Прощание - Буххайм Лотар-Гюнтер - Страница 54

• Предыдущая
• 54/104
• Следующая

Наконец господин Ольрих говорит: «Я чувствую, что мне угрожает опасность…»

Со стороны кого, мне не сообщают. И так как пауза мучительно затягивается, я спрашиваю:

— Вы боитесь радиоактивности? Все здесь проверено ТЮФом (Объединение технического надзора ФРГ). ТЮФ — организация очень строгая!

Господин Ольрих не замечает того, что я поднимаю его на смех. Он говорит:

— Да, я знаю, что ТЮФ ничего не упустит. На это можно положиться. А затем еще есть СБГ. Нет, из-за этого я не беспокоюсь — и вам нет необходимости беспокоиться. Вы же застрахованы.

— Застрахован? — спрашиваю я.

— Да. Вы что, этого не знаете? Я же у вас за это сразу сделал вычет. Здесь у меня никто не ускользнет!

Теперь господин Ольрих смеется.

— Знаете, — мнется он нерешительно, — может быть, вы могли бы замолвить за меня словечко у господина капитана. Каюта рядом с господином капитаном свободна, я бы охотно перебрался туда — если господин капитан разрешит.

— А почему вы хотите переехать?

— Потому что в кормовой надстройке я не чувствую себя в безопасности. Здесь, впереди, в надстройке с мостиком не решится появиться никто из моих врагов.

«Черт возьми! — думаю я. — Как же мне избавиться от парня?»

— В персональные дела или прочие касающиеся корабля вопросы я, к сожалению, не могу вмешиваться. Это вы должны обсудить с капитаном, — отнекиваюсь я.

— Но я думал, что вы друзья с господином капитаном. Я думал, что будет неприличным, если я обращусь к господину капитану напрямую. Возможно, вы могли бы упомянуть об этом так, мимоходом. Я бы определенно отблагодарил за это!.. Но теперь я не хочу больше мешать, я вижу, что вам нужно делать важную литературную работу, — говорит он и после поклона исчезает наконец из моей каюты.

— Корабль дураков! — говорю я громко, когда щелкает замок двери, и так долго ищу имя авторши книги «Корабль дураков», пока не обнаруживаю фамилию Портер.

Так как своим пожеланием получить чай я прервал работу стюарда, то он помыл пол только в одном проходе. В моем туалете полотенца лежат там, куда их поместило волнение моря: в углу. Раковину умывальника «добрый парень» больше не чистил, а мое замечание, что корзину для бумаг следовало бы убирать, он, очевидно, понял так, что корзина для бумаг должна исчезнуть. Мне придется позаботиться о запасной корзине. Чайная посуда, которую он сегодня утром принес в мою каюту, наверняка останется на софе, разве только при следующем сильном наклоне корабля поднос не соскользнет на пол. Кучка битой посуды могла бы эффектно дополнить натюрморт из мятых полотенец.

За ужином первый помощник, считая, очевидно, своим долгом развлекать нас, утверждает, что моряки находятся в более плохой профессиональной ситуации, чем люди, работающие с машинами. Моряки обречены оставаться на кораблях, в то время как люди, работающие с машинами, могут найти себе выгодную работу на суше… На какой-нибудь АЭС, например. При этом он демонстративно смотрит на шефа.

— Однако есть же выражение «капитаны шоссейных дорог», — вклиниваюсь я и в согласии с шефом констатирую, что «капитан шоссейных дорог» — хорошая работа. — Много впечатлений! — говорю я.

— Подбирает то тут, то там какую-нибудь «кошечку», — добавляет шеф.

— А потом — множество пивных, в которых он встречается со своими коллегами.

— А если дослужиться до второго водителя (на дальних рейсах), то можно спокойно сказать водителю «ты, сумасшедшая скотина!» — фантазирует шеф дальше. «Попробовал бы кто-нибудь сказать такое начальству на корабле. Тут же лишился бы жирной записи в бухгалтерской книге. В целом капитан шоссейных дорог является вполне привлекательной профессией для вас, если вы непременно хотите нас покинуть».

Первый помощник недовольно уставился в свою тарелку, все это он выслушал с лицом, похожим на маринованный огурец, не проронив ни слова.

