Великие женщины мировой истории. 100 сюжетов о трагедиях и триумфах прекрасной половины человечества - Коровина Елена Анатольевна - Страница 65

• Предыдущая
• 65/116
• Следующая

Утром Якубович принес графу Завадовскому записку от Шереметева, который требовал удовлетворения. «Истомина Шереметеву не сестра и не жена, – беспечно ответил граф. – А за простую танцорку я не дерусь!»

Якубович оскорбился и послал собственный вызов, но не Завадовскому, а Грибоедову, которого считал более виноватым. Грибоедов вызов принял. А через несколько дней, оказавшись в общей компании, Шереметев язвительно спросил Завадовского: «Коль не желаете драться из-за Истоминой, то позвольте узнать, из-за чего драться будете?»

Завадовский пожал плечами, ясно давая понять, что драться вообще не хочет, и потянулся за вазочкой с мороженым. Но тут вспыльчивый Шереметев выпалил: «Вы – трус, милостивый государь!» Завадовский скрипнул зубами – это уже слишком! – и выплеснул мороженое на обидчика. И тогда Шереметев удовлетворенно вскричал: «Вы оскорбили мундир офицера! Теперь – точно дуэль!»

12 ноября 1817 года в два часа пополудни на Волковом поле сошлись Шереметев с Завадовским. Врачей не пригласили – каждый, думая о том, что все участники – хорошие знакомые, не собирался никого убивать. Секундантами выступали Якубович и Грибоедов. Вторая дуэль между ними должна была состояться следом.

Отсчитали восемнадцать шагов. Воткнули саблю в мерзлую землю. Шереметеву выпало стрелять первым. Его пуля просвистела на три вершка от уха Завадовского. Тот удовлетворенно хмыкнул: «Отлично! Пусть Шереметев становится к барьеру. Я его даже не оцарапаю!»

Но случилось невероятное: пуля, просвистев, вонзилась в грудь Шереметева. Все бросились к нему. Завадовский отчаянно оправдывался. Но его никто не слушал. О дуэли Якубовича с Грибоедовым уже не было и речи. Умирающего Шереметева в панике вместо больницы привезли на квартиру к Истоминой. Доктора, конечно, тоже позвали, но спасти раненого он не смог. Через три дня Василий Шереметев умер на руках у Дуни. А та слегла в горячке.

3 октября 1818 года Якубович и Грибоедов встретились в Тифлисе. Якубович был бодр и весел. Грибоедов, напротив, задумчив и мрачен. Кровавый финал петербургской дуэли повлиял на него роковым образом: каждую ночь ему снился умирающий Шереметев. Но Якубович не знал о раскаянии Грибоедова и потому повторил свой вызов.

Место выбрали за городом. Первым выстрелил Грибоедов – намеренно мимо. Но экспансивный Якубович уже вошел в раж: «Шалишь, дружище! Музыкантом себя мнишь, так больше на фортепианах играть не будешь!» И Якубович выстрелил в руку Грибоедову. Позже Грибоедов разработал пальцы, но играть, действительно, перестал. У него появился новый замысел – «Горе от ума», саркастическая комедия, обличающая уродливые нравы общества. Но проклятая дуэль повлияла и на его карьеру – пришлось покинуть столицу и отправиться в Персию секретарем дипломатической миссии. Место было не лучшее, но выбирать не приходилось. Финал этой миссии печально известен – в 1829 году русский дипломат был растерзан в Тегеране обезумевшей толпой.

А в столице весь 1818 год шло «Следствие по делу о происшествии, случившемся между штаб-ротмистром Шереметевым и камер-юнкером Завадовским». Отец Василия граф Шереметев, возмущенный «глупостию дуэли сына своего из-за танцорки», признал Василия виновным в собственной смерти и просил императора Александра не наказывать «беднягу Завадовского». Того просто на какое-то время услали за границу. И все бы забылось, но каждый раз, когда «бедняга» приходил на могилу собственного отца в Александро-Невскую лавру, его била нервная дрожь: впритык к могиле П.В. Завадовского белело надгробие Василия Шереметева. Судьба, в отличие от высокородного графа, не прощала…

Но больше всех досталось Якубовичу. Сего забияку-бретера сослали на Кавказ. Там сильно ранили, пробили голову. В декабре 1825 года капитан драгунского полка Александр Иванович Якубович прибыл на обследование в Петербург к знаменитому доктору Арендту. А тут подоспело восстание декабристов. Якубович не состоял ни в каких тайных обществах. Но когда полиция начала хватать его друзей, заявил, что и «он с ними». Его и осудили на 20 лет каторжных работ.

