В небе снова радуга - Маруяма Кэндзи - Страница 2

• Предыдущая
• 2/5
• Следующая

Акт любви не снижает темпа, становится все стремительней, все напряженней, пожалуй, он похож на иссушающее, сводящее с ума погружение в сложные философские материи – та же безоглядность, та же готовность броситься мотыльком на свечу, а когда цель будет достигнута, наступит просветление, придет покой, появятся силы противостоять ударам судьбы; все это так, но как быть с подглядывающей? что будет с ней дальше? не превратится ли она в распутницу, готовую сойтись с кем угодно? или, наоборот, испугается и устыдится буйства плоти? мне-то что, я спокоен, я хладнокровнее людей, даже ослепительное семицветье гигантского небесного моста не заставит меня грезить наяву, но все же, не убоявшись высоких слов, скажу: этот акт любви – наивысшее, чистейшее проявление страсти, той страсти, которая позволяет вкусить подлинности и полноты бытия, а не жалкий вызов рутине и условностям, и не сладострастные игрища заправских искателей плотских удовольствий.

Встречаясь, эти двое пугливо не озираются по сторонам, не жалуются на судьбу, не предаются мрачным думам, встречаясь, эти двое смотрят друг на друга без уныния и печали, им неведомы сомнения или смущение, они просто бросаются друг другу в объятья, самозабвенно и безоглядно, не тратят времени на ненужные слова.

Я их подстерегаю уже не в первый раз. Кажется, в четвертый, но накал их страсти не слабеет, а иначе разве стал бы я совать нос в их дела, им не по душе автомобильное сиденье, пол или раскладной диван, они всегда встречаются под открытым небом, там, где трава, солнце, ветер и простор, мне приятно смотреть на их обнаженные тела в обрамлении полей, с задником в виде синей череды гор на горизонте, а каков был кадр, когда шел дождь, и они смеялись, и их лица блестели от капель, такая картинка – лучшее лекарство для тех, кто устал от жизни и людей, пусть самим любовникам это невдомек, но для меня они – ценная находка, превосходный объект для съемки, я не сомневаюсь, что результат будет первоклассным.

Он разводит пчел, плывет по жизни бродячим облаком, а она живет мерно и монотонно, твердо стоя ногами на земле, но когда эти двое сходятся, они уже не просто пчеловод и домохозяйка, его больше не гнетет бессмысленность метаний с места на место, ей больше ни к чему бояться встречи с зеркалом; конечно, им приходится таиться от людей, но приступы отчаяния, страх осуждения, взаимные подозрения и задние мысли – все это не для них, их отношения – не пустячная связь, но и не бог весть какая драма, не знаю, что еще сказать по этому поводу.

Женщина живет на краю городка в маленьком доме, окруженном высокими летними травами, у нее работящий муж, славная дочурка, размеренная, устоявшаяся жизнь, это не кокетка и не вертихвостка, ее мир – купать в тазу хохочущую малышку, напевать возле старенькой стиральной машины, ничем не выделяться, ждать мужа, который после работы принесет чего-нибудь вкусненького, стрекотать в саду газонокосилкой.

Врет она легко и естественно, не моргнув глазом, но это вовсе не означает, что она всю жизнь прячет истинное лицо под маской – иначе она не умела бы быть такой счастливой; спросить бы ее: “Зачем ты это делаешь?”

Мужчина, к которому она так жадно льнет, разводит пчел – работает на своей двухтонке один, без помощников, в фургоне у него перевозная пасека, а спит он в видавшей виды, но крепкой палатке; веселый человек, залетная птица: разбил лагерь на берегу реки, где густо растут белые акации, и живет здесь все лето, тягучее и монотонное, словно жужжание пчелиного роя; утром и вечером он слушает тихую речь природы, ночью видит сны и верит им, луна и звезды его давние друзья, его вечная спутница – тишина; он всегда спокоен: и когда жарит на сковороде свежее мясо (шипит и брызжет кровь, в небо тянется дымная струя), и когда воюет с чужими пчелами (большущими, тигровой окраски), которые напали на его подопечных, и когда, заболев, лязгает зубами в лихорадке, и когда из дому приходит письмо с просьбой вернуться, и когда обнаруживает возле палатки следы медвежьих лап; он не бывает растерян или взволнован, ни перед кем не гнется, говорит без обиняков, не принимает скоропалительных решений и никогда не перебивает говорящего.

