Наваждение - Марчик Георгий - Страница 2

• Предыдущая
• 2/13
• Следующая

Я лег одетый на кровать, подложил руки под голову и стал думать: как трудно будет убить эту любовь. Я знал это точно. Растоптанная, окровавленная, измученная, она будет вновь и вновь подниматься и заполнять меня. И каждый удар, каждый пинок в нее будет пинком по моему собственному, бедному, изболевшемуся сердцу.

С ревностью покончено. Исчез предмет ревности. Отныне некого будет больше ревновать. Птичка улетела. Не устерег. Плохой у нее оказался караульщик.

— Милый, ты будешь ужинать? — Лера села рядом со мной на тахту и осторожными, вкрадчивыми пальчиками погладила мне лоб, волосы. Что-то она учуяла своим аккуратным, чуть вздернутым носиком. Нет, слишком она самоуверенна и слишком уверена во мне, в моих чувствах. А ее трон уже шатался. Его раскачивали изо всех сил мое унижение, обида, злость, скоро к ним присоединятся ненависть и месть — угодливые слуги оскорбленного рогоносца. Тогда дело пойдет живее.

Я все также молча лежал на спине, подложив сцепленные руки под голову, стиснув зубы и чувствовал как чернота разливается по моему лицу, как оно все больше каменеет.

Теперь я не могу понять — почему тогда я сдержался, не сказал ей, что все знаю, не заорал, не оскорбил, не ушел, хлопнув дверью. Не знаю. Мне казалось, что есть какой-то смысл в том, что я молчу. Она была уверена, что я ничего не знаю, ни о чем не догадываюсь и вела себя как принцесса с подданным, жалко выпрашивающим ее подачку. Я еще выжидал чего-то, а пока играл….

Но, увы, это еще не было концом. Я еще не знал этого. Это было только началом, преддверием конца. Конец скоро последует. А пока вернемся к истокам этой истории.

Я лежал лицом кверху, подложив кулаки под голову, а Лера ходила по комнате. Плавные, неторопливые движения, горделивая осанка, чуть намеченная в уголках губ улыбка. Она играла заботливую, честную жену, гордую своей верностью. И все равно в ее наигранно-ласковом голосе, ртутно поблескивающем взгляде, этой змеящейся в губах улыбке просвечивали скрытое торжество, превосходство и насмешка: «Он лучше, сильнее, красивее, а ты пигмей, ничтожество. Я только терплю тебя, а его люблю. Ты опутал меня, купил, привязал деньгами, сделал своей рабыней, я завишу от тебя. Меня ты покупаешь, мнешь руками как вещь и стережешь как пес, чтобы самому, жадно сопя, обгладывать, словно лакомую кость. А ему я отдаюсь сама и только с ним, с ним я свободна, с ним, только с ним я чувствую себя счастливой».

Однажды в командировке я разговорился с молодым, лет тридцати, шофером автобуса. Он был худенький, русый, белозубый, с приятной улыбкой на интеллигентном лице. Оказалось, год назад он развелся и переехал в этот город. «Почему развелся?» — скорее машинально, чем из настоящего интереса спросил я. «Да так, не ладил с ее родителями». Я сразу все понял. «Ты очень любил ее?» — спросил я. Он неохотно ответил: «Да….» «Она изменяла?» — напрямик спросил я. Он был слишком хорош, чтобы не изменить ему. Шофер в одну секунду не просто побледнел, а побелел. Очевидно, ему стоило труда сдержаться. Он лишь неопределенно пожал плечами.

Я не стал продолжать разговор. Рана была глубокой и еще кровоточила. Я умею вскрывать людей как консервные банки, но что он мог еще рассказать о себе — о своих муках, о горьких, сухих слезах, которые проложили глубокие борозды в его сердце. Он нашел в себе силы обуздать свою страсть и уйти. Смогу ли я? Умом понимаешь, что надо, а сердце не хочет подчиняться. Оно живет по своим, неведомым разуму законам. Прав был поэт — если женщина не любит, ты с нею лишь — натерпишься стыда. Надо уйти, понимаешь это, а хоть плачь — не можешь — не хватает воли сделать последний шаг. Все парализовано страхом потерять ее….

— О, я совсем забыла, — весело сказала Лера, — у меня есть пригласительный на два лица в Дом кино. Новый французский фильм. Пойдем?

