Великие женщины мировой истории. 100 сюжетов о трагедиях и триумфах прекрасной половины человечества - Коровина Елена Анатольевна - Страница 84

• Предыдущая
• 84/116
• Следующая

Наконец на исходе весны 1874 года на садовой калитке дома в Лаврушинском переулке набили скромную вывеску: «Картинная галерея». И потянулись посетители.

Оказалось, что русская живопись все-таки есть. И превосходная! А кто не верит, пожалуйте к Третьяковым! Вот только каждому любителю живописи хотелось, чтобы известный собиратель сам демонстрировал свою коллекцию. Но конфузливый хозяин стеснялся выходить к незнакомым людям. Пришлось Вере самой проводить экскурсии. Сначала было трудно: плохо видящая Вера путалась, но потом взяла бинокль, рассмотрела и запомнила картины по сантиметрам. Теперь ей любой вопрос не страшен! Частенько в галерею захаживали и художники. Продать картину Третьякову стремился каждый. Но не всякую картину Павел Михайлович брал. Художественный вкус у него был отменный, недаром же он говорил: «Дайте мне хотя бы лужу грязную, да чтобы в ней правда была!»

Собрание картин становилось все огромнее, посетителей все больше, а следить за порядком все труднее. Из залов начали пропадать рисунки. И Третьяков решился передать коллекцию Москве: пусть будет городская галерея, где в каждом зале – смотритель. Иначе разворуют!

Официальное открытие наметили на 15 августа 1893 года. Теперь галерея состояла из четырех громадных пристроек вокруг ставшего крошечным дома в Лаврушинском переулке. Около 1300 картин и почти 500 рисунков! Но пышных торжеств Третьяков не пожелал. Вера видела, как с утра он медленно бродил по залам – останавливался, вздыхал. Видно, вспоминал брата Сергея, который завещал будущей галерее свою коллекцию французской живописи XIX века, да вот года не дожил до открытия. Сергей, конечно, бы радовался, что на открытие прибудет сам император Александр III. Но для скромного Павла это одни мучения: надо выходить встречать, кланяться…

Вера наблюдала, как муж осторожно спускается по парадной лестнице, и тут вдруг, к ужасу своему, заметила появившегося у подножия лестницы… императора. Павел хотел ринуться вниз, да, видно, побоялся скатиться по навощенным ступенькам. Растерявшаяся Вера смотрела, как Александр вынужден подниматься ему навстречу. Получалось, не император оказывал честь собирателю, а тот, спускаясь, – императору. Каков конфуз! Но на середине лестницы Третьяков и Александр встретились, и государь первым пожал коллекционеру руку.

После государева визита начальство пожаловало «господину Третьякову» потомственное дворянство. Вера радовалась: это же признание заслуг. Но Павел Михайлович решительно отказался: «Я купцом родился, купцом и помру!»

…Вера волновалась. В доме стало непривычно тихо. Дочки повыходили замуж. Сыновья… Вера утерла слезинку. Старший Мишенька всю жизнь был больным и, наконец, тихо скончался. Младший умер еще в детстве. И вот на склоне лет Павел переживает: некому поручить наблюдение за картинами. Сам он тоже заболел – доктора нашли язву желудка. Ну чем тут помочь?..

От всех этих переживаний в марте 1898-го Веру Николаевну неожиданно разбил паралич, она лишилась речи. Испуганный Павел стоял у ее кровати и плакал: «Всю жизнь на проклятые картины грохнул, даже не мог решить, что мне дороже: галерея или ты, Веруша… Теперь вижу: ты! Теперь все бы картины отдал, лишь бы ты поправилась!» Вера утешала мужа, как могла – написала дрожащей рукой: «Мы оба – ради картин».

В конце концов Третьяков и сам слег. 4 декабря 1898 года потребовал священника. По окончании исповеди сказал дочерям: «Берегите галерею!» Потом, вздохнув, зашептал: «Веру!» То ли о жене говорил, то ли о вере Божьей. Впрочем, для него это было, наверное, одно и то же. На третьем вздохе его не стало.

