Пауло Коэльо. Исповедь паломника - Ариас Хуан - Страница 10

• Предыдущая
• 10/37
• Следующая

— А что произошло с твоей страстью к писательству?

— В то время мне не удавалось писать, но когда я вернулся в Бразилию, там во время диктатуры появилась своего рода альтернативная пресса, «андерграунд», это не была собственно левая пресса, она была скорее для тех, кто искал альтернативу, которая не встраивалась бы в существующую систему. «Битлз», «Роллинг Стоунз», «Питер Фонда» с американским флагом, «Беспечный ездок». Классическая американская поп-культура.

У моей девушки (а женщины всегда играли очень важную роль в моей жизни) была квартира, но денег у нас не было. Однажды мы принялись искать работу. Мы нашли фирму, где был печатный станок, я создал новый журнал. Вышло всего два номера, но журнал этот сыграл решающую роль в моих поисках работы. Благодаря второму номеру обо мне узнал один из продюсеров компании CBS, мой ровесник Рауль Сейшас, который потом стал замечательным исполнителем.

— До сих пор во многих кругах тебя знают как автора знаменитых песен Сейшаса.

— Действительно, он связался со мной и спросил, не хочу ли я писать тексты. Но Рауль принадлежал системе, он был продюсером, а у нас были очень большие предубеждения против всего, что принадлежало системе. Мы стремились всегда выступать против всего предустановленного и стабильного. Я хорошо знаю, что такое предубеждение.

Тогда я повел себя очень хладнокровно, потому что был знаком с обоими мирами. Рауль был продюсером Джерри Адриани, исполнителя болеро в духе Хулио Иглесиаса, которого я ненавидел. Я думал про себя: «Какой кошмарный тип!» Но в конце концов, несмотря на все свои предрассудки, я все же понял, что он замечательный, чудесный, обаятельный человек. Был один прекрасный проект, он назывался «Поэт, открой свое лицо», в нем участвовали все бразильские поэты-песенники. Мой продюсер спросил, кого я хотел бы видеть исполнителем своих песен, и я назвал Адриани, потому что он это заслужил, и действительно получилось здорово.

— Сколько текстов ты написал для Рауля Сейшаса?

— Шестьдесят пять. У нас уже была зарплата, мы начали писать для альтернативной прессы. Адриани было очень приятно, что я выбрал его исполнителем своих песен. Это был способ, конечно, не отплатить ему — за такие вещи невозможно отплатить, — но хотя бы выразить ему нашу благодарность за все, что он сделал для Рауля и для меня.

— И ты начал выбиваться из нищеты.

— Конечно. Представляешь, я впервые в жизни за один день превратился в богатого человека. Я пошел в банк узнать, сколько у меня на счету денег, и увидел, что там почти сорок тысяч долларов. Еще вчера я не мог себе позволить сходить в кино или в ресторан, а на следующий день у меня появилось сорок тысяч долларов! От этого голова идет кругом... Первое, что мне пришло в голову, — это купить гоночную машину, но в конце концов я купил квартиру.

Родители, пораженные этим редким сочетанием денег и успеха, начали меня баловать. Мне было двадцать четыре года, и отец помог мне купить квартиру. Он одолжил мне еще тридцать тысяч долларов, которые я ему тут же вернул, потому что продолжал много зарабатывать. Так много, что в 1978 году у меня было уже пять квартир. Мне было около тридцати. Бывают люди, ключевые фигуры, которые, как знаки, появляются в твоей жизни и меняют ее. Так произошло у меня с психиатром Фажардо, а позже, когда я вышел из тюрьмы, еще с одним человеком. Любопытно, что обычно не организации, а отдельные люди решают, как повернется твоя жизнь — в хорошую или дурную сторону.

— Ты был арестован по политическим причинам, тебя похищали и пытали. Это правда?

— Да, трижды. В моей жизни все происходит трижды. В «Алхимике» есть такой афоризм: «Что случилось однажды, может никогда больше не случиться. Но то, что случилось два раза, непременно случится и в третий». Я часто вижу подобные вещи, это символы, знаки, которые встречались мне в жизни. На самом деле я шесть раз был в заключении: трижды в сумасшедшем доме и трижды в тюрьме.

— Что было хуже?

— Тюрьма в тысячу раз хуже. Это было самое ужасное, что мне довелось пережить в жизни. Мало того, что мне пришлось там перенести, так, когда я вышел оттуда, ко мне относились как к прокаженному. Все кругом говорили: «Не приближайтесь к нему, он был в тюрьме, это неспроста».

