Золотые врата - Николаев Андрей - Страница 16

• Предыдущая
• 16/73
• Следующая

Жарко протопленная изба, заметенные снегом окна, стол с объедками и полупустой бутылью. На полу, на бухарском ковре похрапывает Нерчу. Гудит раскаленная печь – видно недавно кто-то подбросил в топку угля.

Назаров приподнялся на койке и вытер мокрое от пота лицо простыней. Руки едва повиновались, еще подрагивая от пережитого во сне кошмара. Он помнил сон до мелочей, словно только что увиденный фильм. Помнил каждый лист папоротника вокруг озера, слышал звук падающей воды, видел женщину, как наяву: прекрасное лицо, затягивающие в омут желания глаза, капельки воды на обнаженном теле… длинный змеиный язык, рвущийся вниз по пищеводу…

Назаров сглотнул, чувствуя рвотный позыв, вскочил с койки и, добежав до стола, припал к носику остывшего чайника.

– Мерзость какая, – пробормотал он, отрываясь, чтобы вдохнуть воздуха и снова стал жадно глотать холодный чай.

Ноги подгибались, он рухнул на табурет, тяжело дыша. Нельзя так пить, хотя, казалось бы, чего особенного? Литр разведенного спирта на двоих. Нерчу, правда, уже после первого стакана стал бормотать что-то по-ненецки, беспричинно улыбаться и мотать головой. От спирта, правда, не отказывался. Спать на койке Нерчу отказался и упросил Назарова разрешить ему улечься на ковре – заворожили ненца разноцветные узоры. Александр помнил, что смог раздеться, улегся в койку, отогнал мысль о том, что обещал проверить порядок в казарме и провалился в тяжелый сон.

– Приснится же такое, – он покачал головой, сбрасывая остатки дурмана.

Спирт, вроде, обычный. Ректификат. Что он, не пил его, что ли? Может рыба тухлая – закусывали они вяленой рыбой, которую Нерчу расхваливал, пока Назаров разводил спирт. Нет, рыба была вкусная, жирная.

Во рту снова стало сухо, и Александр глотнул из чайника. Умаров, который прибрался в избе, заодно заварил чай, как он сказал: настоящий чай, по-узбекски! И печь он протопил, видно вспомнив жару в родных местах – в избе было не продохнуть.

Назаров взглянул на часы – шесть. Вечер, или утро? За окном полумрак: то ли солнце уже село, то ли еще не взошло? Черт знает что! Как они определяют время суток?

Александр убрал недопитый спирт в сундук, куда вчера свалил из чемодана свои вещи. На глаза попалась опасная бритва. Он провел рукой по трехдневной щетине – последний раз брился на «Самсоне» в тот день, когда они подошли к Новой Земле. Что ж, раз взялся наводить порядок – придется и самому соответствовать. Достав круглое зеркальце и бритвенные принадлежности, он подогрел в железной кружке воды, густо намылил подбородок. Бритва еще не потеряла остроты – немецкое лезвие великолепно держало кромку и Назаров не спеша, с удовольствием, стал бриться. Даже песню замурлыкал – бессмертную «Белла чао»:

В горах расцветают опять эдельвейсы,

В долине послышался крик коростели,

Мы скоро увидимся, будем мы вместе,

Дорога к тебе мою песню несет.

О, Белла, чао! О, Белла, чао…

В конце концов, ну, привидился неприятный сон, ну, и черт с ним! Александр снял с лица последний клочок пены, полюбовался своей работой, холодной водой смыл остатки мыла и вытерся полотенцем. Когда осколком по башке двинуло – еще и не то снилось, эка невидаль. Назаров плеснул на ладонь одеколон, зашипев, протер скулы.

Одевшись, он туго подпоясал гимнастерку, накинул сверху малицу и вышел из дома. Ворота в лагерь были закрыты, возле будки прохаживался часовой с закинутой за плечо винтовкой с примкнутым штыком.

Назаров пошел к казарме – самое время проверить, как исполняются его распоряжения.

В помещении пахло хозяйственным мылом, вымытый пол был еще влажным. Дремавший возле тумбочки дневальный, выкатил глаза, увидев начальство.

– Товарищ капитан, – начал Умаров, – …

– Тихо, боец. Устав забыл? До подъема рапорт отдается в полголоса.

– Так точно!

– Вольно.

Назаров прошелся по казарме, мягко ступая пимамими по дощатому полу. Табуреты стояли ровными рядами, отутюженная форма аккуратно разложена. С последней койки в ряду поднялся Войтюк с гимнастеркой в руках.

