Казнь на Вестминстерском мосту - Перри Энн - Страница 8

• Предыдущая
• 8/74
• Следующая

Шарлотта не видела лица женщины, но вот ее голос звучал глухо от смущения и обуревавших ее эмоций.

— Мне очень хочется, Катберт, сказать в свое оправдание совершенно очевидную вещь, что никто здесь меня не знает. Однако в этом нет надобности.

— Абсолютно верно! Риск…

Однако она перебила его:

— Я не говорю о риске! Что такого, если узнают, что я ратую за то, чтобы женщины были представлены в парламенте?

— Женщины и так представлены! — Мужчина уже сердился, его глаза то и дело гневно вспыхивали. — Вы превосходно представлены нынешними депутатами! Боже мой, мы же издаем законы не ради себя самих! От кого ты наслушалась всей этой чуши? Опять виделась с этой мерзкой Айвори? Я же только сегодня заявил тебе, что не желаю, чтобы ты общалась с ней! Почему ты считаешь возможным ослушаться меня? Она — мужик в юбке, жалкое, неуравновешенное создание, воплощающее в себе все самое худшее, что может быть присуще женщине.

— Нет, я с ней не виделась! — Партенопа говорила тихо, но в ее голосе отчетливо слышался гнев. — Я сказала тебе, что не буду с ней встречаться, и не встречалась! Но я все равно не перестану слушать то, что говорят люди, которые утверждают, что однажды женщины обретут право голоса.

— Тогда слушай дома, читай статьи, если так хочется. Только этому никогда не бывать. В этом нет надобности, подобное противоречит устоям. Сейчас интересам женщин уделяется огромное значение, и все женщины, обладающие хотя каплей здравого смысла, это понимают!

— Все ясно! — Ее голос зазвучал жестче, в нем отчетливо слышались саркастические нотки. — Значит, у меня нет здравого смысла! Моих мозгов хватает только на то, чтобы управлять восьмью слугами, вести счета, поддерживать дисциплину и порядок, общаться с приятельницами, воспитывать, учить и кормить своих детей, развлекать наших деловых и парламентских друзей, подавать им вкусные блюда, быть с ними очаровательной хозяйкой, следить за тем, чтобы никто не обижался, не смущался, не чувствовал себя обделенным, не оказался за столом с неподходящим соседом, поддерживать светскую беседу, быть остроумной, но шутить так, чтобы никого не оскорбить, и никогда-никогда не быть скучной! И, выполняя все эти обязанности, всегда выглядеть красивой! Уверена, все это не дает мне достаточно знаний, чтобы решать, кто из двух или трех кандидатов должен представлять меня в парламенте!

Лицо светловолосого мужчины было напряженным, его голубые глаза недобро блестели.

— Партенопа! Ты ведешь себя глупо! — прошипел он. — Я запрещаю тебе стоять здесь и спорить со мной у всех на виду! Мы едем домой, туда, где тебе и следовало бы проводить свое время!

— Конечно. — Она не кричала, но ее тело окаменело от негодования. — И советую тебе запереть дверь, когда ты загонишь меня туда.

Мужчина взял ее за руки, но она ни на йоту не смягчилась.

— Партенопа, у меня нет желания ограничивать тебя в удовольствиях или быть с тобой суровым. Боже, да ты сама это знаешь! И ты отлично — нет, превосходно — ведешь дом. Я всегда это говорил, и я безмерно благодарен тебе за это. Ты идеальная жена во всех отношениях… — Он видел, что продолжает терять почву под ногами: ей не нужна была ни лесть, ни даже признание ее достоинств. — Проклятье, мадам, это же не то же самое, что подобрать горничную! В этом вам нет равных. Но избрание депутата парламента — это совершенно другое дело!

— Вот как? — Она вопросительно изогнула брови. — И в чем же разница? Разве тебе не хочется, чтобы твой депутат в парламенте был честным, высоконравственным, осторожным в обращении с конфиденциальными сведениями, верным своему делу и знающим специалистом в своей области?

— Я не хочу, чтобы он вытирал пыль с мебели или чистил картошку!

— Ах, Катберт…

Женщина поняла, что победила в этом споре, и не стала продолжать тему. Он не изменил своего мнения и вряд ли изменит. Сейчас главная его забота состояла в том, чтобы заставить ее сесть в кэб и поскорее убраться отсюда, пока не появился кто-то, кто может узнать кого-нибудь из них. Партенопа с видимой неохотой сдалась и позволила ему подсадить ее.

