Эвиал - Ринат Таштабанов - Страница 89

Я жду.

На дорогах неправильная тишина. Она разорвана пламенем костров, располосована звуками шагов, наполнена гулом тысяч голосов. И Тьмой. Тьмой, в которой все-таки нет места Тьме. Бред. Скажи мне это кто-то не так уж и давно — он услышал бы только смех. И наказание за попытку одурачить хозяйку перекрестков. Но теперь… я слишком хорошо вижу разницу. Это страшно.

Опять приходил Сиррин. Говорил, что так нельзя, что надо дружными рядами, Тьму на плечи — и вперед. Дескать, и что нам смогут сделать? Даже он? Он пришел говорить, а не слушать. Потому что надо было — хоть к кому-то. Он готов был рвать и метать, безжалостный повелитель полярных ночей. И — не мог. Он был сильнее меня и хуже переносил бессилие. А еще — он не слушал. Он кричал, что здешний гам его доконает, он спрашивал, как я вообще умудряюсь хоть что-то разбирать тут, не то что подслушивать его. Но ему не нужны были ответы. А мне…

Я опять, в который раз, пыталась докричаться до Уккарона — и ничего. Полубезумный, он стоял на страже его слишком давно. И продолжал стоять. Как, почему, откуда? Он почти не понимает слов, он только чует Силу — и делит ее на своих и чужих. И стоит. До сих пор. Наверное, единственный из нас, что бы не мнили и не думали остальные. А еще… он что-то знает, не может не знать. Но молчит. Не хочет сказать? Не может? Или я снова спрашиваю — не то и не так?

Ветер летит по дорогам. Ветер приносит слова — и складывает их у ног. Наверное, они важны. И я беру их в руки, я согреваю и оживляю. Но… Слова слиплись от крови. В них нет смысла — только боль, только… Грязными комьями они облепляют руки, они разлетаются вокруг. Они одинаковы. Даже слишком. Кровь и страх. Они… Почему люди на перекрестках говорят только об этом? Неужели все светлое и доброе они берегут для домов? Или я опять слушаю не то? Или… не то принес ветер?

Он молчит. Он знает — все пройдет.

Но слова слиплись от крови, слова, которые должны быть услышаны. Они вяжут руки. И нервы, уставшие от напряжения и ожидания, готовы отпустить и забыть. И уйти — в сторону. Оставив все — своим чередом… Но я смотрю и вижу — его. И знаю, что дальше не будет, что это «дальше» придет совсем скоро.

Я не понимаю, зачем он идет. Ведь таким ничего не нужно, в них нет, не должно быть ни желаний, ни порывов. Но — есть. И уже не время спрашивать, почему. А может быть, и вообще не время. Потому что — кончилось. Так долго сыпался песок, и вот… Я никогда не представляла себе вечность так, простенькими песочными часами, но сейчас почти слышу шорох. И ветер приносит липкие от крови слова. Зачем?

Пустые вопросы убивают Силу. Но оставить некоторые без ответа — себе дороже. Где грань?

И я бросаю слова вниз, заставляя их звучать. Чем бы они ни были, мне нельзя не слушать.

Слуха коснулась дрожь, слуха коснулся крик. Чей-то безмолвный крик, безнадежно-безжалостный в своей обреченности. Он просил Силы. Да и чего ж еще он мог просить? Как всегда. Он обещал крови, много крови, реки-океяны, и довольно соглашался Сиррин, утешенный хоть этим, и радостно улыбалась Зенда, вечно голодная и всегда обпившаяся ею, понуро кивал Аххи, давно решивший, что вещи, оплаченные так, должны быть выполнены. Шаадан просто привык, он считал платящих кровью чем-то вроде поклоняющихся, а то и детей, и за одно это готов был помочь. Не забывая, впрочем, стребовать плату. И Уккарону, как всегда — все равно. Надо — дадим, нет — еще лучше. И… осталась я — и мое слово. Да, да, да, конечно, да! Бери. Кто бы ты ни был, где бы ты ни был, для чего бы не… Поверь, мне хватает той крови, которую оставляют на перекрестках. Но ты, просящий у нас, не должен быть отпущен, не должен умереть. И не потому, что хочу жить я — жить и есть веру, страх или знание. Потому что кто же еще пойдет, когда будет сказано то, что должно, когда опять, в который раз, все будет решать — деяние?

И я смотрю, я жду, ведь, может, ты… По деяниям их узнаете… Но армия мертвецов — это не деяние, это страх. Я опять ошиблась, я снова увидела то, что хотела, вместо…

Плевать. Еще один, помнящий Тьму. Пусть будет — хоть так.

