Суровый воздух - Арсентьев Иван Арсентьевич - Страница 47

• Предыдущая
• 47/76
• Следующая

– Таня! – тихо сказал он. – Остап ранен. Только не волнуйся. Это неопасно.

Девушка вскрикнула и бессильно опустила руки. Губы ее задрожали. Она молча повернулась и медленно пошла вдоль дороги, по которой уехала машина. Четверть часа спустя она была у лазарета, расположенного в одном из домов хутора. Но ни просьбы, ни ее заплаканные глаза не тронули твердое сердце полкового врача Лиса.

– Позже. Сейчас идите. Нельзя, – сказал он, захлопнув дверь.

Уйти? Сейчас? Нет. Для Тани было легче умереть, чем уйти. Остап был здесь, а она не знает даже, что с ним. Взбудораженное воображение рисовало самые страшные картины. Ей казалось, что Остап умирает. Бессильная помочь ему, она сидела на крыльце лазарета, нервно сжимая руки. По дороге от станицы Ахганизовской подъехал «пикап». Человек с замотанной бинтами головой выпрыгнул из кабины к, спотыкаясь, прошел мимо нее в лазарет. Это был Оленин, но Таня не узнала его.

В это время в лазарете Остап лежал на операционном столе. Вокруг него хлопотали сестра, хирург БАО и полковой врач Лис. Раненому делали перевязку.

– Пинцет!

– Марганец!

– Марлю! – звучал в тишине голос хирурга. Перевязка близилась к концу.

– Ну, вот и все в порядке, – сказал хирург.

– Больно? – спросил Лис, делая летчику укол, в то время как сестра завязывала концы последнего бинта.

– Не очень… Спасибо… – с трудом проговорил Остап и посмотрел на почерневшие от крепкой марганцовки пальцы руки. Время от времени по его телу проходила мелкая дрожь. Начинало знобить. Санитары подали носилки, но Остап, отстранив их, слез со стола сам и, пошатываясь, пошел к двери.

– Показывайте, где мой… «салон»… – сказал он с иронией, обращаясь к Лису.

Врач распахнул перед ним дверь в тесную палату.

На кровати Остап сразу же закрыл глаза и, казалось, заснул. Но он не спал. В ушах звучали одни и те же слова пески – знакомые, назойливые, растравляющие мозг.

Он гнал их от себя, но они снова непрошенно лезли в душу. Кто-то их произносил, кто-то пел, но кто – Остап не видел, – вокруг была белая муть, а слова все звучали и звучали:

Потом постучали в дверь, Остап очнулся. Сделав над собой усилие, прислушался. Музыка исчезла. Вместо музыки из коридора донесся обеспокоенный голос Черенка, разговаривающего с сестрой:

– Как его состояние? – спрашивал он.

– Ранение серьезное. – уклончиво отвечала сестра, – ожоги второй и третьей степени.

– Какая температура? – допытывался Черенок.

– Растет… Сорок уже, – вздохнула сестра. – Случай тяжелый, больше одной трети тела обгорело. Критический предел, – шепотом сообщила она.

– Какой там еще предел? Предел для медицины, а для летчиков никаких пределов нет, – сердито сказал Черенок. – Нам нужно видеть его, мне и вот… младшему сержанту…

– Врач запретил впускать к раненому.

– А мы тихонько… Только посмотрим. Не разбудим его, честное слово… – пообещал Черенок.

– Пожалуйста, впустите, – умоляюще попросила Таня. Сестра заколебалась и, подумав, приоткрыла дверь в палату.

– Танюша, держи себя в руках, – шепнул Черенок. – Вытри слезы.

Таня послушно вытерла красные глаза и вслед за Черенком тихо вошла в палату.

– Ты цел, Вася? – неожиданно послышался с кровати голос, и Остап, открыв глаза, в упор посмотрел на друга.

– Мне что… Как твое самочувствие? – спросил Черенок.

– Не так, чтоб очень плохо… – тяжело дыша, сказал Остап. – Вот только губы стянуло… рта раскрыть не могу… и знобит. Да еще хвосты свинячьи вертятся, как штопоры…

– Свинячьи? Ты скажи! – удивился Черенок.

– Да! Только закрою глаза, и сразу хвосты… – ответил Остап, переводя взгляд на Таню… – Танюша, ты гляди… бледная какая… Садись. И ты, Вася, садись. Перед покойником стоять будете…

Губы девушки задрожали.

– Брось, Остап, не разводи панихиду, – нахмурился Черенок.

