Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 64
- Предыдущая
- 64/104
- Следующая
Не слышно ни звука. В этой беззвучности есть что-то мистическое. Меня охватывает странное волнение, какое обычно бывает только в цирковых залах. Расщепление ядра — почему оно происходит не с треском? Почему по меньшей мере не так громко, как при колке дров? К ревущему пламени мазутных форсунок я привык, я видел также угольное пламя в угольных ямах; ревущие адские бездны. И это безмолвие здесь! Оно глубоко беспокоит меня. Временами меня охватывает чувство, что я оглох. Я живу моими чувствами, но здесь нет ничего для глаза, ничего для уха, ничего, что можно почувствовать, потрогать. Мои глаза видят только трубопроводы и странно оформленные литые детали. Даже примитивнейшая паровая машина по сравнению с тем, что я вижу здесь, представляла бы собой более эффектную оптическую картину.
Я представляю себе ярко-красный шар в окружении воды, сверкающее грюнсвальдское солнце в слепящем ореоле, желто-оранжево-красное. Или же там внутри все выглядит совершенно по-другому: холодный голубой жар как от огня Эльма? Или же как от Северного сияния? Один-единственный раз я видел на небе Северное сияние: занавес из света, тонкие стеклянные стержни, излучающие изнутри свет, который на ночном небе взлетает до зенита.
Шеф делает два-три шага по лестнице и снова оказывается с телефонной трубкой, из которой слышится дребезжащий искаженный голос. Шеф передает на пульт управления, где мы сейчас находимся, а заодно и показания стрелок двух манометров рядом с ним.
Так как хочу фотографировать с другой точки, то я вроде маяка с вращающимся огнем, перевожу глаза на плотно укутанные трубопроводы, на причудливые стальные чудища, круглые и угловатые агрегаты, стрелы, предупредительные вывески, манометры, выкрашенные в серый цвет. И тут в сумбуре трубопроводов и вентилей я обнаруживаю висячий замок, настоящий нормальный, наполовину проржавевший амбарный замок! Напрасно пытаюсь я подавить подступивший позыв к смеху, и из-за этого разражаюсь дерзким хихиканьем. Шеф удостаивает меня рассеянным взглядом.
— Если бы я увидел такое на каком-либо курятнике, то не увидел бы в этом ничего смешного, — говорю я и показываю на замок, — но здесь? — И тогда ухмыляется и шеф.
В то время как я навожу камеру, нажимаю на затвор, снова навожу, шеф объясняет:
— Во время строительства каждую ночь проводили проверки рентгеном. Затем следовали гелиевые тесты на протечку — гелий указывает места протечек, которые не может обнаружить рентген. И если появлялся малейший дефект, заново делали всю деталь. Между прочим, строительный консорциум называется «Бебкок-Интератом».
Так как я фотографирую, то могу только кивнуть, показывая этим, что понимаю, о чем идет речь. Я бы с удовольствием подал и экскурсоводу знак остановиться: сначала вот до сюда, затем сделать перерыв! Потом снова фотографировать. И только затем продолжение текста. Но шеф уже снова говорит:
— Вокруг центральной части реактора сооружена защита от столкновения. У корабля, как вы, очевидно, знаете, — двойное дно. Промежуточное пространство может быть заполнено водой. Вода в таком случае служит для защиты от излучения, например, на верфи.
Шеф переводит дыхание и продолжает:
— Между прочим, вся камера безопасности тоже может быть заполнена водой. Клапаны затопления (кингстоны) расположены вон там внизу. Отсюда их не видно. Таким образом камера безопасности не может быть раздавлена, если корабль затонет. В этом случае кингстоны откроются автоматически и в мгновение нуль, запятая, ничего — произойдет выравнивание давлений.
Охотнее всего я бы остался здесь, сидя на корточках, чтобы попытаться понять функции агрегатов, которые шеф уже показал мне. Но шеф беспощаден. Он снова показывает то туда, то сюда и правой рукой небрежно указывает на новые вспомогательные машины:
— Вот здесь ионообменная установка для подготовки первичной воды. Ведь наш реактор является прогрессивным реактором, охлаждаемым водой под давлением, я вам это уже объяснял. Напорный резервуар имеет размеры десять на два метра. Он рассчитан на 85 атмосфер. Между прочим, вся камера безопасности сидит на подшипнике со слоем тефлона.
