Дюжина аббатов - Манчинелли Лаура - Страница 11

• Предыдущая
• 11/24
• Следующая

– Добрый день, – сказал Венафро, слегка приподнявшись над скамейкой, на которой он сидел верхом.

В этот момент философ заметил в слабо освещенном углу кухни то, на что вначале не обратил внимания. На толстых крючках, вбитых в стену, висели целые ряды котлов и медных сковородок; вдоль этой же стены стоял длинный и тяжелый еловый стол со скамьями по обеим сторонам. На скамье, около прохода, сидел Венафро и пил из плошки горячее молоко.

– Хотите молока? – спросил у молодого человека Венафро и, подав слуге знак обслужить гостя, продолжил: – Как же быть, если разрушается принцип, согласно которому из определенной посылки вытекает определенное следствие?

Философ немного помолчал, а затем ответил:

– Я не говорю, что он повержен: это может быть так, равно как может быть правдой и противоположное. Например, – продолжил философ, указывая на одну из самых больших сковородок, висящих на стене; это была сковородка с очень длинной ручкой, от которой в темноте расходились красные всполохи, – эта сковородка висит на прочном крючке, значит, сковородка не может упасть, если верить принципам однозначности причинно-следственной связи, не так ли? Кто нам может гарантировать, однако, что сковородка действительно не упадет?

В этот момент в темноте послышался шорох, и философ заметил, что в темноте, прямо под сковородкой сидел на скамье один из аббатов; он сидел там чуть-чуть скорчившись, наверное, потому, что сильно страдал от холода, что, как известно каждому, является одним из признаков болезни крови. Философ рассеянно кивнул тому, кого прежде не заметил в темноте, и продолжил:

– Я утверждаю, что она может и упасть, несмотря на прочность крючка; причины ее возможного падения мне неведомы, но упасть она может.

После его слов послышался шорох посильнее, и все различили в полутьме силуэт встающего аббата, который, не попрощавшись, вышел из кухни.

– Кто это? – спросил философ у Венафро.

– Аббат Челорио, старик, мучающийся от холода. Он все время сидит здесь в кухне, поскольку это самый большой камин в замке и огонь в нем никогда не угасает, даже по ночам. И он всегда сидит на одном и том же месте, прямо под самой большой сковородкой, потому что нет теплее места на кухне. Но скажите мне: если бы в нашем случае сковорода все же упала бы, причина была бы – причина, которой мы можем и не знать. То есть принцип причинности спасен.

– Но не в том смысле, о котором я говорил, – возразил философ, – ибо в этом случае следовало бы сказать так: хотя сковорода и висит на крепком крючке, она падает. А какая могла бы быть этому причина?

Действительно, какая причина?

– Ну конечно же, дьявол, монсиньор, – сказал, смеясь, философ. – Когда случается что-нибудь неподвластное нашей логике, это козни дьявола!

Слуги, услышав, что речь зашла о дьяволе, прекратили работать и уставились на философа.

– И разве дьявол, – продолжил он, смеясь, – не живет охотнее всего в каминах? Как и везде, впрочем, где потрескивают языки пламени. И не один. Прошу заметить: поворошите золу, и они выскочат оттуда дюжинами; брызните воды на огонь, и вы услышите, как они яростно затрещат; а уж если рядом с камином сидит святоша…

Слуги в испуге смотрели на огонь.

– Закрепите этот крюк, монсиньор! И тогда, может статься, принцип причинности восторжествует! – С этими словами молодой человек направился к дверям вместе с Венафро.

– А красивая, однако, сковородка! – сказал философ, бросив на нее с порога последний взгляд.

– Действительно, замечательная, – подтвердил Венафро. – И было бы очень жаль, если бы от падения она погнулась.

– А зачем ей такая длинная ручка?

– Чтобы переворачивать блины, – ответил Венафро. – Прямо сегодня вы сможете увидеть ее в действии. Очень увлекательное зрелище: двое слуг держат ее за ручку и по команде подбрасывают вверх ее содержимое. Сегодня будут печь лепешки. Я видел, что слуги перетирают с молоком каштановую муку.

– Я хотел бы на это посмотреть, – сказал философ, направляясь в свою комнату.

