Великие Цезари - Петряков Александр Михайлович - Страница 56

• Предыдущая
• 56/142
• Следующая

Плохо и то, что в многолюдном теперь сенате не только знать, но и новые сенаторы из провинциалов и италиков, вознесенные им на такую социальную высоту, о какой они и мечтать раньше не смели, его как бы сторонятся и чего-то выжидают. В этой атмосфере отчуждения он задыхался и с горечью сознавал, что его, если и не боялись, то не любили.

Да и народ, во время триумфов задаренный деньгами, хлебом и бесплатными угощениями, хоть и принимал эти щедрые дары и благодарил диктатора, но когда во время африканского триумфа люди увидели карикатуры на Катона, то возмутились. Они его любили. Любили за то, что учил их жить не по волчьим законам силы, а по законам души, а для нее нет слаще пищи, чем свобода и справедливость. Он горой стоял за Республику. И хоть для Катона равенство не означало братанья с рабами и инородцами, простой народ все же любил его за то, что он соблюдал и охранял добрые нравы прежней жизни, когда, как это всегда и кажется, все были счастливы в своей наивной и примитивной суровой римской простоте.

И вот этого Цезарь не мог понять. Ведь он реально творил новый мир, где как раз и будут все равны, насколько это возможно в его представлении. Слава богам, Рим никогда не кичился своим национализмом, всегда готов был принять у себя и давал убежище людям любых племен и народов, и в этом направлении нововведения диктатора никого особо и не удивляли. Но когда римляне стали осознавать, что космополитизм правителя простирается дальше того, чтобы дать приют торговцам с Востока и Запада, коммерсантам, ученым, художникам и литераторам из Греции и Александрии, они призадумались. Ведь Цезарь ставил продажных царьков из «косматой» Галлии на один уровень с благородными сенаторами, давал права римского гражданства людям из далеких провинций, которые и латыни даже не знали. Это сильно ударяло по самолюбию великого народа.

Да, столица не любила диктатора, и он чувствовал это неприятие своей персоны и видел, что его окружают тут лишь притворная лесть и скрытая ненависть. Поэтому и рвался снова на войну, где преданные солдаты не просто любили его, а боготворили своего полководца и готовы были идти с ним хоть на край света и жертвовать ради него своими жизнями.

Он стал припоминать прежние сражения, каких было не счесть, но ярче других возникали в памяти битвы в Галлии, где было труднее всего, но зато и радость от побед была сильной, воодушевляла и несла удовлетворение от сознания того, что тем самым он укрепляет мощь и умножает славу своей великой родины. Радовался и тому, что армия под его началом стала поправляться, изживать свои болезни, возникавшие от продажности офицеров, неумеренной жажды наживы во время победных грабежей, неуставных отношений, взаимной зависти, дурных привычек, лени и откровенной недисциплинированности.

Теперь армия стала дисциплинированной не только по уставу, но и по убеждению – каждый солдат знает, что его долг подчиняться командиру сочетается с долгом служения отечеству, и каждый стал понимать, что его жизнь целиком и полностью принадлежит командующему, и только он волен ею распоряжаться по своему усмотрению. Были не только победы, но были и поражения, трудные стремительные переходы, голод и иные лишения, но всегда солдаты исполняли его приказы с радостным блеском в глазах. Он добился того, что они видели в нем не только всемогущего и непобедимого полководца, дарующего награды и почести и карающего за проступки или трусость, но и высшее существо, озаренное светом избранности и неколебимой удачи и величия.

И эти простые латиняне проявляли просто чудеса храбрости, лишь бы их подвиги увидел и оценил великий Цезарь. Он помнил многих из этих храбрецов, много ярких картин пронеслось в памяти. Вот одна из них: центурион Кассий Сцева, теснимый сотнями врагов, один стоит у лагерных ворот и никого к ним не подпускает, защищаясь одним щитом, пораженным, как потом выяснилось, ста двадцатью неприятельскими копьями. Он истекает кровью от ран, его лицо обезображено и по нему из выбитого глаза ручьем хлещет кровь, но отважный воин не обращает на раны никакого внимания, он неистово сражается и знает, что победит, потому что он – солдат Цезаря, а воины Цезаря никогда не бегут с поля боя и всегда побеждают. Он знает, что Цезарь оценит его подвиг и публично наградит, похвалит и поблагодарит. Да и что такое жизнь без побед Цезаря? Пустой звук, прозябание!

