Мороз по коже - Март Михаил - Страница 41
- Предыдущая
- 41/80
- Следующая
Еремин не приехал бы из Москвы в эту дыру с фотоаппаратурой разоблачать темные стороны монашества на ниве незаконных денежных махинаций. Их на пленку не сфотографируешь. Отец Никодим не стал бы углубляться в эти дебри, непостижимые его уму и портящие весь пристойный вид. Бревно в глазу, которое можно сфотографировать. Вот почему Мягков задергался и репортера пристрелили, и отца Никодима остановили, не дав ему заговорить. Да, согласен, нам не все понятно.
Извини, но и сыщики с более солидным стажем уткнутся в тупик. Не каждый день расследование приводит следствие к вратам святой обители. Тут даже соответствующих законов нет. Не подумали. Церковь стоит особняком, и никто к ним не лезет. Туда идут с другими целями. Чтобы нам понять или попросту наткнуться на след, необходимо пройти путем Аркадия Еремина. Мы начали с того места, где Еремин нашел свой конец. На что он напоролся? Может быть, случайно, так часто бывает. Ищешь одно, а находишь другое. Подумай, Женя, ты Еремина хорошо знал.
Метелкин долго не думал.
— Я уже отправил послание в Москву. Уверен, Дик достанет ту статью, которую Аркадий сдал в свою редакцию. Скорее всего, статья имеет взрывной характер. В одном ты прав — Еремин за сенсациями не гонялся, чернуху не лепил, клубничкой не баловался. Похоже на то, будто он и впрямь напоролся на бревно в темноте. Что-то выплыло на его пути. Неожиданно. Он ездил в Тулу в командировку. Там какой-то съезд проходил, партийный или аграрный, короче говоря, стандартная тягомотина для одной-двух колонок на пятой полосе. Вернулся в Москву, сдал материал, взял отпуск, аппаратуру и рванул сюда. Уверен, раньше он о Егорьевске даже не слышал, а уж о Кинском монастыре и подавно. Это говорит о том, что тема его задела. Я знаю их главного редактора. Перестраховщик, каких трудно сыскать. На каждую заметку ищет подтверждение, боится место потерять.
Мужик без семи пядей во лбу. Начинал с корректора, по сути, им и остался. В другое место ему не уйти. Выгонят на улицу, пойдет воздушными шариками торговать. Предполагаю, что материал Еремина ему понравился и даже увлек, но в печать без фактов он его не дал. Тут Аркаша и сорвался, сорвался и влип. Не был готов к препятствиям. Пошел искать правду к протоиерею Никодиму, а тот ему поверил и так испугался, что в Москву рванул. Оба за свое рвение и поплатились жизнью.
— Нам нужно знать содержание статьи, — твердо заявил Горелов.
— Ее еще добыть надо. На это время уйдет.
— Марецкий добудет.
— Ничего он не получит. Шершнев ее скорее сожрет, чем ментам отдаст. Я же тебе сказал, что главный редактор — трус и перестраховщик. Как Марецкий докажет, что Еремин ему какой-то сенсационный материал передавал? Там нет расходно-приходных книг и учет не ведется. Статью могли и не регистрировать, даже наверняка. Она упала на дно ящика Шершнева и лежит как макулатура, заваленная бумагами и папками. Нет, Марецкому там делать нечего. С чем придет, с тем и уйдет. А Дик — дело другое. Этот своего не упустит. Только ведь с одного захода статью не найдешь. Он в том же положении, что и мы. Иди туда, не знаю куда. Найди то, не знаю что! И даже не знает о чем статья, несколько страничек печатного текста. Подпись ничего не значит. Псевдоним, как правило, а название может быть отвлеченным. Знаешь, сколько таких бумажек со скрепочками валяется во всех углах каждого кабинета?! А Шершнев статейку наверняка закамуфлировал под доклад какого-нибудь депутата Ободдуева на конференции по правам потребителя в селе Кукуеве. Иголку в стоге легче найти.
— Пусть твой Журавлев ищет, а нам сваливать из Егорьевска надо. Попробуем в Тулу прорваться. Метелкин хлопнул Горелова по плечу.
— Ты читаешь мои мысли, Палыч! Сегодня следователь областной прокуратуры в Тулу уехал. Толковый парень. Тут ему все равно разгуляться не дали, вот он и отправился восвояси. Он мужик сообразительный и положение дел в городе знает. И все же перед отъездом я еще разок глянул бы на монастырь.