Он говорит, что Тьма — это свобода, и я не спорю. Даже с тем, что это свобода от себя. Но вариант свободы от свободы, свободы от любых намеков на бытие немножко не устаивает. Он знает, но говорит. Вязь слов выплескивается и падает — рядом. Вязью слов очень просто связать, на самом-то деле. И это он тоже знает.

А я играю. Моя игра похожа на безумие, моя игра похожа на бред, и даже он не видит в ней смысла. Это хорошо. Это очень хорошо, почти замечательно. Его слова тоже лежат здесь — как и сотни тысяч других. Я жду. Однажды я увижу, я пойму, что они и как их… И тогда вязь слов очень просто будет превратить в веревку, у которой два конца, и если умело воспользоваться своим, он не придет. Зенда говорит, что это глупая надежда и еще более бессмысленная попытка. Но она не предложила ничего лучше, и поэтому я играю. Я даже знаю, чего это будет стоить — и готова платить. Так или иначе, мы все заплатим. Я хочу, чтобы было за что.

Дорогами Межреальности ходят Великие. Я слышу их шаги, они впиваются в кожу. Великие ищут Мечи. Пусть. Я не знаю, что это, не знаю, в чем их сила и как ее собираются использовать, но… Искать, конечно, удобно, но это ошибка. Потому что создал же кто-то эти самые Мечи, а раз созданное может быть повторено. Потому что то, что ищешь, очень просто не найти. Я знаю это, быть может, слишком хорошо. Не раз и не два эта смешная драма повторялась на перекрестках. Они сильны и мудры, но они не умеют самого главного — они не умеют творить. Зато хорошо, даже слишком — убивать. А этого мало. Они… неужели не видят? Даже не чувствуют? У них же есть все, что нужно — Сила и вера, и целые миры — для. Но они не делают. Почему? Не могут? Ложь. Бояться? Туда же. Забыли? Или просто выбрали ту простую дорогу, которая попалась на глаза? Но разве так сложно понять, что на сей раз она приведет даже не во Тьму — к нему? В руки, если они у него есть, или во что-то другое.

Дороги Межреальности дрожат от Силы. Их так много, они почти всемогущи, и порой мне хочется кричать — почему? Почему — вы — не? Но они не слышат. Только дети Тьмы, привыкшие слушать ее, иногда разбирают мои слова. И не верят — почти всегда. Так же, как никогда бы не поверили в разумность дороги. А я смотрю, смотрю и молчу. На человека (или уже нет?), чьей Силы не выдержал бы ни один мир, который тоже ищет Мечи. Зачем? Если бы я могла докричаться… Тебе — зачем? Что может дать Силе большей, чем мир, даже самый могущественный из созданных в этом самом мире, созданных из него артефактов? Да, одному не выстоять — даже тебе. Но ведь вас же… Воюющих с одним врагом, убегающих, умирающих, останавливающих… Почему? У меня нет Силы — почти совсем. Может, поэтому я вижу то, что все они столь упорно не замечают? Вот только толку…

Чужая боль накатывает волной, привычно, зло, безжалостно. Я смотрю на человека, умирающего на обочине, я не вижу крови, но ведь это ничего не меняет. Я знаю — у него пробито легкое и шея — стрелами. Он похрипит — еще совсем недолго. И его кровь, пусть немного, ведь раны невелики, хоть и смертельны, упадет на истоптанную землю. Упадет мне в руки. Я жду. Это… становиться мерзко. Я еще помню дни, когда убийцы не смели подойти к дорогам — они оскорбили бы меня, а такие вещи не прощаются. Смерть всегда была быстрой и страшной, но, как и все достаточно злые уроки, быстро забывалась. Приходили другие, и… Теперь не бояться. Только иногда вспоминают. Я еще держу перекрестки. На них не дерутся и даже не ругаются. Я стала до жути мудрой от бессилия, я поняла, что предотвратить то, с чем не смогу мириться проще, чем мстить. Я все еще хозяйка перекрестков, но на дороги меня уже не хватает. И должна была прийти злость, всепоглощающая, изворотливая, или лучше — безжалостная ярость. Но вместо — только пустота. И намек на понимание. И невозможность достать. Как многому это учит… С каким удовольствием я отказалась бы от этих уроков!

Человек умирал, роняя кровь и жизнь мне на кожу. Да, подачки просящих мне не нужны. Сиррин вон завидует, и, кажется, почти искренне. Он не понимает, насколько это мало, сколько сверкающе-алых капель нужно для того, чтобы хотя бы связно мыслить…