Галлия вспоминалась и как некое животворящее начало его великого дела оздоровления не только армии, но и падающего в пропасть государства. Он увидел в этой стране не только богатства и плодородные земли, но и новых людей с не искривленной цивилизацией психологией, полных природных сил и нравственного здоровья. Он увидел в них замечательный строительный материал, из которого можно строить, точнее, ремонтировать и укреплять пошатнувшееся государство.

Германцы также поразили его своей физической силой и красотой, мужеством, безграничной преданностью и верностью своему народу. Эти качества они проявляли и на службе в его армии, куда он привлекал их во время гражданской войны.

Поэтому он и вытаскивал их из лесной глуши, привлекал к государственной деятельности, надеясь, что они своей природной честностью и искренними понятиями о справедливости внесут свой вклад в дело оздоровления нравственности, о чем так пекутся Цицерон с Саллюстием. Но он с горечью увидел, что и их очень быстро втягивает в себя воронка корыстных интересов и алчной зависти, поразившей высшее сословие.

Но вот небо на востоке стало потихоньку просветляться. Это бессмертный Гелиос запрягал свою быструю колесницу, чтобы вознестись на ней в небо и даровать людям тепло и свет.

Заря розовела все больше, и в доме послышались голоса рабов. Начинался день. Скоро взойдет солнце, и дом наполнится голосами пришедших поприветствовать своего патрона клиентов, сенаторов, друзей (хотя кто ему в Риме друг?), а затем надо будет сделать необходимые записи к заседанию сената и множество разных распоряжений.

Он прошел в спальню. Кальпурния была чем-то очень огорчена и опечалена – на лице были видны следы недавних слез. Она рассказала мужу, что видела страшный сон о том, что дом их рушится, а его, Цезаря, какие-то люди закалывают прямо у нее на груди. Когда она проснулась от этого страшного сна, то явственно увидела, как двери спальни распахнулись сами собой.

Цезарь стал успокаивать ее и сказал, что двери спальни, видимо, забыл закрыть он, когда ночью уходил в кабинет работать. Но она твердила, что таких снов ей никогда еще не доводилось видеть, это было как наяву, поэтому она просит сегодня Цезаря не выходить из дома и отменить все свои дела. Да ведь и не только ее сон сулит несчастье в сегодняшний день – приметы и предсказания настолько неблагополучны, что у нее нет никаких сомнений, что с ним что-нибудь обязательно случится, если он не будет благоразумен и не примет ее советов.

Цезарь сказал, что никогда не верил снам и приметам и пусть она не беспокоится: его фортуна всегда с ним, боги всегда были к нему благосклонны. Он задумал великий поход, и ей надобно молиться, чтобы и в далеких парфянских степях его не покинула удача.

Но она беспрестанно плакала и просила мужа никуда не выходить из дома. Цезаря мучила жажда и во всем теле чувствовалась какая-то расслабленность после вчерашней вечеринки. Он хлопнул в ладоши и приказал рабу принести вина, а сам сел рядом с Кальпурнией и стал ее вновь успокаивать, но она рыдала все сильней и беспрестанно причитала. Цезарь никогда не видел жену в таком состоянии. Она всегда была уравновешенной матроной, мудрой, рассудительной и почти никогда не проявляла так сильно своих женских эмоций. Он задумался. И ему пришла мысль, что, может быть, и правда сегодня следует остаться дома, тем более и самочувствие было отвратительным.

Между тем раб принес вино, и Цезарь отхлебнул из чаши несколько глотков. Через пару минут приятное тепло разлилось по ослабевшему телу, и мысли потекли в другом направлении. Он сказал жене несколько ласковых успокаивающих фраз и отправился в кабинет, где так и не прикоснулся к бумагам. Его вновь стала грызть неведомая ему раньше тоска, и он задумался о словах жены. Сомнения и колебания овладели им, но он решительно приказал себе не возвращаться к пустякам и вышел в атриум к наводнившим дом клиентам и придворным.

• Предыдущая
• 56/142
• Следующая