Александр Македонский. Пески Амона - Манфреди Валерио Массимо - Страница 23

• Предыдущая
• 23/73
• Следующая

— Меня зовут Барсина, — глухим голосом ответила персиянка, не поднимая глаз. — Да, Мемнона. Прошу тебя, не причиняй вреда моим сыновьям и, если есть в тебе страх перед богами, не совершай надругательства надо мной. Чтобы вызволить свою семью, мой муж заплатит тебе любой выкуп, сколько назначишь.

Александр заставил ее поднять лицо. Он снова посмотрел ей в глаза и ощутил, что краснеет. Он понял, что, если прижмет ее к себе, эта женщина сможет сделать с ним что угодно. И в ее взгляде он тоже увидел странное волнение, не похожее на материнский страх или тревогу одинокой пленной женщины. Он различил вспышки могучих таинственных чувств, подчиненных и, возможно, подавленных сильной, хотя и давшей трещину волей.

— Где Лептина? — спросил он.

— В моем шатре под надзором моих сыновей.

— И ты взяла ее плащ…

— Да.

— Вы причинили ей какой-то вред?

— Нет.

— Я отпущу тебя, и эта тайна останется между нами. Не нужно выкупа, я не воюю с женщинами и детьми, а когда встречусь с твоим мужем, мы сразимся с ним лицом к лицу, и я выиграю этот поединок, зная, что наградой станет возможность быть с тобой. А сейчас уходи и пришли ко мне Лептину. Завтра я велю проводить тебя, куда захочешь.

Барсина поцеловала его руку, тихо прошептав что-то на своем родном языке, и направилась к выходу, но Александр окликнул ее:

— Погоди.

Она смотрела на него горящими трепетными глазами, а он подошел к ней, взял ее лицо в свои руки и поцеловал в губы.

— Прощай. Не забывай меня.

Вместе с ней Александр вышел из шатра и долго смотрел ей вслед, в то время как двое педзетеров охраны при виде царя застыли, подобно древкам копий у них в руках.

Вскоре вернулась Лептина, злясь и сокрушаясь, что оказалась в плену у двух мальчишек. Александр успокоил ее:

— Тебе не о чем беспокоиться, Лептина: эта женщина лишь боялась за собственную безопасность. Теперь ступай отдыхать, у тебя еще будет возможность устать.

Он поцеловал девушку и вернулся на свое ложе.

На следующий день Александр отдал приказ, чтобы Барсину и ее охрану сопровождали до самого берега Меандра. Он и сам некоторое время следовал вместе с этим маленьким эскортом.

Когда он остановился, Барсина обернулась, чтобы помахать ему рукой на прощание.

— Кто этот человек? — спросил Фраат, младший из ее сыновей. — Почему у него на столе стоит портрет нашего отца?

— Это великий воин и честный человек, — ответила Барсина. — Не знаю, почему у него на столе портрет вашего отца. Возможно потому, что Мемнон — единственный в мире, кто может сравниться с ним.

Снова обернувшись, она еще раз увидела Александра: молодой царь македонян застыл на своем Букефале на вершине обдуваемого ветром холма. Таким он ей и запомнился.

Десять дней Мемнон оставался в горах возле Галикарнаса, ожидая, пока все его уцелевшие после Граника солдаты, всего тысяча, соберутся к нему и встанут в строй. Наконец однажды ночью, закутавшись в плащ и надев персидский тюрбан, почти полностью закрывавший лицо, он въехал на коне в город и направился в Дом собраний.

Огромное здание возвышалось рядом с гигантским Мавзолеем, монументальной гробницей карийской династии Мавсолов, сделавшей Галикарнас столицей своего царства.

Высоко поднявшаяся в небе луна освещала грандиозное строение: каменный куб, увенчанный портиком с ионическими колоннами. Водруженная на портик ступенчатая пирамида была украшена внушительной бронзовой квадригой, которая несла изображение покойного монарха. Великолепные скульптуры работы самых выдающихся ваятелей предыдущего поколения — Скопаса, Бриаксия, Леохара — изображали сцены из греческой мифологии, культурного наследия, ставшего частью местной культуры. Преимущественно здесь были представлены эпизоды, традиционно помещаемые в Азию, вроде борьбы греков с амазонками.