Таня не отрывала глаз от дорогого и в то же время как будто чужого лица. Она осторожно взяла левую, необожженную руку летчика и ласково погладила ее.

Наступило молчание.

– Что с остальными? – нарушил молчание Остап.

– Все живы. Грабов, правда, еще не прибыл. Но час назад наземники сообщили, что он, подбитый, сел на Чушке, посредине косы, против бухты Опасной, и скоро должен приехать. Уманского санитарный увез в госпиталь, в Краснодар. А Оленин – по соседству. Во второй палате. Снаряд угодил ему в кабину, и Лису пришлось вытащить штук сорок осколков плексигласа из его лица, – рассказал Черенок.

Остап пожелал видеть Оленина.

Таня, держа руку Остапа, сидела недвижно. Когда Черенок пошел к Оленину, она подняла голову. Прохладная рука ее потянулась к лицу летчика и, коснувшись лба, дрогнула, словно дотронулась до раскаленного предмета.

– Страшный я, Танюша? – тихо спросил Остап.

Девушка отпрянула и быстро покачала головой. Потом, нагнувшись, торопливо прильнула губами к его лбу. На лицо Остапа капнула слеза. Маленькая рука нежно погладила его волосы…

– Танюша, если придется мне, как говорится, сжечь за собой мосты… Ну, не надо. Я говорю на крайний случай… – выдавил из себя Остап и вздохнул. – Н-да-а. О чем я? Да… Напрасно старушка ждет сына домой…

– Что ты говоришь, Остап? – с болью воскликнула девушка и заговорила быстро, словно в горячке: – Все будет хорошо, вот увидишь… Зачем ты говоришь так? Не нужно, не нужно.

Остап упрямо, не мигая, смотрел на нее.

– Завтра увезут меня в госпиталь. Увидимся ли? Я хочу тебе высказать все.

За дверью послышались шаги, и в палату вошел Черенок. Остап поднял глаза и, убедившись, что это он, тихо продолжал:

– Не раз бывали мы у черта в зубах. Вот и Вася тоже… Только брат наш в сыром виде, видать, не по вкусу черту! Не принимает… Но меня… вероятно, так не оставит, – вздохнул он. – Теперь я поджаренный, как шашлык. А Борода говорил, что от этой штуки сам черт копыта оближет…

Вспомнив друга, Остап умолк, задумавшись о его судьбе. В палату вошел Оленин. Он был в сером халате, в войлочных туфлях. Голова от шеи до макушки замотана бинтами. Она представляла собой белый шар с дырками для рта и глаз. Подойдя к кровати, Оленин остановился, молча вгляделся в лицо товарища.

– Откуда ты, невидимка? – прошептал Остап.

– Откуда и ты… – глуховато, скептически ответил Оленин.

– А-а… Как же это, Леонид, тебя так?..

– Случайно… Хотел отсечь того «месса», который тебе вцепился в хвост. Да разве на «горбатом» повернешься? Слон! Черепаха и та маневренней… – со злостью сказал Оленин и воткнул в отверстие, где был рот, папиросу. – На истребителе я бы и сам остался цел и фашиста угробил бы, а на штурмовике – на вот, полюбуйся… – хмуро говорил Оленин, потряхивая рукавами халата.

– Зря ты, Леня, так… – остановил его Черенок, – не поэтому. Я-то знаю. Со мной тоже бывало. Но огорчаться тебе нет нужды. Недели через две будешь в строю.

– А свободное время используй на изучение конструкций инкубаторов…

– Вот видишь, – подхватил Черенок, – Остап температурит, а не огорчается, о будущем думает.

– Думает, как жениться на деве райской? – так же угрюмо буркнул Оленин.

Черенок, Оленин и Таня ушли, но дверь в палату то и дело открывалась. В халатах, наброшенных поверх шинелей, осторожно на носках входили товарищи, справлялись о здоровье Остапа. Позже всех пришли Хазаров и Грабов. Замполит только что приехал. Самолет его, подбитый над Митридатом, утонул в проливе. Он и его стрелок добрались до Чушки в надувных резиновых лодках. Артиллеристы обсушили летчиков, обогрели и, посадив на машину, отправили на аэродром. По тому, как обрадованно зашевелился раненый Остап, Грабов понял, что тот давно уже с нетерпением ждет его.

– Как десант, товарищ подполковник? Все прошли? – были его первые слова.

– Почти все. Танки мы накрыли крепко.

Остап облегченно вздохнул и, повернушись на бок. попросил Нить. Сестра принесла стакан с водой.

• Предыдущая
• 47/76
• Следующая