В большой семье - Котовщикова Аделаида Александровна - Страница 9

• Предыдущая
• 9/29
• Следующая

Оська отчаянно скривил губы:

— Так мы его к нам возьмем, да? Матвей Иванович! Сейчас же и поведем к нам. Ведь нельзя так.

— Нельзя, — согласился Викентьев. — Пока к вам. А там определим. А кто определит? Нянька сама не может. Я завтра утром уезжаю… Ну, давай его собирать.

Матвей Иванович развернул на Алике плед, потом завернул снова: Алик был в тулупчике и в шапке.

— Так и поведем. Теплее будет. Саночек у вас нет ли?

— Были, да отдала кому-то, — я ведь тут почти не живу, — ответила соседка, — мне не надо…

На улице от мороза сразу перехватило дыхание.

Успела подняться луна. Яркая и полная, она стояла над городом. Залитые голубым таинственным светом сугробы пересекали отчетливые тени. И в лунном сиянии трудно было разглядеть, где сугробы, где дома, а где ледяные глыбы. Снег звонко скрипел под ногами.

— Мороз большой, — пробормотал Оська. Губы у него не слушались: свело от стужи.

Подхватив Алика под руки, Оська и Матвей Иванович почти несли его, стараясь шагать как можно быстрее. Края длинного клетчатого пледа они закинули ему за плечи. Алик плохо передвигал ноги, спотыкался и скользил, а то и просто тащился по снегу.

Вдруг Матвей Иванович остановился:

— Не могу, — прошептал он задыхаясь. — Сил нет больше. Ведь он почти не идет.

И сейчас же, точно молчаливо с ним соглашаясь, Алик темной кочкой опустился на снег.

— Уже близко, близко, — твердил Оська. — Алик, вставай!

Алик не двигался… Он сидел на самом перекрестке, где когда-то сплетались трамвайные линии. Оська вяло подумал, что ведь на Алика могут наехать сразу несколько вагонов. Но трамваев не было. Не было и трамвайных рельс: плотный слой льда и снега похоронил их под собой.

Казалось, в мире остались только луна, мороз и Алик, которого надо обязательно дотащить.

— Ну, пошли, пошли! — умоляюще бормотал Оська.

— Ты какой-то железный, Ося!

Крякнув, Матвей Иванович взял Алика под локоть и поднял его. Оська вцепился в локоть мальчика с другой стороны. Но вдруг он споткнулся и упал. Упал и Алик. Оська подумал: «Как хорошо лежать!» Но вот, точно сквозь воду, до него донесся крик:

— Ося-а-а!

В крике был такой испуг, что Оська вскочил на ноги.

Матвей Иванович облегченно вздохнул:

— А я думал: и ты уже не можешь.

Они поставили Алика на ноги. Тот качался из стороны в сторону.

— Ты спишь, что ли? — сердито закричал на него Оська. — Не спишь ведь, так стой, наконец!

В эту минуту их обогнала девушка в шинели и красноармейской ушанке. Пройдя несколько шагов, она остановилась, посмотрела на них и вернулась:

— Больного ведете, товарищи? Далеко?

Прежде чем ей успели ответить, она отстранила Матвея Ивановича и Оську и легко подняла Алика на руки.

— Близко, совсем близко, — по-стариковски заторопился Матвей Иванович. — Вот спасибо вам.

Оля и няня раскрыли глаза от удивления, когда вдруг незнакомая девушка в военной шинели внесла на руках в комнату Алика. Она положила мальчика на диван, записала на клочке бумаги его фамилию и адрес Хрусталевых, сунула этот клочок в карман и ушла.

Матвей Иванович и няня уговаривали ее погреться, напиться кипятку, но она сказала, что очень торопится.

Алика раздели, уложили в постель и напоили горячим.

На другое утро Матвей Иванович уехал. А через несколько дней вдруг пришли за Аликом.

Было это утром. Повозившись на своем диване, Оська вылез из-под груды одеял и пальто, надел поверх фуфайки, в которой он спал, еще два свитера, натянул вторую пару лыжных штанов, потом меховую куртку Виктора Федоровича, туго подпоясался и ушел в очередь за хлебом.

Оля прижала к себе шевельнувшегося во сне младшего брата — Димку — и прошептала:

— Спи, мой маленький, спи.

