Новогодний Дозор. Лучшая фантастика 2014 (сборник) - Тырин Михаил Юрьевич - Страница 66

• Предыдущая
• 66/102
• Следующая

– Мама, – повторяет Геллена, радуясь, что голос вернулся к ней. Вместе с немотой ушли и другие пугающие иллюзии: Геллена вновь чувствует биение своего сердца, она вновь дышит, она жива!

В памяти всплывает образ Ивены и ее слова.

Уткнувшись лицом в материнское плечо, Геллена понемногу приходит в себя. Мама гладит ее по голове. «Какой я стала высокой», – думает Геллена. Они с мамой одного роста. «Как хорошо…» – мысли проносятся легко, будто летние облака. Геллена не открывает глаз: слышит вкусный запах свежего хлеба от платья мамы, чувствует ее нежные прикосновения. Когда мама прерывисто вздыхает, сердце Геллены отзывается ее печали, пропуская удар.

Наконец успокоившись, Геллена поднимает голову.

Она все помнит и все понимает. Правда печалит ее, но Геллена не боится взглянуть правде в глаза.

Мама вовсе не воскресла. Та, кто обнимает сейчас Геллену – лишь образ, рожденный ее собственной памятью и любовью, образ, хранящийся в ее сердце. Тетушка Ивена сказала, что для обретения настоящих сил нужно быть до конца честной с собой. Геллена должна признать: она обижена из-за того, что мама бросила ее, отправившись в Явь. А признав это, надо простить маму, помириться с ней и сказать ей, как же в действительности ты ее любишь…

Геллена думает, что это будет легко. Ведь именно это она и чувствует.

Держа маму за руки, она немного отстраняется и находит ее взгляд. Мама смотрит ей в глаза, чуть склонив голову набок: она любуется своей дочерью, такой красивой и взрослой, не по возрасту мудрой…

– Мама, – полушепотом говорит Геллена, – я обиделась на тебя. Ты меня бросила совсем маленькую.

– Мне так жаль… – беззвучно движутся губы Тиены, на лице ее грусть.

– Но я прощаю тебя! Я так скучала по тебе, так плакала. Я понимаю, что ты не могла иначе. Давай помиримся, мама.

– Конечно, милая. Я люблю тебя.

Геллена улыбается во весь рот. Она счастлива, и счастье будто приподнимает ее над полом. Все получилось! Она рада не только тому, что увидела маму будто живую, не только тому, что смогла перемолвиться с ней словом. Она чувствует, что обрела нечто очень важное и большое – обрела и никогда больше не потеряет. Ей удалось то, к чему она стремилась: она, как говорила тетушка Ивена, восстановила глубочайшую душевную и сердечную связь, прикоснулась к сокровищу дочерней любви и, значит, обрела силы, способные изменять мир.

Окрыленная, Геллена не замечает, как глаза ее матери загораются странным огнем. Улыбка Тиены становится напряженной и вместе вкрадчивой. Резче и заметней ложатся на ее лицо тени. Тиена подается вперед. Огромная болезненная надежда горит и бьется в ней, просвечивает сквозь бледную кожу, будто пламя сквозь бумагу фонарика. Очень нежно, очень светло мать спрашивает:

– А ты? Любишь ли ты меня, дочка?

– Я очень люблю тебя!

Тиена смотрит на дочь с блаженной улыбкой.

Руки их размыкаются…

Геллена просыпается до того, как черты ее матери расплавятся и стекут вниз, обнажая скалящийся голый череп.

Дом окончательно превращается в стылую тень, и ветер разносит его прах в черной бездне. Некоторое время в бессветной пустоте еще виден скелет в обрывках гниющей голубой ткани, но он быстро рассыпается, и тоскующий призрак исчезает с горестным воплем.

Геллена просыпается в другой сон.

Она спит, сидя за столом, уронив голову на руки. Золотые волосы рассыпались, скрывая лицо. Геллена неспокойна – постанывает, вздрагивает, что-то невнятно лепечет сквозь сон, и тогда костистая длиннопалая рука тетушки протягивается к ней, касается ее затылка и оглаживает вьющиеся кудри. Изредка тетушка осторожно поддерживает Геллену сбоку, чтобы та не упала со стула.

Ивена стоит над ней, как кошмарный страж: она смертельно бледна, щеки запали, под серой кожей шеи видны все жилы и хрящи, а ввалившиеся глаза чернее мертвой воды. Но она улыбается. Она очень довольна.

– Нет, – насмешливо говорит она кому-то незримому. – Этого достаточно.