Когда она поднималась по ступенькам, Шарлотта успела разглядеть ее лицо — выразительное, упрямое — и отражавшееся на нем замешательство: она не могла ни отмахнуться от новых идей, ни отказаться от старых принципов. Партенопа смотрела на своего мужа с нерешительностью и тревогой.

Он забрался в кэб вслед за ней, сел рядом и закрыл дверцу, а Шарлотта зашагала по дорожке, делая вид, будто только что вышла из зала.

К полудню Питт вернулся на Боу-стрит. Это был один из тех весенних дней, когда прозрачный воздух пронизан лучами ясного солнца, когда еще ощущается холодок, а ветер несет с собой острый запах воды с реки. По Стрэнду вереницей ехали экипажи, впряженные в них лошади с отполированной до блеска и позвякивающей упряжью бежали рысью, высоко вскидывая ноги. По перекрестку метались мальчишки и собирали лошадиный помет. Шарманка наигрывала популярную мелодию из мюзик-холла. Где-то вне поля зрения уличный торговец нахваливал свой товар: «Горячий пудинг с изюмом, горячий пудинг!», и его голос постепенно удалялся, по мере того как он шел по набережной. Мальчишка-газетчик с экстренным выпуском в руках кричал: «Жуткое убийство на Вестминстерском мосту! Депутату парламента перерезали горло!»

Томас поднялся по ступенькам и вошел в участок. На дежурстве сидел уже другой сержант, но он, судя по всему, был полностью в курсе дела.

— Добрый день, мистер Питт, — бодро поздоровался полицейский. — Мистер Драммонд у себя в кабинете. Похоже, кое-что есть, но не много. Нашли одного или двух извозчиков, только и всего.

— Спасибо.

Томас прошел дальше по коридору, в котором пахло чистым линолеумом — новшеством, изобретенным недавно. Перепрыгивая через две ступеньки, он взбежал на второй этаж и постучал в кабинет Драммонда. Мысленно вернулся на несколько месяцев назад, когда этот кабинет занимал Дадли Этельстан. Питт считал его надутым ослом. Его отличала крайняя амбициозность, которая, однако, вредила делу, так как он никак не мог решить, какому же хозяину служить. Этельстана возмущала самостоятельность Питта, отсутствие у него подобострастия, его неопрятный вид, а сильнее всего — его наглость жениться на Шарлотте Эллисон, стоявшей значительно выше его на социальной лестнице.

Драммонд был совершенно другим человеком — у него была вполне достойная родословная и немалые личные средства, чтобы не переживать ни из-за того, ни из-за другого.

— Входите! — крикнул он.

— Добрый день, сэр. — Питт оглядел кабинет, полный напоминаний о предыдущих делах, над многими из которых работал он сам. Все они были свидетельствами чьих-то трагедий и решительных действий, мрака и света.

— Проходите, Питт. — Взмахнув рукой, Драммонд пригласил его к огню, а сам стал рыться на письменном столе в бумагах, заполненных каллиграфическим почерком разной степени разборчивости. — Получил несколько рапортов, пока ничего полезного. Извозчик, проезжавший по мосту в четверть первого ночи, но ничего не заметивший, кроме, возможно, проститутки на северной оконечности, да группа джентльменов, вышедших из палаты общин. Вполне возможно, что Гамильтон был одним из них — вечером, когда в палате закончатся заседания, надо будет порасспрашивать. Пока никаких перспектив. Мы выясним, кто из депутатов живет на южном берегу реки, и тогда, возможно, стронемся с мертвой точки. Я уже дал задание.

Томас стоял у огня, наслаждаясь тем, как по спине растекается тепло. Обычно камин монополизировал Этельстан.

— Думаю, нам все же придется рассмотреть вероятность того, что это был один из его коллег, — с сожалением произнес он.

Драммонд резко поднял голову, и по его лицу стало ясно, что он не согласен с этим заявлением. Однако в следующее мгновение в нем возобладал здравый смысл.

— Пока рано, но полностью отказываться от этой версии нельзя, — вынужден был признать он. — Сначала мы возьмем в разработку личных и деловых врагов, а также изучим — да поможет нам Господь — вероятность того, что это был сумасшедший.

• Предыдущая
• 8/74
• Следующая