Когда я был вожатым - Богданов Николай Владимирович - Страница 32

• Предыдущая
• 32/37
• Следующая

Этими скромными дарами мы надеялись ублажить наших гостей.

Кроме того, каждому родителю в подарок мы заготовили по лукошку яблок. Эти лукошки из бересты нас научил делать все тот же Иван Данилыч. Они были невелики, вмещали всего по нескольку яблок, но выглядели подарочно. Беленькие, чистенькие, они так и манили наполнить их чем-нибудь вкусным. Втайне ребята надеялись, что родители в следующее воскресенье вернут лукошко, наполнив чаем-сахаром и конфетами.

Накануне мы помогли снять в саду поспевший белый налив и грушовку, проведя операцию «малой кровью», «с небольшими потерями»: только упал с дерева неугомонный Франтик, сильно поцарапавшись о сучки, и, как всегда, сумела приобрести занозы и ссадины толстая Рая.

Теперь в саду оставались дозревать самые ценные осенние сорта: антоновка, апорт, скрижапель, анис. Дележка яблок была проведена, как торжественная церемония.

Директор совхоза велел доставить в сад весы. Яблоки, уложенные в корзины, взвесили и разделили, поровну вначале между караульщиками и совхозом, а затем долю караульщиков поровну между пионерами и садолазами.

Многие деревенские мальчишки пришли на дележку с родителями, очевидно, те опасались, что их могут обмануть, как маленьких. Мужики и бабы сами проверяли весы и наблюдали дележ с торжественной серьезностью, свойственной в таких делах трудовым деревенским людям.

И, получив положенное, потащили по домам корзины с таким молчаливым достоинством, которым мы невольно залюбовались.

Доставшиеся нам корзины с яблоками мы поставили в шалаши для аромата.

Но, увы, приятный яблочный запах в шалашах не спас нас от грядущих неприятностей.

Неожиданно, тут же после обеда, дозорные заметили, что по направлению к нам движется из показательного лагеря, поднимая пыль, нестройная, шумная, жестикулирующая толпа.

Движение ее и шум по мере приближения к лагерю нарастали.

Мы сразу почуяли: что-то случилось, и что-то нехорошее… Иначе почему наши выкатились из гостей раньше времени?

Тревогу увеличили вырвавшиеся вперед Катя и Франтик. Они ревели, как маленькие.

— Обидно, — говорил Франтик, размазывая грязным кулаком слезы.

— Наша редиска! Наши огурчики! — причитала Катя.

Когда они немножко поуспокоились, выяснилось, что наши ребята, будучи вместе с родителями приглашены к обеду, увидели за столом у пионеров Вольновой наши именные огурцы!

Оказывается, они попали сюда в очередной партии овощей, которыми артель «Красный огородник», по договору, за известную плату снабжает опытно-показательный лагерь.

И ребятам это показалось очень обидно. О родителях и говорить нечего, они возмутились до глубины души тем, что их ребята работают на каких-то привилегированных детей.

— Как вам нравится, а? Наши дети огурцы, редиску выращивают, трудятся, а те запросто жрут! Да что же, наши ребята<p>— батраки, что ли, для них?

— Почему для тех четырехразовое питание бесплатно, а для наших шиш!

— Это в честь чего же такое неравенство? Одни живут в хоромах, на всем готовеньком, а другие<p>— на шишах в шалашах!

— Те живут, как в раю, наслаждаются, прохлаждаются, а наши на них батрачат в поте лица… Это что же такое творится? По какому такому праву?

— Нет, мы такого издевательства над своими детьми не позволим! Мы всю жизнь на других батрачили, а теперь наши дети!..

Родительский митинг продолжался до позднего вечера.

Никого уже не интересовал ни чай с медом, ни медовые яблоки. Все, что раньше казалось хорошим и славным, теперь казалось дурным. Чем раньше восхищались и умилялись, теперь возмущались:

— Те на кроватках, на белых простынках, а наши в этакой грязи, как каторжные!

— Тех мушка не потревожит, на окнах сеточки, а наших комарищи запросто жрут!

— Нечего сказать, добились мы для своих деток счастливого детства! На соломе спят, сеном покрываются!

— Это что же получается, одни любимчики, а другие пасынки? Нет, у Советской власти дети все равны!