Но даже издалека видно, что это человек сильных страстей; когда он идет один, освещенный луной, я вижу: он настоящий, он существует на самом деле, не то что здешние мужчины, они против него – труха, никто с ним не сравнится, ни старый фронтовик, воевавший за морем, ни добряк, всю жизнь помогающий людям, ни ученый умник, поднаторевший в словесных баталиях.

Мужчина встает, когда занимается рассвет, и первым делом смотрит на небо, чтобы понять, какой нынче ждать погоды; вид у него при этом такой, будто он не дождевые тучи выглядывает, а прозревает судьбы человечества на сто лет вперед; пчелы, по-моему, рады-радешеньки, что работают на этакого хозяина, и, когда он приближается к ним без защитной сетки, без дымовика, ни одной не взбредет в голову его ужалить, ведь пчелы – твари дисциплинированные и привязчивые, они помнят добро; так он и живет, этот человек, под солнцем и ветрами со своими медосборщицами, живется ему куда вольготней и приятней, чем какому-нибудь богачу, унаследовавшему папочкино состояние, или актеру, гастролирующему с труппой по городам и весям, или клерку на хорошей должности, с завидной зарплатой, ведь он не терзается сомнениями, не боится нарушить установленные кем-то правила, не прислушивается к сплетням, никто не запудрит ему мозги, и он лучше всех знает, что такое труд.

Как только бродячий пчеловод поселился на краю долины, я сразу почувствовал, что в городке будто воздух переменился; в вечерних сумерках у реки мужчина пишет несколько слов на листке, идет полем под звездами, пересекает нейтральную зону и сует бумажку в выемку меж корней ели, что растет неподалеку от самого крайнего дома, а наутро из дома на велосипеде выезжает женщина, она едет за покупками, но на обратном пути непременно сворачивает к ели, быстро сует руку в ямку, разворачивает листок, и ее щеки розовеют; от листка исходит аромат скорой радости, и ноги налегают на педали с удвоенной силой, женщина насвистывает песенку, да так красиво, куда там мастерам художественного свиста; эти двое не привыкли ни над чем ломать голову, в них нет алчности, разъедающей ткань жизни; когда, освещенные солнцем, мужчина и женщина бок о бок идут по долине, то не произносят ни слова, но они ближе и понятней друг другу, чем заядлые любители выяснять отношения; а когда они сливаются в объятьях, ничто не отравляет им радости – ни мрачные тени, ни мысли о скорой разлуке, ни накопившееся раздражение, есть только бурное и светлое слияние, только самозабвенный полет двух душ и больше ничего, совсем ничего.

Женщина ликующе вскрикивает, и эти ритмичные звуки пружинят о склон круглого холма и заряжают энергией весь этот августовский день, в долине кипит обычная работа: солнце вытягивает из земли влагу, и от этого воздух над травой колеблется и поблескивает, голос неба радостен, но отчаянные полустоны-полувсхлипы его заглушают, вовсю стрекочет травяная живность, но и ее почти не слышно.

Девочка смотрит во все глаза на невиданное действо, и лицо у нее такое, будто ей явилось Божье Чудо, полные сладости и муки стоны проникают в каждую клеточку детского тела, убедительнейшим образом поясняя, что такое – быть женщиной, что такое – жить; губы девочки то и дело приоткрываются перламутровыми раковинками, и с них тоже срываются тихие, непроизвольные стоны; я знаю, в эти минуты она вдруг поняла, почему взрослые, корча кислые рожи, сгибаясь под ветром и дождем, седея от горя, тем не менее продолжают жить: а все очень просто – на свете есть радость.

Девочка знает, что взрослые постоянно врут, все, кого она знает – родители, учителя, соседи, – живут так скучно и бездарно, что лучше бы не жили вовсе, и никуда от этого не денешься, скука и бездарность так же неизбежны, как смерть, но сейчас перед девочкой приоткрылась тайна жизни: оказывается, жить все-таки стоит, даже если судьба забросила тебя в забытую богом дыру, даже если ты упал и не можешь подняться, даже если ты нищ и голоден, даже если тяжкая болезнь выбрала из всех именно тебя, даже если тебе суждена лихая смерть – рухнуть наземь, выплевывая сгустки черной крови; девочку научила этому знанию не рано поумневшая подруга и не телесное созревание, она просто увидела и поняла.

• Предыдущая
• 2/5
• Следующая