Бун-Тур - Власов Александр Ефимович - Страница 17

• Предыдущая
• 17/37
• Следующая

— Что это, — спрашиваю, — за мемка?

— Это, — говорит Бун, — блатное что-нибудь или сокращенное… Какой-нибудь мебельно-мыльный комбинат.

— А репетушка?

— Репетиция, наверно.

— Что же он — в драмкружке занимается? Не верится что-то.

— Не знаю, — говорит Бун.

Сбор в субботу был назначен на три часа. Мы успели сбегать домой, поели и в три собрались у школы — все: и девчонки, и мальчишки.

На уроках труда наш класс приготовил к весне много скворечников. В День птиц мы их развешивали в парке на деревьях, но осталось штук пятнадцать. Некуда их было повесить. В тот день все школы в парк пришли и все со скворечниками. Деревьев не хватило. Каждый тополек с боем брали. Пришлось унести часть скворечников обратно в школу. Не на фонари же электрические их вывешивать!

Разобрали мы скворечники, построились. И пошла наша колонна по улице. Прохожие смотрят, улыбаются. Любят взрослые, когда мы вот так, строем, идем куда-нибудь. А тут не куда-нибудь, а сразу видно куда: птичкам дома несем! Взрослые забыли, что День птиц уже прошел. А кто вспомнил, тот думает: может, второй День птиц по радио объявили или даже третий.

Идем и никаких разговорчиков в строю, потому что все роли уже распределены и каждый свое место знает. Васька — впереди, мы с Буном — в первой четверке, дорогу ему показываем.

Без четверти пять подошли к дому того парня.

— Вольно! — командует Васька. — Не расходиться! Тур — на пост!

Я побежал на лестницу, а весь отряд остался в строю напротив дверей. Задание у меня такое: предупредить наших, когда парень из квартиры выйдет. Он должен выйти — сам сказал, что у него в пять часов репетушка какая-то.

Вышел он без пяти пять, не успел до третьего этажа спуститься, а я уже Ваську предупредил. Отряд к двери вплотную придвинулся. Парень распахнул дверь, увидел нас и остановился на пороге. А дверь на крепкой пружине была. Она как трахнет его в спину, так он и влетел в середину нашей колонны и завяз, точно каблук в горячем асфальте.

Сначала он ничего не понял. Думал, что все это случайно произошло. Дернулся в одну сторону, в другую, чтобы из колонны выбраться. Но Васька — стратег настоящий. Все предусмотрел. Он в середину колонны поставил наших «лбов» — самых длинных и здоровенных мальчишек из школьной сборной по баскетболу. Они почти с того парня ростом. И куда он ни двинется — везде «лоб» стоит, не пускает. Бить его не били. Ни разу не стукнули. Держали со всех сторон — кто за штаны, кто за куртку. А в руки сунули скворечник.

— Пойдешь с нами! — сказал ему Васька и скомандовал отряду: — Шагом марш!

— Куда? — растерянно завопил парень. — Куда?.. Не хочу!.. Мне по делу! Я опоздаю!

Но его подтолкнули, и он пошел. И скворечник несет — осторожно, как сапер ржавую гранату с запалом. И все еще ничего не понимает. А понял он, когда меня заметил. Заметил и испугался по-настоящему. Даже скворечник выронил. Я поднял и опять ему в руки сунул:

— Держи крепче!

Вы бы на его лицо в ту минуту взглянули! Оно уж не пустое было, а все из страха слепленное. И не смотрит он на меня, а прямо языком подметку лижет. И голосок — липкий, медовый.

— Слушай! — говорит мне. — Дружище! Куда меня? За что? Я же пошутил тогда!

— Мы тоже, — говорю, — шутим. Хоронить тебя будем под свист. Могила готова, дружище!

Он как дернется! Но ребята наши не зевали — остановили и под ручки взяли. Мы как раз по перекрестку шли под зеленым светом. Слева будка стеклянная с милиционером. Парень как заорет свинячьим голосом:

— Товарищ милиционер! Дяденька!

Милиционер головой за стеклом завертел, забеспокоился. Прохожие оглядываться стали.

— Песню! — командует Васька.

Девчонки сразу же запели: «Встань пораньше, встань пораньше, встань пораньше…»

И весь отряд подхватил. Парень орет, а мы поем, и никто его не слышит. Спокойно перекресток миновали.

Я и говорю:

— Ты же сам себе госбезопасность! Чего орешь?