– Вот, подворотничок подшиваю, – прогудел он, – пришлось простыню распустить – больше нечем.

В его чисто выбритом лице не осталось ничего бандитского – типичный старшина, хозяйственный и деловитый. Лишь покрасневшие глаза выдавали его вчерашнее состояние.

– Слушай, Войтюк. Что у тебя Умаров вечный дневальный, что ли?

– Так получилось, товарищ капитан. Мужики все с похмелья, а он не пьет – вера не позволяет. Вот и отдувался за всех. Утром сменю.

– Ладно. Выйди-ка на двор, разговор есть.

– Слушаюсь.

Назаров вышел из казармы, закурил. Падал снежок, бараки стояли темные – сотрудники «бестиария», видимо, еще спали. Низкие облака будто застыли над лагерем. Тишина стояла такая, что закладывало уши.

Хлопнула дверь, Войтюк, в тулупе и черной шапке-финке, приблизился, хрустя снегом, отдал честь.

– Товарищ капитан, командир взвода…

– Ладно, не тянись, – остановил его Назаров, – чего не спишь?

– А-а, как дня три гульну, так бессонница, – пожаловался тот.

– Вы же воинское подразделение…, – начал было Назаров, потом, махнув рукой, достал папиросы, – закуривай.

Войтюк осторожно взял папиросу толстыми пальцами.

– Сто лет «Казбек» не курил, – сказал он, – тут папирос не найдешь – самокрутки в ходу.

– Заканчивай этот бардак, понял? Ты – командир, у тебя вся власть. Если не сможешь сам – обращайся ко мне.

– Так точно. Да я и сам смогу, – Войтюк сжал ладонь в кулак, покачал, будто взвешивая, – у меня не забалуешь. От безделья это, товарищ капитан. Бойцу оно что? Дело ему нужно, тогда не разбалуется.

– Ты в линейных частях не служил?

– Как же. В пехоте, восемь лет старшиной роты.

– А чего ж в охрану лагерей подался?

– Брат, дурачок, спер жменю зерна в колхозе, дали ему пять лет. Мать отписала, плачет. Помоги, пишет, если сможешь. Ну, я подал рапорт, думал, попрошусь туда, где Митька сидит. А меня вишь, сюда загнали. А Митька на Колыме. Не судьба, видать. – Войтюк покосился на Назарова, – как вы меня в морду. Ловко. Только вот, при всем народе-то…

– Сам нарвался, – усмехнулся Александр, – выбирать не приходилось: либо я тебя уложу, либо ты меня.

– Это точно, – вздохнул Войтюк.

– Ладно, кто старое помянет… Там я видел, винтовки, как дрова валяются. Непорядок, старшина.

– Не стреляют винтовки в лагере, товарищ капитан. Вроде и не нужны, значит.

– Как это не стреляют?

– Никак не стреляют. За проволокой – пожалуйста, а здесь – ни в какую. Ваш «ТТ» тоже не стрельнет, попробуйте.

Назаров достал пистолет, снял с предохранителя и, передернув затвор, поднял ствол в небо. Раздался сухой треск бойка.

– Что за черт, – Назаров передернул затвор еще раз, выбрасывая патрон, поднял пистолет.

Снова осечка.

– И как же это понимать?

– Не знаю, – пожал плечами Войтюк, – с профессором поговорите. Думаю, он знает, в чем дело.

– С Барченко? Поговорю, – пообещал Назаров, – только все равно: винтовки почистить, проверить. Стрелять бойцы не разучились?

– Можно попробовать, патронов много.

– Вот и хорошо. Завтра проведем стрельбы. Давай, организуй нормальный армейский быт. Пусть проводят политинформацию, в караулы ходят, ну, сам знаешь.

– Разберемся, – прогудел Войтюк, – разрешите идти?

– Давай, действуй.

Старшина затоптал окурок и ушел, а Назаров, еще раз оглядев спящие бараки, вернулся к себе. Нерчу уже проснулся, вскипятил чайник и, сидя на ковре, прихлебывал кипяток, макая в кружку ржаной сухарь.

– Здравствуй, Саша, – сказал он, отдуваясь, – садись, чаю попей. А мне скоро ехать надо. Жена ждать будет, нельзя, чтобы женщина долго скучала.

После чая он пошел запрягать собак, а Назаров заглянул в казарму. Там уже кипела нормальная армейская жизнь – бойцы, выстроившись, предъявляли Войтюку выглаженную форму. Придирчиво проверяя подворотнички, он обходил строй замерших в нижнем белье стрелков. Назаров поманил его.

• Предыдущая
• 16/73
• Следующая