В садах Лицея. На брегах Невы - Басина Марианна Яковлевна - Страница 53

• Предыдущая
• 53/77
• Следующая

А тут еще «История»…

Молодые вольнодумцы негодовали. Не того они ждали от труда Карамзина.

«Карамзин хорош, когда он описывает. Но когда примется рассуждать и философствовать, то несет вздор», — таков был приговор Николая Ивановича Тургенева.

Никита Муравьев, сам талантливый историк, решил дать бой Карамзину.

И вот в третьем этаже дома на Фонтанке, склонившись над летописями и документами, продолжал свой труд маститый историограф, а этажом ниже, весь кипя от негодования, обличал его заблуждения молодой вольнодумец.

Карамзин, посвящая свой труд Александру I, писал: «История принадлежит царю».

«История принадлежит народам», — парировал Никита Муравьев.

Карамзин философствовал: «Но и простой гражданин должен читать историю. Она мирит его с несовершенством видимого порядка вещей как с обыкновенными явлениями во всех веках: утешает в государственных бедствиях, свидетельствуя, что и прежде бывали подобные, бывали еще и ужаснейшие и государство не разрушалось».

Это место особенно возмутило Муравьева. Что же получается? Если в древности были Нерон и Калигула, значит, терпим и Аракчеев? И выходит, что зверства Ивана Грозного должны примирить с ужасами военных поселений! И Карамзин еще объявляет себя «беспристрастным» историком! Хороша беспристрастность, когда на каждой странице говорится о полезности для России самодержавия, о любви к притеснителям и «заклепам»…

Вскоре по Петербургу пошла эпиграмма:

На кого эпиграмма, не спрашивали. И так было ясно, что на Карамзина. Спрашивали другое: кто автор? Пушкин помалкивал, но мнение было единым. Льва узнали по когтям.

Эпиграмма ли послужила причиной разрыва, или прорвалось наружу то, что таил в душе Карамзин, но он дал почувствовать Пушкину, что их дружба кончилась. «Карамзин меня отстранил от себя, глубоко оскорбив и мое честолюбие и сердечную к нему привязанность».

Пушкин всегда вспоминал об этом с горечью и считал, что Карамзин поступил несправедливо, жестоко.

На той же стороне реки Фонтанки, где и дом Муравьевых, но гораздо дальше от Невского, между Семеновским и Обуховским мостами, стоял трехэтажный особняк, построенный в конце XVIII века. В начале прошлого века особняк этот принадлежал директору Публичной библиотеки и президенту Академии художеств Алексею Николаевичу Оленину, достался ему в приданое за женою Елизаветой Марковной, урожденной Полторацкой.

Фамилия Полторацких появилась в Петербурге в царствование Елизаветы Петровны. Тогда был привезен в столицу молодой украинец, обладающий прекрасным голосом, Марк Федорович Полторацкий. Он сделал карьеру — стал первым директором придворной певческой капеллы, получил дворянство. Елизавета, а затем и Екатерина II к нему благоволили. Одаривали поместьями, тысячами крепостных душ, земельными участками в столице.

У Марка Полторацкого было много детей. Трем дочерям достались в приданое участки на Фонтанке.

Еще с петровских времен на поросших лесом берегах Фонтанки охотно строились вельможи. Здесь возводили они загородные дома. Тогда это было за городом. Полиция обязывала владельцев таких домов вырубать вокруг леса, чтобы лишать укрытия разбойников. От непосильных тягот, от каторжного труда в строящемся Петербурге в этих лесах скрывалось немало беглых «работных людей».

В царствование Екатерины II на расчищенных уже берегах Фонтанки выросло множество пышных зданий — дворцов и особняков. Здесь возвели дворцы князь Юсупов и граф Шереметев; Гаврила Романович Державин купил и заново перестроил для себя отличный особняк. Здесь же на огромном участке, принадлежавшем Полторацкому, появилось три совершенно одинаковых дома. Один из них вскоре стал известен как дом Оленина.

Директора Публичной библиотеки и президента Академии художеств называли «тысячеискусником». Действительно, этот маленький человек с некрасивым умным лицом и оттопыренными ушами обладал всевозможными талантами. Ловкий царедворец, умевший со всеми ладить, преуспевающий сановник, Оленин был в то же время одним из основателей русской археологии, неплохим рисовальщиком, знатоком и любителем искусства. Его дом на Фонтанке украшали картины, статуи, античные слепки, этрусские вазы.

В этом жилище просвещенного сановника «приятности европейской жизни» вполне совмещались с чертами быта старинного русского барина.

Кроме хозяев и их детей дом населяли приживалки, бедные родственницы, воспитанницы, гувернеры, гувернантки, многочисленная дворня. За изобилие обитателей и их разнородность арзамасец Вигель называл дом Олениных «Ноев ковчег». Для полноты картины следует добавить что в «Ковчеге» жил даже индус, которого Оленин подобрал полузамерзшим где-то на Фонтанке.

В «Ковчеге» любили гостей, особенно знаменитых. Хозяин-меценат покровительствовал талантам.

Здесь дневали и ночевали Крылов и Гнедич. Оба служили в Публичной библиотеке под начальством Оленина. Крылов, одинокий холостяк, стал как бы здешним домочадцем.

По вечерам у Олениных собирались писатели, художники, артисты. Привозили литературные новости, известия о только что появившихся картинах и спектаклях.

В отличие от большинства богатых петербургских домов здесь не в чести были карты. Зато процветали игры, особенно шарады, в которых обычно участвовали литературные знаменитости. Пушкин охотно посещал этот дом. Однажды, придя к Олениным, он заметил среди гостей молоденькую незнакомку. Она выделялась не только красотой. Что-то очень привлекательное было во всем ее облике.

От хозяйки дома, добрейшей Елизаветы Марковны, Пушкин узнал, что гостья — ее племянница Анета Керн. Она замужем за бригадным генералом Ермолаем Керном.

Елизавета Марковна посетовала на несправедливость судьбы. Анета почти девочка, а муж ее немолод. К тому же живут они в ужасной глуши, где-то в Лубнах, на Украине, где стоит полк генерала. А ведь такая красавица могла бы блистать при дворе.

Так Пушкин познакомился с Анной Керн.

Весь этот вечер он был занят ею, и только ею. А она не замечала его. Имя Пушкина мало что говорило молоденькой провинциалке. В Лубнах его еще не слышали. И Анна Петровна, завороженная созерцанием литературных знаменитостей, скользнула небрежным взглядом по невысокой фигуре курчавого юноши. Всем ее вниманием владел Крылов. Его за какой-то фант заставили читать басню. Читал он удивительно. А потом начались шарады, и Анне Петровне опять было не до Пушкина. Ей досталась роль Клеопатры — египетской царицы, которая умертвила себя, прижав к груди ядовитую змею.

Обаятельная, юная, с корзинкой цветов в руках (предполагалось, что там находится змея — аспид), «Клеопатра» была прелестна. Пушкин не сводил с нее восхищенных глаз. Он во что бы то ни стало решил завладеть ее вниманием.

• Предыдущая
• 53/77
• Следующая