Врата Атлантиды - Николаев Андрей - Страница 19

• Предыдущая
• 19/57
• Следующая

— Ну, ну… ничего, все пройдет, — бормотал он, проклиная так некстати появившуюся косноязычность.

Подхватив девушку на руки, он понес ее вниз. Света на первом этаже почти не было, с трудом нашарив последнюю ступеньку, он толкнул ногой дверь подъезда. Двор был пуст, только красная машина Анюты одиноко стояла рядом с подъездом, да возле пристройки курил Ильдус. Корсаков кивком подозвал его, осторожно поставил Анюту на ноги, раскрыл ее сумочку и достал ключи от машины. Ильдус стоял рядом с трясущимися губами и бормотал что-то, мешая русские слова с татарскими. Корсаков открыл заднюю дверцу, отодвинул сирень и помог Анюте устроиться.

— Ильдус, я тебя попрошу, пригляди за квартирой, — попросил Корсаков, доставая деньги.

— Не надо денег, — дворник убрал руки за спину, словно опасаясь, что может взять предложенные купюры. — Все сделаю, дорогой товарищ, за всем пригляжу.

— Спасибо, — Корсаков пожал ему руку и сел за руль.

Выезжая через арку, он посмотрел назад. Ильдус стоял посреди двора, растерянный, словно потерявшая хозяина собака. Окна квартиры Лады Алексеевны казались слепыми, будто глаза мертвого человека.

Анюта, упав лицом в сирень, плакала навзрыд, Корсаков сжал зубы.

«Все пройдет, девочка, ты не одна, — подумал он. — Будем надеяться, что это последняя потеря, которую тебе пришлось пережить».

В зеркальце заднего вида он увидел, как Анюта приподнялась на сиденье. Подавшись вперед, она обхватила его шею руками и прижалась лицом к его щеке. Он почувствовал ее мокрую щеку, ощутил прерывистое дыхание. В ее волосах запутались белые и фиолетовые цветки сирени.

— Мы всегда будем вместе, девочка, и впереди у нас вечность, — сказал он.

День похорон Лады Алексеевны начался неприятно.

Накануне ночью Корсаков работал допоздна. Анюта уже третий сон видела, а он рисовал эскиз за эскизом, сидя под включенной люстрой в большой комнате. Карандашные наброски валялись по всему полу, сигареты исчезали с пугающей быстротой — свою «Яву» Игорь уже выкурил и теперь смолил Анютин «Vogue», нещадно изжевывая тонкие фильтры. Картина неизвестного художника, уничтоженная во время смерти Белозерской, не давала ему покоя. Не то чтобы он хотел полностью воссоздать ее, но запечатлеть, совместить виденное в своем кошмаре и основной сюжет картины стало для Игоря навязчивой идеей.

Фигуры и лица воинов противоборствующих сторон, чудовища, окружающие Черную Женщину, Хельгру, выходили легко, но как только он пытался нарисовать саму Повелительницу Войска Мертвых, начиналась чертовщина. Карандаш рвал бумагу, ломался грифель, лицо воительницы приобретало то черты Лады Алексеевны, то Анюты, а то и вовсе Ларисы Мавриной — бывшей натурщицы, зарабатывающей нынче на хлеб под именем целительницы и колдуньи госпожи Флоры. Единственным удачным был набросок, нарисованный на Арбате, когда Сашка-Акварель признал в женщине Хельгру.

Более того, теперь, как только Игорь пытался приступить к ее портрету, старый особняк отзывался на каждое движение карандаша скрипами и стонами, на которые Корсаков до поры старался не обращать внимания. Ему постоянно казалось, что кто-то стоит за спиной, водит карандашом вместе с ним и в последний момент вмешивается, не позволяя придать эскизу законченность. Корсаков скрипел зубами, кидал карандаши в стену, рвал листы и ругался вполголоса последними словами.

В конце концов, разбуженная Анюта вышла из спальни, после того, как он, решив выпить кофе, опрокинул чайник, и сказала, что с нее довольно. Если он, Корсаков, не угомонится, то пойдет рисовать в ванную. Игорь, скрепя сердце, собрал разбросанные эскизы, выбросил порванные и скомканные листы и пошел спать. Стоило ему закрыть глаза, как он ясно увидел перед собой облик женщины, которую тщетно пытался нарисовать. Он осторожно попытался подняться с постели, но Анюта поймала его за руку, уложила и легла головой на плечо.

— Все, милый мой! Хватит. Утром дорисуешь.

— Уже утро, — буркнул Корсаков, однако обнял ее и постарался заснуть.