Старик продолжает спокойно есть, изредка пытаясь скрыть усмешку. Он говорит, очевидно считая, что нам не следует слишком потешаться над первым помощником:

— Врач основательно обследовал стюардессу, которая заявила о своей болезни, даже сделал электрокардиограмму. Он при всем желании не может объяснить грудные судороги, на которые она жалуется.

— Возможно, она беременна? — говорит шеф.

— При этом бывают грудные спазмы? — изумленно спрашивает первый помощник.

— Как бы то ни было! — обрывает пустую болтовню старик. — Она поправится.

Небо закрыто серым покрывалом, лишь непосредственно над линией горизонта по правому борту видна светлая полоса, и, будто для полноты контраста, море там еще темнее, чем по левому борту.

Снова на мостик! На зеленом экране радара справа от линии нашего курса видны три больших пятна, производящих впечатление клякс, — дождевые облака. Я знаю, что на экране дождевые облака можно «высветлить», но при этом существует опасность, что в результате объекты на экране не будут четко различимы.

Старик объясняет мне:

— В сравнении с облаками суда перемещаются по-другому. Несмотря на это, нужно внимательно следить за тем, чтобы своевременно обнаруживать суда. Если они, как теперь — еще на большом удалении, то они не так сильно прорисовываются, тогда различие не так велико, тогда «осветление» лучше выделит суда, но если они близко от меня, то мне приходится уточнять, где суда, а где облака.

— На каком расстоянии действует этот радар? — спрашиваю я старика.

— До шестидесяти четырех.

— Что значит шестьдесят четыре?

— Мили.

Указатель положения руля все время колеблется от двух градусов правого борта к двум градусам левого борта, и каждый раз раздается треск.

— Облака, к счастью, сильно прорисовываются только при постоянной картинке, — слышу я старика. — На большом зеленом экране радара я могу сразу же стереть изображение, но могу и продлить. Нормально изображение гасится и снова появляется через три-четыре минуты. Это «ситуация дисплей сет», то есть ситуационный дисплей, — объясняет старик.

— Вот! — вскрикиваю я вдруг. — Посмотри-ка: дельфины! Громадный косяк дельфинов движется прямо на корабль. По меньшей мере сто дельфинов играют вокруг форштевня. Это надо увидеть вблизи. Надо скорее спуститься по проходам и пробиться вперед к Monkeyback (обезьяньему баку).

Вокруг носовой части корабля такая толкотня, что от иссиня-черных тел едва видно воду. И все новые дельфины выпрыгивают из буруна у форштевня. Большинство переворачиваются в воздухе набок, чтобы шлепок был еще громче, когда они снова падают в воду. Затем они мгновенно переворачиваются, почти соприкасаясь с другими, возвращаясь обратно в свое нормальное для плавания положение. Немного впереди некоторые дельфины, делая петли, носятся с одной стороны форштевня на другую, а прямо перед кораблем море представляет собой сплошной разгул стихий, один шлепок следует за другим, как будто в воду перед нами попадают залпы снарядов.

На правой стороне разыгрывается дичайшая оргия цвета, до самого зенита небо залито анилиновой пестротой. Мы оба стоим и поражаемся: дельфины, небо!

Когда солнце садится, кичевые краски сразу же гаснут, исчезают и дельфины, будто по велению волшебной силы. Только далеко за кормой, на расстоянии примерно пятидесяти метров я еще вижу некоторых из них, скользящих по волнам, отходящим от носа корабля, но теперь они уже не прыгают.

— А вот и ты, — говорит старик, отводя от глаз прибор ночного видения, когда поздно вечером я откидываю войлочный полог, закрывающий вход на мостик. Приветствие похоже на упрек. Я устраиваюсь на лоцманском стуле и говорю:

— Мне не хватает приличного куска твоей жизни…

— Да?

— Довольно большого куска.

— Тогда лучше спуститься ко мне, — говорит старик, — здесь же нечего выпить.

Перед каждым из нас стоит пиво, и мне приходится долго ждать, когда старик заговорит.

— Что ты хочешь знать? — начинает он наконец.

— Все! Если это не затрагивает интимную сферу. Но сейчас скажи-ка: как обстояли дела в Норвегии?

• Предыдущая
• 54/104
• Следующая