— Для того я и позвал тебя сюда. Уже темнеет. Пять километров лесом. К ночи доберемся. Компасом я обзавелся, фонари тоже есть, авось не заблудимся.
За вековыми стенами монастыря в огромной рубленой избе сидел отец Платон, всемогущий правитель тихой обители и всех земель, что раскинулись на двадцать верст. Тихий, незаметный, с жестким рубленым лицом, лысиной, обрамленной жидкими длинными волосами до плеч, с редкой бороденкой, клоками разбросанной по щекам и подбородку. Он восседал на черном деревянном кресле посреди огромной залы, где вдоль стен прятались длинные скамьи, занятые молодыми послушниками.
Стены сруба, украшенные иконами с лампадами, свечи в канделябрах и полумрак очень контрастировали с огромным столом, на котором стоял компьютер и несколько телефонных аппаратов. Обычно его прикрывали ширмой, но сегодня этого не сделали.
Возле дверей замерли шестеро монахов с автоматами наперевес, что так же резало глаз, как манекены под распятием. В центре залы под свечной люстрой поставленные на колени со связанными за спинами руками маялись три таких же, как и остальные, монаха.
Говорил только Платон, восседавший на деревянном троне.
— Трудные времена приходят, братья мои! Не вправе мы уйти с выбранного пути нашего по доброй воле. Однажды нас уже вышибли с поля боя безмозглые политиканы и принудили сложить оружие и уйти, чуя, как в спины нам смотрят стволы черни неподвластной. Теперь над нами нет никого, кроме гласа Божьего. Мы живем по христианским законам — око за око. Никто нам не указ в священной войне. Не за то мы кровь свою проливали, чтобы нас сожрал червь из собственной утробы. Позор лег на братство «Белых волков»! Страхом парализованные все уставы порушили и десяток невинных душ загубили. Свидетелей испугались! На всю столицу прославились! Вы не воины, а шакалы. В батальоне «Белых волков» шакалам не место.
Один из монахов поднял голову и взглянул на вожака.
— А не ты ли, брат Платон, учил нас убивать свидетелей, когда мы в Чечне дрались? Не ты ли говорил, что каждый оставшийся в живых чеченец — твой смертный враг? Тебя не достанет, твой дом найдет и родню всю перережет. Мы твоей науке верны остались.
— Молчи, старлей. Другом ты мне был, верил в тебя. Так ты же пошел поперек устава.
— Свидетели братству угрожали, а значит, враги! И ты мне рот не затыкай.
Перед смертью каждый свое слово сказать может. Не ты ли первый заповедь нарушил и погнал нас следом за Никодимом?! Я не спорил. Пошел губить душу невинного святоши. Знал, что он в монастырь ревизию синодскую приведет. И над святостью есть что-то более высшее. Знал, что Никодим мог погубить на корню наше дело. Но если лес рубят, то щепки летят. Все это случилось за неделю до телепередачи, где все наши морды прописаны. Или ты не видел этого? Оставить за собой след — то же, что визитки по пути разбрасывать.
— Есть сермяга в твоих словах, старлей. До сегодняшнего дня я молчал, не хотел волну гнать. Но ты и эту работу выполнить не смог, свидетели остались. Их двое, и они на свободе. Раз ты их упустили, то мы эту ошибку исправим за вас, а вы за нее свои жизни отдадите, дабы некого будет свидетелям опознавать, не на кого пальцем ткнуть. Вы сами теперь братству больше вреда принесете, чем те, кого упустили. Не дело нам на пороховой бочке сидеть, мину с часовым механизмом в кармане носить. В нашем деле не ошибаются дважды. Примите смерть достойно, другого решения не будет.
Платон подал знак. Монахи с оружием отошли от дверей, подняли на ноги связанных собратьев и повели их к выходу.
— Мало нас, каждая жизнь на вес золота! Смотрите и знайте, к чему приводят ошибки и просчеты на поле боя! Все мы находимся в строю несмотря на черное платье монаха. Важное дело делаем, сынки мои! Все вы через огонь прошли, пуль наглотались и не для того выжили, чтобы уйти из жизни бесславно и глупо.
Учитесь видеть вокруг себя, чего двум глазам не дано, слышать больше, чем уши, и чуять гидру за версту Идите тихо и с миром. И не обижайте монахов. Они тоже ваши братья. У них своя вера и свой Бог. Заступайтесь за них.
- Предыдущая
- 41/80
- Следующая