Теперь шеф выражается короче и произносит только названия: продувочная камера, газовыпускная камера, усилительный центр. Отсюда трубопроводы ведут прямо к пульту управления.
Снова и снова по металлу пробегает дрожь. Эта дрожь не может исходить из активной зоны реактора, она объясняется зарыванием носовой части корабля в волны. Я сажусь на лестницу и пытаюсь привести в порядок поток мыслей. Если бы здесь можно было бы услышать по меньшей мере какое-то эхо, какой-то электронный свист или шелест, как в лесу — но тут абсолютная тишина, тупо давящая тишина. Ни тиканья, ни звука падающей воды из протекающего вентиля. То, что здесь без единого звука высвобождается энергия в десятки тысяч лошадиных сил, выше моего понимания. Я могу произнести это вслух, но я не могу это представить себе. Я могу только сидеть здесь и смотреть вокруг меня — с открытым ртом, открытыми ушами, расширенными ноздрями. Даже запаха сгораемого озона не чувствуется. Слегка пахнет машинным маслом, как везде на корабле. Больше ничем.
Шеф смотрит на меня выжидающе. С прерывающимся дыханием я говорю:
— Свободных уголков нет, а здесь достаточно темно.
— При конструировании вряд ли думали о фотографах, — отвечает шеф.
Я смотрю на мои ручные часы. В этом перегретом лабиринте мы находимся всего двадцать минут, а мне они кажутся вечностью. Шеф приседает передо мной, кладет вытянутые руки на колени, а затем опускает их безвольно. Он ведет себя так, как будто на корабле нет более уютного места, чем это, и начинает снова объяснять:
— Этот реактор имеет отличную саморегуляцию. Поэтому мы и обходимся сравнительно простой системой саморегулирования.
— То есть? — спрашиваю я и пытаюсь, прислонившись к какой-то стальной опоре, устроиться поудобнее.
— Это означает, — говорит шеф, — что, если давление или температура в первичном контуре меняются, то регулирующие стержни автоматически меняют высоту. При нормальной эксплуатации мы можем полностью отключить регулировку реактора. Система саморегуляции реактора заменяет управление.
— И как это функционирует?
— Безупречно!
— Отлично, отлично, — говорю я вполголоса, так как меня раздражает, что шеф ведет себя так, как будто ему надо похвалить свою хорошо дрессированную полицейскую собаку за ее поведение, но шеф не слушает, а продолжает говорить:
— Надеюсь, что вы поняли то, что я сказал о регулирующих стержнях.
— Почти, — отвечаю я.
— Но это же очень просто, — говорит шеф почти зло.
Я убираю фотокамеры в сумку и изображаю понятливого школьника. Шеф набирает воздух в легкие и начинает снова:
— Цепная реакция должна контролироваться и управляться. И для этого служат регулирующие или поглощающие стержни. Все это я вам уже объяснял!
— Поглощающие стержни — это трубы из нержавеющей стали, заполненные карбидом бора, — барабаню я, как молитву. — Карбид бора служит поглотителем нейтронов. Нейтроны, освобождающиеся в топливных элементах и во время цепной реакции расщепляющие ядра урана-235, поглощаются стержнями. Отсюда и название — поглощающие стержни.
Шеф широко открывает рот и глаза.
— Хорошо! — говорит он. И когда мы снова балансируем по узким решетчатым помостам, он говорит мне в спину: — Между прочим, реактор развивает 38 термических мегаватт!
Я останавливаюсь и спрашиваю:
— А это много?
— Скорее мало. В конце концов здесь малый реактор. — Шеф делает паузу и с удовольствием скользит взглядом по близким, уже скрывающимся в глубине тени агрегатам. Правой рукой он проводит по толстому трубопроводу, будто лаская его.
И тут я быстро говорю:
— Скорее, своего рода домашнее животное в рамках биологического вида, — и сам себе кажусь ужас как остроумным. При этом на душе у меня совсем другое: я чувствую себя раздавленным, окруженным и находящимся под своеобразной угрозой. Моментами я испытываю такое ощущение, будто я нахожусь в безлюдном мире, приземлившись один с шефом на космическом корабле на холодной звезде, а дверь, ведущую наружу, заклинило — no escape (нет выхода).
- Предыдущая
- 64/104
- Следующая