Мемнон на мгновение задержался, разглядывая барельеф, где греческий воин, схватив амазонку за волосы, бьет ее в спину ногой. Мемнон всегда спрашивал себя, почему греческое искусство, столь возвышенное, постоянно изображает сцены насилия над женщинами, и пришел к выводу, что, видимо, причиной этого служит страх, тот самый страх, который вынуждает их держать своих жен в гинекеях, чтобы на всех общественных мероприятиях прибегать к услугам «подруг».

Ему вдруг подумалось о Барсине, которая уже должна была ехать по безопасной Царской дороге с золотыми оградами, и его охватила горькая печаль. Он вспомнил ее ноги газели, смуглую кожу, запах фиалки, исходящий от ее волос, чувственный голос, ее аристократическую гордость.

Мемнон ударил пятками в бока своего коня и поехал дальше, стараясь прогнать тоску. Все чрезвычайные полномочия, данные ему лично Великим Царем, не приносили никакого удовлетворения.

Он миновал бронзовую статую самого выдающегося гражданина Галикарнаса, великого Геродота, автора монументальной «Истории», который первым описал титаническую борьбу греков с варварами во время персидских войн и, возможно, единственный понял их глубинные причины, будучи сам сыном грека и азиатской женщины.

Подъехав к зданию собраний, Мемнон спешился, поднялся по освещенной лестнице с двумя рядами установленных на треножниках гигантских ламп и стучал в дверь, пока кто-то не подошел открыть ее.

— Я Мемнон, — сказал командир наемников, сняв тюрбан. — Я только что приехал.

Его провели в зал, где собрались все городские гражданские и военные власти: командиры персидского гарнизона, афинские генералы Эфиальт и Трасибул, возглавлявшие наемные войска, и сатрап Карий Оронтобат, тучный перс, выделявшийся яркими одеждами, серьгами, драгоценным перстнем и великолепным массивным золотым акинаком — кинжалом в ножнах — у бедра.

Присутствовал также местный наследственный монарх, царь Карий Пиксодар, человек на пятом десятке с черной-черной бородой и тронутыми сединой висками. Два года назад он предложил свою дочь в жены одному из македонских царевичей, но брак не состоялся, и потому пришлось обратиться с брачным предложением к новому персидскому сатрапу Карий Оронтобату, который и стал ему зятем.

Во главе собрания было приготовлено три кресла, два из них уже заняли Пиксодар и Оронтобат, а третье, справа от персидского сатрапа, предназначалось Мемнону. Очевидно, все ожидали его появления.

— Жители Галикарнаса и жители Карий! — начал Мемнон. — Великий Царь возложил на меня огромную ответственность — остановить вторжение македонского царя, и я собираюсь решить эту задачу любой ценой. Я здесь единственный, кто видел Александра в лицо и встречался с его войском с копьем и мечом в руках. Уверяю вас: это грозный враг. Он не только до безрассудства отважен на поле боя, но также смышлен и непредсказуем. По его действиям в Милете можно судить, на что он способен, даже в условиях нашего полного господства на море. Но я не собираюсь дать ему застать меня врасплох — Галикарнас не падет. Мы вынудим его истощать свои силы под нашими стенами, пока совсем не обескровим. По морю, где господствует наш флот, к нам будет поступать провизия, и мы будем сопротивляться до последнего. Когда же, наконец, придет подходящий момент, мы совершим вылазку и разгромим его обессиленное войско. Мой план таков: прежде всего не позволим осадным машинам подойти к стенам. Это очень мощные и эффективные орудия, их спроектировали специально для царя Филиппа лучшие греческие инженеры. Македонянин не дал нашему флоту снабжаться водой и провиантом, заняв подходы к берегу, а мы сделаем наоборот — не позволим ему выгрузить свои машины с кораблей вблизи нашего города. Мы направим конные отряды и штурмовые войска во все бухты в пределах тридцати стадиев от Галикарнаса. Единственный пункт, откуда они могут напасть на нас, — северо-восточная часть стены. Там мы выроем длинный ров длиной в сорок и шириной в восемнадцать футов, и таким образом, даже если им удастся выгрузить свои машины, эти сооружения не смогут приблизиться к самой стене. Пока я сказал вам все. Обеспечьте, чтобы работы начались завтра же на рассвете и продолжались непрерывно день и ночь.

• Предыдущая
• 23/73
• Следующая