Я кивнул. Все лучше, чем сидеть дома. Можно на некоторое время забыться, спрятаться от самого себя. Мы быстро собрались, взяли такси и спустя короткое время были на месте. У Дома кино, как обычно, стояла толпа страждущих: «Нет лишнего билетика?» Лера гордой походкой с гримаской превосходства, нарядная, молодая, красивая, благоухающая дорогими духами, проследовала внутрь. Я как побитая собака покорно шел рядом. Сейчас на моем лице не было обычного самодовольного выражения превосходства, хозяина этой красоты.

Фильм я не воспринимал. На экране двигались словно тени, говорили, что-то делали какие-то мужчины и женщины, но я был слишком далек от всего этого.

Мы возвращались пешком, Лере захотелось прогуляться. Она была в восторге от фильма, от чужой светской жизни, прекрасных туалетов женщин, красивых мужчин, роскошных лимузинов, дорогих ресторанов….

Я вяло поддакивал. У меня было чувство, будто я, спотыкаясь и ничего не соображая, бреду с собственных похорон. На душе было пусто и омертвело, как на кладбище. Я был банкротом, Узнавшим, что все его состояние вылетело в трубу.

Все последующие дни подтвердили: да, Мила права. Надо было быть только чуточку внимательней. Верно говорят — последним об измене узнает муж. Но я был слишком ослеплен собственным счастьем. Даже перед демонстрацией фильма в Доме кино она ухитрилась оставить меня на десяток минут под предлогом, что ей надо срочно позвонить подруге. Подруге….

Раньше я обычно не обращал на это внимания. Сколько существует таких мелких уловок для простаков вроде меня.

Кто же оказался моим счастливым соперником. Смешно сказать. Двадцатидвухлетний, модненько одетый, с пушком на румяных щеках Шустрик. Она не понимала, что он ее не принимает всерьез, что он только развлекается с ее красивым телом, что этот франтик ничем не поступится ради нее. Впрочем, возможно, она, это маленькое чувственное животное, не задумывалась над этим. Для всего остального у нее есть я. Потому и вышла за меня замуж. Вернее продала себя замуж. Иногда, дурачась, она напевала: «Старый муж, грозный муж…» Я тихо млел, был на грани сладкого помешательства и не упускал ни одного удобного момента, чтобы обнять и поцеловать ее. Она игриво отбивалась: «Перестань!»

Все-таки она оказалась расчетливой и неглупой женщиной — изменой уравновешивала разницу в нашем положении в возрасте. Ей 22, мне на тридцать лет больше. Итак, праздник самообмана кончился. Что будет дальше? Пока я решил молчать. Стиснуть зубы и молчать. Надо получше во всем разобраться. Ради этой пустой и жестокой девочки, я сделал несчастными жену и дочь, потерял дом, покой, самоуважение…

Катю — свою жену — кареглазую шатенку, сохранившую хорошую, хотя и полноватую фигуру, с круглым, добрым, по-бабьи привлекательным русским лицом я никогда ни на минуту не переставал любить. Люблю ее и сейчас. О дочери — Гале — я не говорю. Спросите, как это можно одновременно любить двух женщин. Отвечаю: можно. Катя родной мне человек. Она часть меня самого, а может быть вернее будет сказать — я часть, причем, наверное, не лучшая ее.

Я любил ее даже тогда, когда она попыталась убить меня.

Неожиданно приехав с работы на дачу, она застала нас с Лерой в тот самый пикантный момент в постели. Это была ужасная сцена. Описывать ее у меня нет ни сил, ни желания. Катя воочию убедилась в том, в чем давно подозревала. Пожалуй, наибольшее самообладание сохранила Лера. Катя потрясение смотрела на нас. Растерянная улыбка побежала по ее лицу как круги по воде. Потом, резко повернувшись, устремилась прочь, ломая каблуки. Спустя несколько минут вернулась — мы уже поспешно одевались. Сквозь душившие ее рыдания, с немым ужасом в глазах она выкрикнула, обращаясь ко мне: «Ты! Ты! Ты!» Но больше ничего не могла произнести и вновь убежала…

Это был для нее тяжелый удар. Мне было стыдно, но не больше. Я был слишком поглощен своей страстью, чтобы всерьез, глубоко воспринимать чужие переживания. Это же и подвело меня — я забыл об осторожности.

Вечером я приехал в нашу городскую квартиру. Несколько раз днем я звонил домой, но Катя, услышав мой голос, бросала трубку.

• Предыдущая
• 2/13
• Следующая