Ее потусторонний собеседник отвечает ей.

Он отражается в ее глазах, в мертвых глазах ведьмы, и никто не хотел бы увидеть этого отражения.

– Ты хочешь слишком многого, – говорит Ивена. – Она не даст вам второго дара любви. Она умрет.

Лишь ведьма слышит, что он говорит ей. Но с каждым словом в доме становится холоднее. На поверхности воды в тазу плавают серые льдинки.

Наконец Ивена разражается хохотом.

Геллена ахает и всхлипывает во сне, покачивается на стуле, и тетушка придерживает ее за шею узловатыми пальцами. Ногти ведьмы почернели, отвердели и выгибаются, как когти.

– Лореаса! – восклицает она. – Лореаса, как же это я забыла. Ты хотел бы уморить родную дочь некромантиссы, но не можешь, и, значит, умрет ее любимая падчерица. Лореаса! Я вижу, даже ее имя причиняет тебе боль. Я запомню это и использую, не сомневайся. Но я, пожалуй, согласна на сделку. Ты, конечно, понимаешь, что это будет очень дорого тебе стоить? О да. Возможно, в качестве подарка, я изгоню ее обратно из города в лес. Тогда ты сможешь пожрать город. Но я потребую многого в уплату!

Черные глаза ее блестят, а губы приоткрывают в улыбке пеньки разрушенных, гнилых зубов. Она выслушивает ответ.

– Что же! – говорит она. – Ее сердце открыто и свободно, а душа чиста. Показывай ей свои любимые видения, она поверит. Волшебный бал, о! мой прекрасный принц. Не забудь, она не должна уйти из дворца до полуночи!

И Ивена снова смеется.

Напоследок она еще раз произносит, вытянув в его сторону когтистую лапу: «Лореаса!» Имя вылетает из ее уст, как ядро из пушечного жерла и, судя по довольному виду ведьмы, производит похожие разрушения.

В их дом пришла беда.

Тихо-тихо ходят некромантиссы по молчаливым живым половицам, чтобы не потревожить беду – пылающую в жару, с обметанным ртом, всю покрытую мелкой розовой сыпью. Дважды в день приходится менять простыни, пропитанные зловонным потом. Воспалились суставы, и любое неосторожное движение заставляет ее плакать от боли. Она просит пить, но каждый глоток для нее – пытка: горло раздирает ангина. Из-за этого она почти не ест и с каждым днем слабеет. Прекратилась хотя бы рвота, приступы которой каждый раз заканчивались обмороками, но облегчение было недолгим. Если и была надежда на скорое выздоровление, то угасла.

Геллена больна.

Сейчас она спит – бледная, изможденная, похожая на маленькую старушку. Очередь Лореаны петь над ней. Сутки в этом доме больше не делятся на день и ночь, утро и вечер, они строго поделены на три равные части – три колдуньи подхватывают друг за другом Сон Крови, делая все, что в их силах.

В их силах немногое.

Приглашенный городской доктор не смог сказать, что это – корь, скарлатина, иная, редкая лихорадка? Осматривая больную, с каждой минутой он становился все печальней и строже. Вероятно, иным родителям он честно сказал бы: «Готовьтесь к худшему», – но перед ним стояли некромантиссы, и он счел за лучшее промолчать.

Лореаса прочла эту мысль в его глазах. «Мы одинаково верим друг в друга, – подумалось ей тогда, – и одинаково беспомощны». Однако доктор сделал все, что мог. Он установил распорядок дня, прописал лекарства и предупредил, что больной придется нелегко. Возможны осложнения.

Кодор, не теряя ни минуты, отправился в аптеку. Лореаса провожала доктора. Уже стоя в дверях, он вдруг открыто встретил ее взгляд, темный и хмурый – и покачал головой.

– По крайней мере, – вслух ответила Лореаса, – это честно.

Потом она поднялась в спальню дочери, села на край кровати и запела Сон Крови.

…Замирает дом, настороженный и испуганный, но все еще хранящий надежду. Кодора нет, он ушел на заседание городского совета, в ратушу. Ада спит, но скоро проснется. Анна наверху тихо поет для сестры дивный, страшный, огненный Сон Крови, утоляя ее боль, делясь с ней силой, и дом отзывается ее песне. С каждым днем могущественнее песня Анны, само сердце мира бьется в ней; кажется, еще немного, и песня ее достигнет слуха Величайшей Любви, а Лореана, первая из многих, поравняется с Девами Сновидений.

• Предыдущая
• 66/102
• Следующая