Последний легион - Манфреди Валерио Массимо - Страница 51

• Предыдущая
• 51/106
• Следующая

— А, правда, что ты это делаешь только ради денег? — внезапно спросил Ромул.

— Мы получим вознаграждение, как получает его любой солдат, служащий своей стране, но это не значит, что деньги — единственная наша цель.

— Тогда почему ты?..

— Потому что мы римляне, а ты — наш император.

Ромул замолчал. Ветер усилился, холодный северо-восточный ветер, долетавший с укрытых снегами апеннинских вершин. Ливия почувствовала, как мальчик содрогнулся, и обняла его. Он сначала напрягся, но потом позволил себе прижаться к ее теплому телу. И закрыл глаза, думая, что, наверное, он мог бы снова стать счастливым.

Еще три дня они ехали по почти безлюдным местам, через леса, стеной стоявшие на склонах гор, выбирая такие дорожки, где им почти наверняка не грозили ненужные встречи. Когда они останавливались на отдых, Аврелий сначала проводил разведку окрестностей — или с одним из мужчин, или с Ливией; он хотел удостовериться, что здесь их не ждет какая-нибудь скрытая опасность. Но они не находили ничего такого, что могло бы их встревожить. Похоже, врагам не удалось определить, в каком направлении скрылись беглецы. И, в общем, ничего неестественного тут не было; вряд ли следы отряда можно было так уж легко обнаружить. К тому же им помогли темнота ночи и пепел вулкана, присыпавший отпечатки конских копыт, а их лодка утонула…

Казалось, все идет совсем неплохо. Продвижение отряда было рассчитано так, чтобы его прибытие на побережье совпало с назначенным днем встречи с кораблем из Византии. Беглецы начали понемногу успокаиваться. Их добродушное подшучивание веселило Ромула, по-прежнему скакавшего вместе с Ливией. Аврелий улыбался мальчику и частенько скакал рядом. Они даже время от времени болтали о разных пустяках, устраиваясь по вечерам у костра, — но, тем не менее, Аврелий все-таки держался на расстоянии. Ромул подумал, что это может быть связано с их скорой разлукой.

— Ты мог бы и поговорить со мной, — сказал он Аврелию как-то вечером, когда они сидели рядом, ужиная. — Это тебя ни к чему не обязывает.

— Разговаривать с тобой, Цезарь, — большое удовольствие и большая честь, — с улыбкой ответил Аврелий, никак не отреагировав на провокацию мальчика — И я был бы рад говорить с тобой почаще, но мы скоро расстанемся, как это ни печально, а дружба, как тебе известно, делает разлуку куда более тяжелой.

— Я не говорил, что хочу стать твоим другом, — возразил Ромул, подавив разочарование. — Я просто сказал, мы могли бы иногда обменяться парой слов, вот и все.

— Мне бы это понравилось, — кивнул Аврелий. — Но о чем мы будем говорить?

— Например, о тебе и твоих друзьях. Что вы все будете делать, когда передадите меня на руки новым опекунам?

— Слово «передадите» кажется мне не слишком правильным.

— Возможно, ты прав, но оно выражает сущность происходящего.

— А что, ты предпочел бы остаться на Капри?

— Ну, нет, в том положении, в каком я там находился, — нет, конечно. Но я ведь не знаю, что судьба заготовила для меня впереди. Похоже, что мне приходится выбирать — если, конечно, это можно назвать выбором, — просто между двумя разными тюрьмами, если я правильно все понимаю. Но если я не имею представления о том, что меня ждет, как я могу сказать, что бы я предпочел? Выбирать могут свободные люди, а я против собственной воли оказался зажат между двумя правителями. Кто знает, может быть, второй заставит меня пожалеть о первом.

Аврелий вполне понял сомнения мальчика, но не видел способа разрешить его сомнения. Он просто сказал:

— Я надеюсь, что не придется. Всем сердцем надеюсь.

— Я тебе верю. Ну, так что же ты будешь делать… после? И твои друзья?

