, осеннего утра, во всей красоте своей, со всеми воспоминаниями Отечественной славы. Мысль оставить Москву без боя была еще чужда, но очаровательная надежда удержать неприятеля перед столицей продолжалась недолго. Один за другим возвращались посланные Князем Кутузовым для осмотра окрестностей Генералы: Беннигсен, Барклай-де-Толли и Ермолов, и Полковники: Толь, Мишо и Кроссар [297] . Одни утверждали мнение о невозможности принять сражение у Москвы; другие предлагали отвести армию левее от столицы и поставить ее правым крылом к Воробьевым горам, а левым к Калужской дороге.
Избранная Беннигсеном позиция пересекается рытвинами и излучистой речкою Карловкой, затрудняющей сообщения. Если бы построили на ней мосты, то они не были бы удобны для переправы, потому что, перейдя их, надлежало подниматься на крутые холмы. Позиция, препятствовавшая быстрому передвижению войск с одного места на другое, была также слишком пространна для армии, ослабленной Бородинским сражением. Позади, в самом близком расстоянии, находились столица и Москва-река, на которой стояло 8 плавучих мостов, но при столь крутых берегах, что, доступные пехоте, они были затруднительны для переправы конницы и артиллерии. К сим неудобствам присоединялось еще то обстоятельство, что в случае неудачного сражения армии надлежало проходить через один из обширнейших в свете городов, отчего трудно было соблюсти порядок на марше. Случись подобная позиция в нескольких переходах от Москвы, даже в одном марше, ее оставили бы при первом взгляде, но в виду Москвы медлили, совещались и придумывали: нет ли хоть какого-нибудь средства дать сражение? Иначе и случиться не могло. По тогдашнему общему образу мыслей не существовало столь великой жертвы, которой не должно было принести для спасения Москвы. Естественно, что в таких обстоятельствах продолжительны были соображения, попеременно представлявшиеся на Поклонной горе. Очевидным недостаткам позиции думали помочь многочисленной артиллерией и полевыми укреплениями, которые Беннигсен приказал строить рано поутру, еще прежде прибытия Князя Кутузова. Но пока сооружались редуты и утро проходило в совещаниях, окрестность покрывалась пыльными облаками, а из-за них показывались головы колонн, артиллерия и обозы: армия начала прибывать из Мамонова. Выслушивая различные предложения, Князь Кутузов не произносил ничего решительного. Он всегда держался правила одного древнего полководца, не хотевшего, чтобы и подушка его знала о его намерениях. Желая более скрыть свои мысли насчет оставления Москвы, которое он, конечно, уже предположил в уме, Князь Кутузов, выслушав Начальника Главного Штаба 1-й армии Ермолова, говорившего с жаром о невозможности принять на позиции сражение, взял его за руку и, пощупав пульс, спросил: «Здоров ли ты?» Около полудня Князь Кутузов уехал с Поклонной в Фили, не объявив своего мнения. Последние слова его были обращены к Принцу Евгению Вюртембергскому. Фельдмаршал сказал ему: «В этом деле мне надобно полагаться только на самого себя, каков бы я ни был, умен или прост». День склонялся к вечеру, однако не было еще отдано приказаний ни к сражению, ни к оставлению Москвы. Часу в пятом Фельдмаршал приказал созвать в свою главную квартиру, деревню Фили, Беннигсена, Барклая-де-Толли, Дохтурова, Уварова, Графа Остермана, Раевского, Коновницына, Ермолова, Кайсарова и Толя. Милорадович не был приглашен, по невозможности отлучиться от арьергарда. Беннигсена ждали долго. Приехав, он начал вопросом: «Выгоднее ли сражаться перед Москвой или оставить ее неприятелю?» Князь Кутузов заметил, что предварительно надобно объяснить положение дел, и, подробно изобразив неудобства позиции, сказал: «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор останется надежда счастливо довершить войну, но по уничтожении армии и Москва, и Россия потеряны». Потом сделал он другой вопрос: «Ожидать ли нападения в неудобной позиции или отступить за Москву?»
В прении, возникшем при разрешении сего вопроса, главными действующими лицами были Беннигсен и Барклай-де-Толли, как старшие в чинах после Князя Кутузова. Они совершенно различествовали в своих мнениях. Доводы их сохранились в донесениях, представленных ими Государю, ибо журнала или протокола происходившего в Филях военного совета составлено не было. По выслушании предложенного Князем Кутузовым вопроса Барклай-де-Толли объявил, что для спасения Отечества главным предметом было сохранение армии. «В занятой нами позиции, – сказал он, – нас наверное разобьют, и все, что не достанется неприятелю на месте сражения, будет потеряно при отступлении через Москву. Горестно оставить столицу, но если мы не лишимся мужества и будем деятельны, то овладение Москвою приготовит гибель Наполеону». Беннигсен возразил: «Обдуманы ль последствия, могущие произойти от уступления Москвы и сопряженных с тем бесчисленных потерь для казны и частных лиц? Обсуждено ли впечатление, какое произведет событие сие на народный дух, имеющий столь сильное влияние на средства продолжать войну? Приняты ль в уважение затруднения и опасности, предстоящие армии и артиллерии при проходе через Москву, когда неприятель будет идти по нашим пятам? Стыдно оставить столицу без выстрела. Если мы решимся отступить, то никто не поверит, что Бородинское сражение нами выиграно, если последствием его окажется потеря Москвы. Не будет ли это сознанием, что мы проиграли сражение? Какое действие произведет занятие Москвы неприятелем на Иностранные Дворы и вообще в чужих краях? Разве после уступления Москвы наша армия придет в лучшее устройство, потому что ведь надобно же будет где-нибудь нам остановиться? Я не постигаю, зачем думают о неминуемом поражении и потере артиллерии, между тем как, после Бородинского сражения, мы в отношении к неприятелю имеем ту выгоду, что получили разные подкрепления. Мы те же Русские, которые с примерной храбростью везде сражались. Если 26 Августа понесли мы значительный урон, то убыль неприятеля не меньше нашей; если наша армия расстроилась, то и неприятельская не в лучшем положении. Винценгероде уже известил нас, что Наполеон отрядил Вице-Короля на Рузу, для обхода нашего фланга. Мы знаем также, что другой корпус обходит нас слева. Потому я предлагаю: собрать ночью все силы на левом крыле и идти на центр Наполеона, ослабленный корпусами, посланными обходить нас. Мы разобьем центр его, и тогда два корпуса, отряженные Французами в обход, не только будут в бездействии, но в необходимости, чтоб не быть отрезанными, помышлять о поспешном соединении с главными своими силами. Если же нам придется отступить после сражения, то должно идти на старую или новую Калужскую дорогу, для угрожения сообщениям неприятеля». Барклай-де-Толли отвечал: «Надлежало ранее помышлять о наступательном движении и сообразно тому расположить армию. На то было еще время поутру, при первом моем объяснении с Генералом Беннигсеном о невыгодах позиции – теперь уже поздно. В ночной темноте трудно различать войска, скрытые в глубоких рвах, а между тем неприятель может ударить на нас. Армия потеряла большое число генералов и штаб-офицеров; многими полками командуют капитаны, бригадами неопытные штаб-офицеры. По свойственной ей храбрости, армия может сражаться в позиции и отразить нападение, но не в состоянии исполнить движения в виду неприятеля. Я предлагаю отступить к Владимиру и Нижнему Новгороду».
- Предыдущая
- 96/209
- Следующая