А парень чуть не плачет. Канючит слезливым голосом:

— Отпусти-и-ите!

— Не съедим — отпустим! — говорит Бун. — Только не сразу!

— Разговорчики!.. Шире шаг! — командует Васька.

Так мы и подошли к нашей школе, но не спереди, а сзади, где физкультурный зал пристраивают. Суббота — рабочих не было. Высятся кирпичные стены. Двери еще не навешены, и рамы не вставлены.

Вошли мы в будущий зал. Там груда досок лежала. Парня в угол поставили, а сами расселись вокруг на досках. Он стоит, трясется и, как треснутая пластинка, твердит одно и то же:

— Отпусти-и-те!..

— Прекрати трясучку! — говорит Васька. — Бить не будем! Ты на сборе отряда! Мы тебя сейчас спрашивать начнем, а ты отвечай! Не станешь — отведем в милицию.

Парень, наверно, думал, что мы ему здесь темную устроим — исколотим до полусмерти и досками прикроем. Но увидел, что бить его не собираются, и осмелел.

— А за что, — спрашивает, — в милицию?

— За почтовые ящики, за пальто, которое у Сысоевой испортили! — сказал Васька.

— Это и не я!

— А кто?

Быстро же этот парень очухался! Даже улыбнулся — показал редкие зубы. И голос у него опять поленивел:

— Есть одна компаха!

— Ты у них за главного?

— А что?

— Ничего… Ты только объясни, зачем жгли ящики и пальто чернилами облили? — спросил Васька.

— Волю, — отвечает, — воспитываем!

— Это как же? — удивился Бун.

Парень опять показал свои зубы и смотрит на нас, как на муравьев.

— А так! Что запрещено, то мы и делаем! Свободу пощупать хотим!

— Ты бы, — крикнул я, — свой ящик сжег и пальто свое испортил!

— Что я — чокнутый!

— Тогда, давай, я тебе это сделаю!

Он и на меня, как на муравья… Нет, хуже — как на амебу посмотрел.

— Побоишься. Ты же кролик!

Меня, как в катапульте, подбросило. А Васька спрашивает:

— Почему у Сысоевой, а не у другого кого? Что она вам сделала?

Когда я вскочил, парень снова струхнул и потому ответил Ваське нормально:

— Ничего она не сделала… Просто так…

— Как это так? Ни за что?

— Ни за что.

— Совсем-совсем ни за что?

— Совсем. Волю воспитываем… И воротник у нее красивый был.

Я даже не сразу понял. Очень уж все бессмысленно. Чепуха полная, которая до нормального человека дойти не может.

— Вы что, с другой галактики? — спрашивает Васька.

Парень нашелся. Ловко отрезал:

— Мы — из антимира!

Ах ты, думаю, остряк-самоучка!

— Эй! — кричу. — Античастица заторможенная! А что такое мемка?

— К-какая м-мемка?

— Нечего заикаться!.. Та самая — вчерашняя!

Соображал парень быстро и умел выкручиваться.

— Вчерашняя? — переспрашивает. — Подслушали?.. Не мемка, а немка — учительница… У нас в школе немецкий учат.

— Ты что же — в драмкружке занимаешься? — спрашивает Бун.

Парень оскалился в улыбке.

— А что — заметно?

— Что за репетушка? — кричу я, а сам весь как на иголках. Так бы и ударил по этим редким зубам.

Ловок был парень, ничего не скажешь! Обвел нас, как слепых. Но это мы потом узнали, а здесь, в физкультурном зале, поверили ему.

— Да, — говорит, — репетиция. В драмкружке. На немецком языке. Не запрещено. А если и запрещено, то я плюю на это дело. Я человек свободный!

— Дурак ты, а не свободный! — выругался я. — Вот мы — свободные!

Он на меня уставился опять как на амебу.

— Ты?.. А выругаться при директоре школы можешь?

— Могу! Только не хочу и никогда не захочу!

— Кролик! — повторил он сквозь зубы с форсом.

Но больше он не форсил, потому что Васька перешел к самому главному — стали обсуждать, что будем делать с этим парнем. Баскетболисты руки разминать начали. Он сразу свою пластинку треснутую вспомнил — заныл:

— Отпустите! Я же все сказал!

— Надо его в милицию! — предложил Борька Шилов.

— Отпустите! Вы же обещали!

Я увидел метлу у стены. Взял и вытащил из нее одну хворостину, ж-жикнул по воздуху и говорю:

• Предыдущая
• 17/37
• Следующая