Отпевание было назначено на одиннадцать тридцать в часовне Головинского кладбища. В девять нужно было забрать тело Белозерской из морга Боткинской больницы, где она когда-то работала медсестрой.

Не успел Корсаков, как ему показалось, заснуть, как запиликал мобильный телефон Анюты. Она соскользнула с постели и принялась искать вредный аппарат, шаря в сумочке и переворачивая одежду на стуле. Наконец, обнаружив его в тапочке под кроватью, ответила на вызов и, чтобы не будить Игоря, ушла в большую комнату. До Корсакова донеслось неясное бормотание, потом она повысила голос, спохватившись, заговорила шепотом, затем, выругавшись, что умела не хуже самого Игоря, вбежала в спальню и принялась лихорадочно одеваться.

— В чем дело? — недовольно спросил он.

— Папашка чудит. Хочет оркестр пригласить. Пусть, говорит, все знают, как Кручинский умеет хоронить родственников! Депутат я или не депутат? Я ему покажу депутата, я ему устрою оркестр.

— Только без рукоприкладства, — попросил Корсаков и накрылся с головой одеялом.

Одевшись, Анюта растолкала его.

— Я тебе оставляю мобильник, вот, на стуле. Позвоню в половине восьмого, чтобы не проспал.

— Ладно. Время сколько?

— Шесть.

— О черт!

Он провалился в забытье, и ему приснился Леня-Шест, с загипсованными кистями рук. Они сидели с Леней в павильоне «Каприз» в Архангельском. На паркетном полу восемнадцатого века стоял мангал. Экскурсовод, миленькая девушка, которой Леня строил глазки и о которой шептал Игорю, что вот, мол, у этой русской красавицы все настоящее: и грудь, и задница, и ресницы, жарила на мангале шашлык. Рядом с мангалом валялась голова пестрой дворняжки, из которой, как Игорь догадался, и жарился шашлык. Голова дышала, вывалив розовый язык, и умильно смотрела на Корсакова, видимо, надеясь получить порцию шашлыка. Леня, ссылаясь на забинтованные руки, заставлял Игоря поить его водкой и прикуривать сигареты. В очередной раз подмигнув девушке, помахивавшей над мангалом портретом князя Юсупова в золоченой раме, Леня заявил, что если Корсаков ему друг, то он будет должен помочь Лене раздеться. Затем Корсаков разденет экскурсовода и опишет свои ощущения, поскольку Леня, стараниями инквизиторов, лишен возможности чувствовать под пальцами горячее женское тело. Корсаков спросил, а как насчет самого акта? Может, Леня тоже уступит, а Корсаков опишет, не жалея красок. На это Шестоперов резонно возразил, что в гипсе у него только пальцы на руках, а это самое, ну, вот это вот, совсем даже не в гипсе и функционирует превосходно.

Мелодичный звон — видно, мангал был автоматизирован — возвестил о том, что шашлык готов. Корсаков влил Лене очередной стакан водки, принял от девушки шампур и уже собрался впиться в сочную собачатину, как вдруг сообразил, что мангал неисправен — он звонил и звонил, отвлекая от пиршества и перебивая аппетит. Корсаков встал и с удовольствием врезал по мангалу ногой, обутой в футбольную бутсу, заорал от боли и… проснулся.

На стуле исходил противным писком мобильник, подъем ноги болел нестерпимо — оказалось, Корсаков во сне со всей силы саданул по столбику, поддерживающему балдахин. Шипя от боли, Игорь схватил телефон.

— Да?

— Привет. Выспался? — голос у Анюты был холоден. Оно и понятно: не каждый день хоронишь любимую бабулю.

— Почти, — сказал Корсаков, растирая ушибленную ногу. — Что с оркестром?

— Ничего. Папашка уперся, как баран. Ну, ладно. Ему же хуже, — в голосе Анюты послышались мстительные нотки.

— Только без скандала, — попросил Игорь.

Приняв душ, он оделся, наскоро впихнул в себя бутерброд с сыром, выпил кружку кофе и поспешил к метро.

Дорогу к больнице ему подсказали у метро «Динамо», Анюта ждала возле центрального входа. Корсаков чмокнул ее в щеку, чего она вроде бы и не заметила. По территории больницы они быстро прошли к моргу. Александр Александрович развел здесь бурную деятельность — требовал, размахивая депутатским удостоверением, чтобы тело Лады Алексеевны отдали вне очереди. Анюта оставила Корсакова курить в стороне, подошла к отцу и что-то негромко сказала. Александр Александрович осекся, помрачнел и уселся в автобус с черной полосой на боку и надписью «Ритуальные услуги».

• Предыдущая
• 19/57
• Следующая