Почему-то ей особенно жалко становилось братишку, когда он лежал в кровати. Она обнимала Димку, стараясь его согреть.

Оля старалась снова заснуть, но не могла, потому что очень хотелось есть. Хлеб, выданный на сегодня, был съеден еще вчера. Оська пошел брать хлеб на завтра. На ужин вчера всем досталось по крошечному кусочку. Кроме того, к кипятку каждый получил по ложечке муки, которую няня стрясла с трех мешочков. На обед она должна сварить оставшееся пшено, но это будет еще очень не скоро.

Чтобы не думать про еду, Оля стала «воображать».

Воображала она почти каждый вечер перед тем как заснуть, и всегда одно и то же. Через минуту она уже забыла о хлебе и о лютом холоде в комнате.

Оля представила себе, что мама на фронте, а вовсе не умерла. Да, да, тоже на фронте, как папа и как тетя Вера, мать Оськи. Писать письма мама не может. Есть же такие места на войне, откуда нельзя посылать письма и туда писать тоже нельзя. А сейчас письма совсем перестали приходить. Как настали страшные холода, не было писем ни от папы, ни от тети Веры. Мама лечит раненых и всё время думает об Оле.

От этих радостных мыслей Оле будто стало теплее, и она задремала, а потому не слышала, как постучали. Словно по волшебству, в комнате оказались две девушки. Румяные от мороза, обе в пуховых платках и в полушубках, они сначала показались Оле одинаковыми. Но уже через минуту она увидела, что одна девушка курносая и высокая, а другая коротенькая и черноглазая, с густыми бровями.

— Нас прислала младший лейтенант Ермакова, — сняв рукавичку и дуя на пальцы, сказала высокая. — У вас лежит больной мальчик Алеша Сахаров?

— Мы из комитета комсомола, — сказала черноглазая девушка. — Мы его в больницу отвезем, а поправится — определим в детский дом.

Оля вылезла из-под одеяла и стояла у стола в пальтишке, придерживая у подбородка края старого Димкиного одеяльца, в которое она закуталась, как в шаль. Она подумала, что, конечно, младшему лейтенанту приказал старший лейтенант Сахаров — отец Алика. «Найдите моего сына и вылечите его в больнице».

Голоса разбудили няню. Спросонок она испуганно моргала.

— Алик не может сам итти, — сказала Оля. — У вас есть саночки? А то мы дадим, только вы назад привезите.

— Мы на руках его понесем. — Высокая девушка наклонилась над Аликом.

Морозный румянец на щеках девушек сошел, и стало видно, что обе они бледные и худые. Но, надевая на Алика тулупчик и валенки, они двигались быстро и деловито, и смотреть на них, живых и проворных всем было странно и удивительно приятно.

Черноглазая девушка вынула из кармана сухарь и вложила его в слабые пальцы Алика. Но мальчик выпустил сухарь, и он упал на одеяло. Одна из девушек подняла сухарь, отломила от него кусочек и дала Димке.

Когда высокая девушка нагибалась за сухарем, из кармана ее полушубка выпала на пол газета.

— Это старая? — спросила Оля.

— Вчерашняя, — ответила девушка.

Оля с удивлением смотрела на газету. Ей казалось, что сейчас нет газет. Так же, как нет электричества и воды в кранах.

— Я оставлю вам, — сказала девушка и положила газету на стол. — А где ваши папа и мама?

— Папа на фронте, а мама… — Оля замолчала. Ей очень захотелось сказать, что мама тоже на фронте. Но, посмотрев на няню и опустив глаза, закончила: — Мамы нет.

Девушки понимающе переглянулись.

Алик покорно позволил взять себя на руки.

Негромко, но четко он произнес:

— До свиданья.

Оля смотрела вслед уходившим девушкам, как завороженная. У двери черноглазая повернулась:

— Если лейтенант Ермакова к вам зайдет, вы скажите, что мы ее просьбу в тот же день не могли выполнить, потому что много случаев таких…

И вдруг Оля сообразила, что лейтенант Ермакова — это та девушка, которая принесла Алика.

— Пойдем, Ася, мы долго так здесь…

— Какие хорошие! Та девушка их прислала, — говорила Оля няне, когда комсомолки ушли. — Алик теперь поправится, правда?

Няня затопила печурку и стала варить кулеш, а Оля мешала ложкой в кастрюле.

• Предыдущая
• 9/29
• Следующая