Несколько позже, когда уже приближался час трапезы, Венафро постучал в комнату философа, чтобы пригласить его посмотреть на сковородку в действии. Это было поистине замечательное зрелище. Кухню освещали смоляные факелы, размещенные по стенам; все слуги были очень оживлены. Раздавалось звучное пение в четком ритме, время от времени прерываемое очень громким «опля! ». Два дюжих молодца голыми руками держали огромную сковородку за ручку над сильным огнем, а другие длинными кочергами шевелили угли. Еще двое молодцев стояли наготове, чтобы сменить первую пару в любой момент. Все слуги на кухне громко пели, и при каждом «опля!», которое выкрикивалось во все горло, они подбрасывали сковородку кверху, и лепешки, разбрызгивая в воздухе капельки жира, перевернувшись, снова падали обратно. К пению примешивались смешки, что создавало вместе веселый шум. Венафро и философ стояли на пороге и, смеясь, смотрели на эту сцену, окутанную клубами дыма и жаром. Аббат Челорио сидел на своем обычном месте.

Когда позже на разогретых медных подносах лепешки принесли на стол, сотрапезники нашли блюдо необыкновенно изысканным. Нежный сладкий вкус мякоти каштана подчеркивали кусочки еще более сладкого изюма и оттеняли крупные куски орехов с резким вкусом; лепешки были поджарены на соленом нутряном сале, которое создавало изысканный контраст со сладким вкусом самих лепешек. К очень горячим лепешкам подавали большие бокалы шипучего белого, охлажденного во льду вина слегка острого вкуса, которое, благодаря своим удивительным свойствам, не охлаждало тела сотрапезников, а, наоборот, согревало и возбуждало их.

Все долго наслаждались этим необычным блюдом, способным, как казалось, победить зимний холод, серое небо, грусть и печаль. И еда, и вино вызвали за столом живую легкую беседу; фразы еливались в неразборчивый гул, который разносился по всему замку. И маркиза уже держала в руках сосуд с той живительной влагой, которая суровой зимой приносит такое наслаждение душе и телу. Неожиданно в дверях возник побледневший паж Ирцио, который, запинаясь более обычного, пробормотал:

– Мадонна, монсиньор… сковородка…

Герцог рывком поднялся:

– Сковородка?

– Сковородка… монсиньор… мадонна… сковородка…

Поскольку, кроме этого, юноша был не в силах ничего сказать и уже почти лишился чувств от волнения, Венафро усадил его и убедительным тоном постарался его успокоить.

– Говори, сынок, что случилось со сковородкой?

– Сковородка, монсиньор… она упала!

– Она погнулась, скажи мне, она погнулась?

– Я не знаю, монсиньор, но аббат, ах, мадонна, аббат, аббат умер!

И тут только все заметили, что среди сотрапезников не было аббата Челорио. Наслаждаясь новизной блюда, никто не заметил его отсутствия.

– Умер? – переспросил герцог.

– Умер, монсиньор, у него раскололась голова, его нашли слуги, прямо на скамейке, это дьявол убил его, так они сказали, в каминах живет целое скопище бесов, не меньше тысячи, так сказали слуги, и они их даже видели, они прячутся в золе, и, если пошевелить кочергой, они выскакивают оттуда… – Во власти нервного припадка паж бросился к ногам маркизы и, всхлипывая, зарылся лицом в ее юбках.

Пока маркиза пыталась утешить мальчика, поглаживая его по голове, герцог с Венафро отправились на кухню, чтобы обозреть случившееся.

– Боюсь, монсиньор, что она погнулась, – сказал Венафро.

– Боюсь, что да, – ответил герцог. – Очень жаль… Это была лучшая сковородка в замке Шайян.

Несколько дней спустя, аббата Челорио уже проводили в последний путь. Похороны были не менее торжественны, чем у его предшественников, хотя количество исполняющих псалмы сильно и поубавилось – настолько, что герцог сказал Венафро прямо во время церемонии: «Знаете, Венафро, я думаю, что нам пора приглашать хор, голосов у нас осталось слишком мало». В этот вечер философ лежал на низенькой кушетке, положив голову на колени маркизе, а она, склонившись над его лицом, говорила:

• Предыдущая
• 11/24
• Следующая