— Я не знаю. Мы почти и не говорили об этом во время пути. Ни у кого из нас нет каких-то определенных намерений. Может быть, все мы немного боимся будущего. Как-то раз, в тот самый день, когда на наш легион напали варвары,

Ватрен говорил, что с него довольно военной жизни, что он решил все это бросить и уехать на какой-нибудь остров, где он мог бы разводить коз, пахать землю. Великие боги… кажется, целый век прошел с тех пор, а ведь на деле всего несколько недель пролетело! Не скажу, чтобы тогда я воспринял его слова всерьез, но теперь, учитывая, что впереди все так туманно, мне это кажется хорошей идеей, хорошей жизнью…

— Разводить коз на острове. А почему бы и нет? Я бы тоже не прочь жить так. Если бы я сам мог выбирать собственное будущее, конечно. Но я не могу.

— В этом никто не виноват.

— Да, разумеется. Тот, кто не предотвратил преступления, становится его соучастником.

— Сенека.

— Не уходи от темы, солдат.

— Вшестером или всемером мы не можем воевать с целым миром, и я совсем не хочу, чтобы жизнь моих друзей снова подвергалась опасности. Они сделали все, что могли; они заслужили вознаграждение, которое обещает им свободу решать, как прожить оставшиеся им годы. Может быть, мы уедем на Сицилию; у Ватрена есть там кусок земли. Или, может быть, все разойдемся в разные стороны. Кто знает? Возможно, однажды мы отправимся на восток, и тогда навестим тебя в новом роскошном дворце. Что ты об этом думаешь? Ты бы нас пригласил тогда на обед?

— О, это было бы просто потрясающе! Я был бы и счастлив, и горд… — Мальчик внезапно умолк, осознав, что сейчас не время и не место для пылких чувств. — Знаешь, я, пожалуй, лягу спать, — сказал он, поднимаясь. — Спасибо за беседу.

— Спасибо тебе, Цезарь, — ответил Аврелий, кивая. И проводил взглядом мальчика, ушедшего к своей постели.

Весь следующий день они ехали по весьма неровной, каменистой земле, и двигались медленно, чтобы лошади ненароком не повредили ноги. Они двигались вдоль маленького горного ручья; этим путем добраться до моря было гораздо труднее, зато, таким образом, они огибали населенные места, где их могли заметить и запомнить. Время от времени перед ними открывались виды на маленькие долины, и путники видели пастухов, пасших овец, или крестьян, собиравших в лесу хворост, чтобы было что бросить в очаг зимой. Все эти люди выглядели грубыми, диковатыми, у всех были длинные бороды и всклокоченные волосы; они носили башмаки из козьей кожи и старую, заплатанную одежду, явно не способную защитить их от холодного северного ветра. Когда они видели приближавшийся отряд, то замирали, бросая свои дела, и молча следили за проезжающими, пока те не скрывались снова в лесу. То ли они ожидали нападения и готовились защищаться, то ли просто выжидали момента, чтобы броситься наутек… но как бы то ни было, в глазах этих людей всегда можно было видеть страх. Однажды Ромул увидел нескольких мальчиков примерно своего возраста, и девочек — еще моложе. Они едва плелись, согнувшись вдвое под тяжестью корзин, наполненных хворостом. Их голые ноги посинели от холода, носы покраснели, а губы потрескались от сухости. Один из них, собрав всю свою храбрость, поставил на землю свой гигантский груз и подошел поближе к отряду, протягивая руку.

Ромул, ехавший на лошади Ливии, спросил:

— Можем мы дать ему что-нибудь?

— Нет, — твердо ответила Ливия. — Если мы это сделаем, внизу у холма нас будет ожидать целая толпа, и мы просто не сможем от них избавиться. Они привлекут к нам внимание, а нам нельзя позволять себе ничего подобного.

Ромул посмотрел на мальчика, на протянутую пустую ладонь, мельком заглянул в глаза, наполнившиеся разочарованием, когда всадники двинулись дальше… И оглянулся, пытаясь взглядом объяснить мальчику, что рад был бы помочь, если бы мог. Но это от него не зависело; от него не зависело ничего. Когда отряд уже снова приблизился к лесу, Ромул махнул рукой, прощаясь с бедняком. Изможденный парнишка печально улыбнулся и тоже прощально помахал, прежде чем наклониться и опять взвалить на спину свой груз и потащиться с ним дальше.

— Мне очень жаль, но по-другому было нельзя, — сказала Ливия, прочитав мысли Ромула. — В жизни нам частенько приходится делать такое, что вызывает у нас отвращение, но выбора просто не остается. Наш мир — груб и безжалостен, и все в нем решает случай.

• Предыдущая
• 51/106
• Следующая