— Мы этот порядок порушим!

— Мы в райком партии!

— Мы этому Районо докажем!

Попало, конечно, и мне как вожатому.

— Это почему Вольнова для своих такого добилась, а ты не добился?

— Мы думали, пионерам так и полагается, ан, оказывается, бывает и иначе!

— Ты чего же молчал? Зачем нас обманывал?

— Сам ты эксплуататор детского труда, вот ты кто!

Мы и о тебе вопрос поставим!

В довершение несчастья явились вдруг давно приглашенные мной продавцы из булочной с гитарой и с двуручной корзиной обрезков и, на радостях встречи, тут же выложили весь секрет, с довольными улыбками заявили:

— Буржуям оно это, может, и не по вкусу, зазорно кусочки подъедать, а пролетариям в самый раз! Налетай, ребята, таскай кому что нравится. Кому с мачком, кому с изюмчиком!

Родители восприняли это как ужасное оскорбление.

Последствия родительского бунта не заставили себя ждать. Меня вызвали в райбюро пионеров. По выражению лица моего друга Павлика уже было видно, какая его коснулась буря.

Взбунтовавшиеся родители под предводительством решительной вагоновожатой успели обойти все учреждения, от райкома партии до Районо, и везде учинили такой шум, что Павлику приходилось вертеться, как карасю на сковородке.

— И кто бы думал, — говорил он сокрушенно, — что наше доброе дело окажется для нас таким лихом!

Он сообщил, что вопрос этот по жалобе трудящихся будет стоять на очередном заседании Районо. Надо приготовиться к худшему.

Как жалко, что не было в Москве Михаила Мартыновича! Как я узнал во Внешторге, он уже уехал во Францию и теперь далеко от нас, в Париже.

Когда я, вернувшись в лагерь, рассказал, что родители возмущены не только несправедливостью по отношению к нам со стороны районных властей, они вообще не желают, чтобы мы жили в шалашах и сами добывали пропитание, ребята очень огорчились.

Как быть, как сохранить наше райское житье? У кого найти защиты, если и Райбюро, по-видимому, против? Дядя Миша<p>— увы, его с нами нет!

А может быть, мы ошибаемся и действуем неправильно? Нет, ведь мы юные ленинцы, а известно, что Ленин однажды жил в шалаше в Разливе. Это все знают.

И вдруг кто-то предложил:

— Давайте напишем письмо жене Ленина, Крупской.

Расскажем, что хотим жить по-ленински, а нам запрещают!

А потом кто-то догадался: зачем писать, когда можно задать вопросы устно. Прийти к Надежде Константиновне и сказать: мы<p>— живые письма!

Идея мне понравилась. И вот мы у костра уже разбираем проекты устных писем и намечаем, кого послать.

В конце концов избранными оказываются авторы самых дельных, коротких и ясных писем<p>— это наш «доктор паровозов» солидный Шариков, дочка вагоновожатой Рита и, представьте, малышка Катя-беленькая.

И, кроме того, мы решили захватить с собой нашего трудновоспитуемого Ваську<p>— уж если нашему воздействию он не поддается, может быть, Надежда Константиновна с ним справится!

— Васька, — сказали мы ему, — если с тобой поговорит жена самого Ленина, послушаешься, что она скажет?

— Жену Ленина послушаюсь, — сказал Васька, — как же, кого же тогда слушаться!

И вот в одно прекрасное утро вместе с ними я у проходной Кремля. Звоню Надежде Константиновне по телефону, говорю, что я вожатый отряда, а со мной живые письма, можно ли начальнику караула их пропустить?

Надежда Константиновна переспросила, что это значит, в каком это смысле они живые, очень интересные, действенные? И, когда я объяснил, рассмеялась:

— Хорошо, передайте трубку начальнику караула.

Начальник отнесся к нам доброжелательно, сам провел мимо строгих часовых и напутствовал с улыбкой:

— Только зря по Кремлю не бегайте! В прятки не играйте, а то вас потом не найдешь, не вытащишь!

— Ну, уж и Царь-пушку-то не посмотреть, — протянула Катя-беленькая.

— Только Царь-пушку<p>— и марш, как из пушки!

• Предыдущая
• 32/37
• Следующая