«Танцорка Истомина» тоже попала в центр расследования. Полиция заявилась прямо в театр. На глазах всей труппы Дуню, едва живую после случившегося, сопроводили в контору дирекции и продержали там до утра. Впрочем, на отношение публики к любимой танцовщице это не повлияло. По-прежнему один ее выход на сцену гарантировал фурор. Но в жизни Истоминой произошел крутой перелом. Имя ее никогда уже не связывали ни с одним определенным поклонником. Более того, единственная из всех балерин, Истомина никогда не была ни у кого на содержании. Нет, она не стала затворницей – при актерской профессии это невозможно. Но ее сердце словно замерло. Она перестала кокетничать и обращать внимание на поклонников. Сцена стала ее единственной страстью. И к 1820 году театральный мир уже признал ее великой русской балериной.

Когда же ей стало тяжело танцевать, Авдотья Ильинична вспомнила свое театральное образование, начав выступать как драматическая актриса. Успех, конечно, был. Но на сцене ее уже поджимали новые примы, так что она оказалась на второстепенных ролях и при крошечном жалованье. Последнее выступление танцовщицы Истоминой состоялось 30 января 1836 года. Покинув театр, она в 1837 году тихо вышла замуж на скромного драматического актера Павла Экунина – первого исполнителя роли Скалозуба в грибоедовском «Горе от ума».

…После эпидемии холеры 1848 года на кладбище Большой Охты появилась скромная доска: «Авдотья Ильинична Экунина, отставная актриса».

Отставная актриса! А ведь когда-то ее звали русской богиней танца. «Блистательна, полувоздушна…» – в восторге писал о ней Пушкин. Да вот только справить похороны «блистательной» оказалось не на что – все средства верный Экунин издержал на ее лечение. Сам он поплакал над могилкой, а потом пошел да и напился. Словом, помянул как должно – по-русски…

Во второй четверти XIX века об этой представительнице Малого театра рассказывали легенды. Надежда Васильевна Репина (1809–1867) была совершенно универсальной актрисой: с одинаковым триумфом играла в трагедиях и комедиях, пела в опере (сопрано) и выступала в водевилях. Публика ее обожала. Великие коллеги – Мочалов, Щепкин, Садовский – ценили чрезвычайно высоко. Даже вечно ругавший актеров Белинский хвалил Репину взахлеб. «Ей недоставало только игры в Париже и похвалы французских журналов, чтобы ее имя гремело как имя европейской знаменитости», – писал о ней замечательный драматург Д. Ленский. Вот только «знаменитость» жила в России. А значит, и судьба у нее была российская – то ли кошмар, то ли сказка…

В последнюю рождественскую неделю декабря 1821 года Московская императорская сцена показывала по три спектакля на дню. Актеры, занятые в массовке, едва успевали перебежать из Большого в Малый театр, переодеться и подгримироваться. Ведь массовка на обеих сценах – одна и та же. 12-летняя Надя Репина изображала то ребенка, то юную барышню. После вечернего представления просто с ног валилась. Однажды заснула в гримерке прямо на куче костюмов. И приснился Наденьке сон.

^{Надежда Васильевна Репина}

Будто идет она по узкому проходу за кулисами. А там темно, страшно. Но вдруг видит Надя впереди свет от золотой свечи. Бежит к свету, но тот разрастается, уже и жаром пышет. Неужели пожар?! Хватает Надя тот свет руками, руки жжет. Но свечу надо удержать во что бы то ни стало!..

Проснулась девочка от боли. Не только руки, все тело ломило. Еле поднялась, вышла из театра и по темной уже улице побрела в казенные комнаты Театрального училища. Ночью ее сильно знобило. Но не идти на утренний спектакль нельзя – не дай бог, начальство узнает! Семья Репиных принадлежит дирекции императорских театров. Некогда дирекция выкупила у князя Столыпина главу семьи – Василия Репина, музыканта крепостного оркестра. Теперь он – в оркестре на царской сцене, а его дочь Надя – в Театральном училище. Но и на сцене отношение к Репиным все равно что к крепостным, только теперь театральным.

• Предыдущая
• 65/116
• Следующая