От Веры Николаевны хотели скрыть смерть мужа. Но она поняла и написала едва разборчиво: «Требую быть там». Дочери отвезли ее в залу для прощаний. Она сидела в инвалидном кресле, глядела на Пашеньку, лежавшего в цветах, и кивала ему: «Я скоро!» 7 декабря при огромном стечении народа художники, возглавляемые Васнецовым и Поленовым, отнесли на руках гроб с телом Третьякова на Даниловское кладбище. Речей, от которых столь конфузился Павел Михайлович, не произносили. Просто долго стояли у свежей могилы. Вера Николаевна на похоронах не присутствовала. Через четыре месяца – 26 марта 1899 года – она и так ушла к мужу. И стало ясно, что ее жизнь тоже вложена в эту великую коллекцию.

Во второй половине XIX века ее имя было известно всей России. Ее яркие литературные сочинения прочитывались взахлеб, ее новаторские педагогические воззрения становились реформаторскими. Ее авторитет в научных и демократических кругах был огромен. Она признавалась как выдающийся педагог и писательница. Но сегодня имя Елизаветы Николаевны Водовозовой (1844–1923) незаслуженно забыто…

Начало 1860-х годов – революционное время в России. Отмена крепостного права перевернула всю жизнь. Но была и другая важнейшая реформа – образования, которая более всего коснулась Смольного института благородных девиц, ибо обучение там находилось на самом низком уровне. Однако реформы, во главе которых встал замечательный писатель и педагог Константин Дмитриевич Ушинский, шли туго, и потому бурно обсуждались по всему Петербургу. Вот и в тот майский день двое почтенных господ шумно толковали что-то о Смольном институте, сидя на скамейке в Летнем саду. Вот только разговор перешел на личные темы.

«Ты делаешь ошибку, дорогой Василий Иванович! – пытался втолковать тот, что постарше. – Ты всю жизнь посвятил наукам – истории и литературе. Ты печатаешься в «Отечественных записках» и «Современнике». За научно-педагогическую деятельность Министерство народного просвещения присуждает тебе золотые медали. Тебе для жизни нужна супруга обстоятельная, а ты 18-летнюю институтку выбрал. Да любой человек наслышан про этих кисейных барышень: ни ума, ни образования!»

^{Елизавета Николаевна Водовозова}

«Я тоже так раньше думал, – улыбался Василий Иванович. – Когда два года назад, в 1860-м, Ушинский пригласил меня преподавать русский язык, я хотел отказаться. Ведь институткам все предметы только на французском языке преподавали, так что русский они позабыли. Книг русских им не давали. Ну я сказал на уроке: «Может, вы верите, что булки на хлебном дереве растут?»

А тут одна бойкая темноволосая пигалица мне вдруг и говорит: «И еще мы знаем, господин учитель, что яблоки растут на березе с вишнями вперемешку!» И весь класс захохотал – вот как она меня подколола!» – «А еще я слышал, что именно она твою фамилию – Водовозов – раскритиковала как неблагозвучную!» – «Ничего! Скоро она и сама из Лизочки Цевловской Елизаветой Водовозовой станет. И очень этому рада!»

Лиза Цевловская окончила Смольный институт в июне 1862 года. В то время ей и 18 лет не исполнилось, поскольку родилась она 17 августа 1844 года. В институте Лиза считалась отчаянной, то есть часто перечила начальству, нарушала законы, хоть и неписаные, но жесткие. Но ведь как не нарушать! Смолянки живут по каким-то выдуманным правилам, их учат языкам и манерам, а о настоящем образовании и речи нет. Дело дошло до того, что сама императрица Мария Александровна потребовала провести реформу образования. Вот тогда в классах Смольного появились новые учителя – Ушинский, Водовозов, Раевский, Модзалевский, лучшие педагоги и ученые своего времени. Однако институтское начальство решительно не приняло их. Классные дамы потребовали, чтобы девочки приняли участие в бойкоте – выходили из класса, едва новый учитель входил. Бедные девочки не посмели ослушаться начальства. Почти все, но не Лиза Цевловская. В отличие от своих богатых подруг Лизе, родившейся в семье бедного смоленского помещика, просто необходимо было хоть чему-то научиться. Тогда она сможет работать хотя бы гувернанткой. И потому Лиза вместе с немногочисленными подругами поддерживала новых педагогов как могла. Ну а что может ученица? Только учиться лучше и лучше. Лиза и старалась. Учитель Водовозов каждый день приносил ей книги – она глотала их за ночь. А потом страстно обсуждала с Василием Ивановичем прочитанное, глядела в его горящие от энтузиазма черные глаза, и вот… влюбилась.

• Предыдущая
• 84/116
• Следующая