Понимаешь, Хуан, в тюрьме сталкиваешься с ненавистью, с жестокостью, с абсолютной властью и полным бессилием. Когда меня арестовали в первый раз, я ужинал в компании других ребят в Парана, а рядом ограбили банк. Я носил длинные волосы, и у меня не было при себе документов, так что меня сразу же схватили и отвезли в участок. Меня продержали неделю, но в тот раз ничего плохого мне не сделали.

— А другие два раза?

— Там дело было серьезнее, и я гораздо меньше ожидал этого, потому что уже работал с Раулем. Песни с моими текстами принесли мне известность, я много зарабатывал. Кроме того, я уже всерьез занимался магией, чувствовал себя почти всесильным, но, несмотря ни на что, снова оказался в тюрьме.

— Ты помнишь, за что тебя арестовали?

— Настолько четко, как будто это произошло сегодня. Я чувствовал себя полным идиотом. Добившись такого успеха, мы с Раулем начали верить в возможность создать альтернативное общество, придумали себе своего рода утопию. У нас был концерт в Бразилиа, и я сказал несколько слов о том, что мы думаем об обществе, как мы хотим изменить его. Мне все это казалось совершенно невинным. Мы были всего лишь молодыми идеалистами. Но на следующий день Рауль получил повестку, где говорилось, что он должен явиться в полицию. Он пошел, а я отправился с ним за компанию и остался в приемной. И вот Рауль вышел, напевая одну песню, которую я сейчас не помню, но с другим текстом и по-английски. Он пошел позвонить и сказал: «Дело не во мне, дело в тебе». Тогда я понял, о чем говорилось в песне, а когда двинулся с места, мне сказали: «Ты куда?» — «Хочу выпить кофе». — «Нет, пусть тебе твой друг принесет», — ответили мне.

Так я оттуда и не вышел. Хотя тогда все тоже было не так ужасно — у меня о тюрьме было романтическое представление: я думал, что быть арестованным по политическим мотивам -часть тех приключений, той игры, которую мы вели.

— Тебе помогли родители?

— Да. Добились разрешения взять адвоката, тот сказал, чтобы я не волновался, что меня не тронут, что те ужасы, о которых все говорят, пытки, применявшиеся во время диктатуры, меня не коснутся. В то время самый жесткий этап военной диктатуры подходил к концу, генерал Гайзель собирался начать демократические преобразования. Но существовали крайне правые реакционные силы, создавшие целую военную машину, которая разгромила сопротивление, а теперь должна была как-то оправдать свое существование. Они знали, что я один из этих безумцев, рассуждающих об альтернативном обществе, что я не имел никакого отношения к партизанам. Но у них уже почти не оставалось политических заключенных, потому что почти все были перебиты, и вот им понадобилось искать новых врагов.

После того как появился адвокат, меня выпустили, заставив подписать бумагу, в которой говорилось, что правительство ни за что не несет ответственности и прочая чепуха.

— Но вскоре случилось самое худшее...

— Да. Как только я вышел, меня и мою жену похитили люди из полувоенных формирований. Мы ехали на такси. Я показал им бумагу, которую подписал в тюрьме, и они сказали: «Значит, ты действительно партизан, раз еще даже дома не побывал». И добавили, что я наверняка скрываюсь вместе с другими заговорщиками.

И на этот раз родители не могли помочь мне, они даже не знали, где я.

— Куда вас увезли?

— Не знаю. Точно никто этого не знает, ведь во время похищения первым делом натягивают на глаза капюшон, чтобы человек ничего не видел. Я говорил кое с кем из знакомых, и мы предполагаем, что я был на улице Барао-де-Мешкита. Там раньше находилась казарма, печально знаменитое место пыток. Но это только предположение. Меня все время держали в капюшоне, а когда я был без капюшона, со мной рядом никого не было. Моя семья тоже не знала, где я. В этом случае государство было ни при чем, ведь я не был официально арестован. Как мне сказали, это были полувоенные формирования. Я больше всего боялся, что меня переведут в Сан-Пауло, где репрессии были особенно жестокими. Я много раз говорил об этом с братом Бетто, потому что тогда пережил самые ужасные моменты, а он сказал, что «первые дни всегда самые ужасные». Так оно и было.

• Предыдущая
• 10/37
• Следующая