Угроза вторжения - Маркеев Олег Георгиевич - Страница 96

• Предыдущая
• 96/153
• Следующая

Сначала, нажав на невидимые рычаги, они двинули Мещерякова вверх. Зарубленную статью неожиданно опубликовал солидный научный журнал. Последовали выступления на конференциях. Руководство института, почуяв, что к опальному мэнээсу проявлен интерес, предложило срочно защитить кандидатскую. Свалить Мещерякова в заранее выкопанную яму Салин не дал, и защита прошла «на ура». Больше всего веселилась молодая поросль, получившая в лице Мещерякова лидера и мессию одновременно. Руководителям НИИ не оставалось ничего другого, как сплавить набиравшего силу Мещерякова с повышением в Институт имени Сербского, поближе к «инакомыслящим», о которых он так пекся.

А после поездки на международный конгресс, где Мещерякова сознательно засветили перед зарубежными коллегами и теми, кто их опекает и финансирует, из него сделали Икара.

Со сладострастным хрустом зарубили подготовленную докторскую, затем компетентные товарищи с Лубянки вежливо намекнули на какой-то пробел в биографии, заставляющий временно приостановить поездки за кордон. Как на грех, в этот черный период от передозировки ЛСД скончался один из участников опытов. Гиены и шакалы — с научными степенями и без оных — почуяли запах мертвечины и дружно набросились на Мещерякова. Не прошло и двух месяцев, как восходящая звезда отечественной психиатрии закатилась, и мессия парапсихологии, как и всякий мессия, был публично выпорот и распят.

Но мессии не умирают на крестах. Их возносят в высокие кабинеты на невидимых ниточках, дергая за которые, вершили их земной крестный путь. Там еще не пришедшему в себя объясняют, что угодным богам делом лучше заниматься вдали от людской суеты. И Икар, если готов и согласен, превращается в Дедала.

Под псевдонимом «Дедал» Мещеряков и был отправлен в далекую клинику под Заволжском, где человеческого сырья для исследований было завались, а контроля почти никакого. То, что в этой же клинике укрыли от чужих глаз Кротова, было скорее совпадением, чем умыслом. Для Организации с перестройкой и гласностью наступили трудные времена; приходилось экономить на всем, включая и «убежища» для своих людей.

Неприкасаемые

Салин давно взял за правило наиболее острые эпизоды операции контролировать лично. Сейчас был именно такой момент. Мещеряков должен был на практике доказать, что его исследования стоят затраченных денег. Если удастся воздействовать на эту девчонку, подтолкнув ее к действиям в нужном направлении, то в работе с «человеческим фактором» наступит новый этап. С человеком можно будет работать совершенно фантастическими методами, исключающими засечку через обычные контрразведывательные мероприятия. Его не надо будет принуждать, доказывать, вербовать, в конце концов. Умело запрограммированный, он сам захочет сделать то, чего от него ждут остающиеся в тени кукловоды.

Салин снял очки и стал тщательно протирать стекла. Время от времени бросал взгляд на застывшего в напряженной позе Мещерякова.

Сухой и длинный, как жердь. Мещеряков еле уместился в просторном салоне «вольво», пришлось сгорбиться, чтобы не касаться головой потолка салона. Салину он всегда напоминал средневекового проповедника. Прежде всего поражали глаза — равнодушные и пустые, как у птиц, они вдруг становились цепкими и искрились нездоровым огнем. Вечно бледное лицо, казалось, состояло из бугров, шишек и впадин. Не лицо, а издевательство над окружающими. И, вдобавок, все это приходило в движение, когда Мещеряков начинал говорить. А говорил он, как все фанатики, долго и подробно, тщательно подбирая слова и нанизывая их на нескончаемую нить очередной гениальной, как ему казалось, мысли. Салин надеялся, что перевод с острова в Москву хоть немного убавит в Мещерякове аскетической худобы и монашеской угловатости движений. Напрасно. Получив лабораторию, Мещеряков из нее практически не выходил, наплевав на все столичные соблазны.

«Может, это и к лучшему, — подумал Салин, спрятав улыбку и наблюдая, как сквозняк треплет пегий клок волос на голове Мещерякова. — Время бюджетной нищеты, слава богу, кончилось. На талантливых людей я могу тратить столько, сколько потребуется. Деньги у концерна, куда я спрятал его лабораторию, несчитанные, от них не убудет. А структура концерна так запутана, что свои-то в ней не разбираются. Где уж чужому вычислить, чем занимается группка из десяти человек, сидящая на отшибе от основной штаб-квартиры, в полуподвале высотки на юго-западе Москвы? Так что с деньгами и секретностью проблем не должно быть. А вот если бы Мещеряков с великого голода и воздержания пошел в загул — это была бы проблема! Или начал строить особняк… Тьфу, чтоб не сглазить! Но ему, как всякому фанатику, кроме креста и костра, ничего не надо».

— Виктор сейчас войдет в дверь, — прошептал Мещеряков.

— Что вы сказали? — повернулся к нему Салин. В этот момент в рации тихо пропиликал зуммер. Водитель снял трубку.

— Передали, объект вошел в адрес, — сказал он, оглянувшись.

— Очень хорошо! — Салин невольно покосился на Мещерякова. Сколько ни общайся с подобными людьми, а к их парапсихологическим трюкам привыкнуть невозможно.

Настю разбудил звонок в дверь. Звонили настойчиво, зная, что дома кто-то есть.

Она потянулась, посмотрела на красные цифры на табло будильника. Долго не могла разобрать, сколько же времени, оказалось, начало девятого.

— Вот несет же кого-то нелегкая! — Она попыталась выудить из-под кровати тапочки, потом махнула рукой и пошла в прихожую.

Звонок опять зашелся, Настя крикнула:

— Ну не пожар же! Сейчас открою. — Сколько читала, даже сама раз накропала статью о мерах безопасности в наше криминальное время, но в глазок смотреть так и не научилась. Распахнула дверь и остолбенела: — Ты?

На протертом до дыр коврике переминался с ноги на ногу Виктор.

— Вот решил заглянуть. — Он стянул с головы черную вязаную шапочку, прозванную в народе «поларбуза».

— Нет, бабы, бывший муж — это что-то на фиг! — покачала от удивления всклокоченной головой Настя. — Бывших надо резать, иначе жизни не будет.

— Так можно или нет? — Виктор нерешительно двинулся вперед.

— Входи уж. — Настя шире распахнула дверь. — Пользуйся моей слабостью. Нет сил спустить с лестницы, пользуйся… Ботинки снимай, дверь закрой — и топай на кухню!

Она пошла впереди, успела глянуть в зеркало, шепнуть любимое — «ну и рожа у тебя, Шарапов»; поворачивая на кухню, ногой захлопнула дверь в спальню, сохранившую ночной беспорядок, Дмитрий Рожухин ушел совсем недавно. Услышав сквозь сон звонок, сначала даже подумала — вернулся.

— Благоверный, кофе будешь? — Настя грохнула турку на плиту.

— Не откажусь. — Виктор протянул к плите красные от холода руки.

— Вот-вот! Хоть клей, да налей. Мог бы из приличия и отказаться. Поднял ни свет, ни заря…

— Настюха, а ты с детства по утрам ворчишь, или только со мной начала?

— Успокойся, с детства. — Она потянулась, сладко, как котенок, прищурившись. Халатик распахнулся. — Глаза сломаешь! — Она прижала разъехавшиеся в стороны полы. — Следи за кофе, а я в душ.

Вернулась посвежевшей, теперь в глазах, как обычно, играли бесенята.

Виктор успел разлить по чашкам кофе и приготовить бутерброды.

— Хозяйственный ты у меня мужик. Жалко, поздно это выясняется. — Настя с ногами забралась на Угловой диван.

— Все веселишься? — Виктор присел на шаткий табурет, спиной к гудящей комфорке.

— А ты все страдаешь, доктор Фауст? — Настя отхлебнула кофе, закинула руку, нашла на полке пачку сигарет. — Будешь?

— Буду. У меня свои.

— Вот ты мне объясни. — Настя с наслаждением затянулась первой за день сигаретой. — Есть колбаса «Докторская». А почему нет сигарет «Санитарских»? Или водки «Акушер»?

— Не знаю. Что ты такая дерганая? Извини, я свалился, как снег на голову… Ты не одна? — Он кивнул на дверь спальни.

— В принципе или в данный момент? — Настя вскинула голову, и нерасчесанная прядка упала на лоб.

• Предыдущая
• 96/153
• Следующая