Я стану твоим врагом (СИ) - Погожева Ольга Олеговна - Страница 1

• 1/100
• Следующая

К полудню войско достигло Пратта, и командующий отдал приказ разбить лагерь. Завтра, на рассвете, должна состояться решающая битва их и без того затянувшейся войны. Ведь пограничный город Пратт играл роль не меньшую, чем столицы двух осколков некогда общей империи — Аверона и Валлии. Крепость Пратта, принадлежавшая, согласно древнему уговору, валлийцам, уже не первую сотню лет являла собой лакомый кусок для агрессивного, цепкого Аверона. Падет Пратт — и путь на столицу Валлии будет открыт.

Аверонский командующий Магнус, или Синий барон, как называли его при дворе, проводил решающий осмотр собственных войск. Ничто не могло внушать беспокойства — бойцы, хоть и устали после перехода и последних сражений, всё же собраны и злы на противника, оружие в полной боевой готовности, провианта хватало — ведь не варвары же они, как эти валлийцы, которым порой приходится есть собственных коней, чтобы не сдохнуть с голоду. Магнусу не к чему было придраться, а ведь это его словами подстегивала свою армию их императрица — нет предела совершенству!

И всё же Синий барон был недоволен. Всем своим многолетним опытом и обострившимся в последнее время чутьем он ощущал — в воздухе повисло напряжение. И это нельзя назвать признаком победы. Солдаты были злы — да. Но вот победы они уже не хотели. Только мести.

Война затянулась. Четыре года волны агрессии раскатывались то по Аверону, то по Валлии, унося жизни, калеча судьбы, разрушая поселения и города. Дважды они брали столицу Валлии, Галагат, и дважды теряли. Если они возьмут их в третий раз — валлийцы не устоят. Но и Аверон был измучен и высосан войной. Валлийцы не раз подходили к их столице, и хотя взять её им не удалось, разрушения оказались чудовищными. Этот дикий народ не признавал ни чужих законов, ни чужих святынь.

Это война, и Магнус никого не винил. Война никогда не меняется. И люди — тоже. Командующий войсками Аверона уже давно не видел правды ни в словах императрицы, ни в чужих лозунгах. Война стирает все границы, убивает старые идеалы — чтобы родить новые. Вот только увидят ли они, как засияет это новое солнце правды, доживут ли… или…

— Магнус, — позвал его женский голос, и командующий чуть повернул голову, давая понять, что слышит, но в то же время продолжая рассматривать горизонт — там, где раскинулись луга Пратта, там, где ждал их противник. — Магнус, тебе нужно отдохнуть. Ночью начнем построение, станет не до сна.

— Я не смогу уснуть.

— Магнус. Пожалуйста.

Командующий не выдержал и усмехнулся: таким тоном жена разговаривала с их девятилетним сыном Михаэлем, когда тот переставал слушаться. «Михо, — говорила жена твердо, — ты должен съесть этот суп. Это полезно для желудка». Или: «Михо! Я очень прошу тебя. Пожалуйста. Одень шарф!»

— Я соскучился по нашему сыну, — тихо признался Магнус, поймав закованную в латы руку жены. Конь под всадницей всхрапнул, но с места не тронулся. — Это безумие, Марион. Это такое безумие — находиться здесь, когда он там… совсем один…

— Магнус, — твердо произнесла женщина, — он не один. С ним наши друзья, с ним наши слуги, он дома, под надежной защитой. Даже если с нами что-то случится, ты знаешь, что есть, кому о нем позаботиться. Сэр Кеннет давно считает его своим названным сыном. Михо в хороших руках.

— С нами ничего не случится, — командующий тряхнул головой, сжал пальцы жены. — Слышишь меня, Марион? Ничего…

Марион посмотрела на мужа искоса, но не стала отвечать. Они слишком хорошо знали друг друга, чтобы не распознать страх или ложь. Они прошли всю войну бок о бок, спина к спине — так долго, так невыносимо долго выживая день за днем… Они слишком много сил потратили, чтобы стать теми, кто они есть, чтобы умереть здесь и сейчас.

Магнуса назначили командующим в тридцать пять лет, шесть лет назад — и Марион гордилась мужем по праву, зная, что всё войско уважало и было бесконечно предано молодому, смелому, и в то же время строгому и бескомпромиссному командующему.

Марион вышла замуж в двадцать лет. Отбирая добровольцев среди простолюдинов в войско, молодой офицер Магнус отметил необычайную ловкость, выверенные, точные движения, свидетельствующие о бесспорном воинском таланте, и угрюмую решимость, сквозившую в каждом легком, танцующем движении одного из воинов. И лишь когда его имя оказалось внесенным в список отобранных для регулярного императорского войска, воин снял с себя шлем. И Магнус влюбился тотчас, на всю жизнь, изменившуюся в тот самый миг, когда по кожаной кирасе рассыпались длинные пряди волнистых чёрных волос.

Лишь авторитет Синего барона позволил Марион остаться в войске. Более того — его авторитет заглушил сплетни и слухи, которыми оброс их скоропалительный брак, брак дворянина и простолюдинки. В иное время после подобного скандала род Синих баронов был бы навсегда изгнан со двора, но в этот раз случилось исключение. Марион сумела защитить императрицу от нападения там, куда не посмели следовать за ней её верные телохранители — и с этого момента, заглушенного уже авторитетом императрицы, началась военная карьера леди Марион, Синей баронессы Аверона.

В мирное время Марион сопровождала императрицу при дворе, находясь при ней как личный телохранитель и — поневоле — единственная помощница, способная выслушать самые деликатные, самые неприятные просьбы. В военное время Марион следовала за мужем, выступая вместе с ним впереди войска, находясь рядом в самых ожесточенных, самых кровавых боях, прикрывая спину и не пропуская ни единого противника мимо себя. Подобно львице, она сражалась за свою семью и свое счастье.

Не секрет, что Магнус любил черноволосую воительницу больше и со страстью, которой никогда не выдавала в себе сама Марион. Она прекрасно понимала, что ей безумно повезло в жизни, и Синий барон — гарант её покоя, её безопасности, всей её жизни. Решительный, уверенный и трогательно влюбленный в неё дворянин вызывал в ней поначалу теплоту и симпатию, но с годами, с рождением сына симпатия переросла в крепкую родственную связь, в тихую признательность за семейное счастье и лишенную невзгод жизнь, в теплую, как огонь камина, любовь. Магнус и Михаэль стали тем смыслом для закаленной дворцовыми интригами и частыми походами воительницы, который позволял ей с улыбкой думать о будущем и переживать каждый бой, зная, что есть те, кто её любят и ждут.

— Езжай к шатру, — велел командующий, отпуская её руку. — Езжай. Я буду скоро.

— Я буду ждать, Магнус, — леди Марион протянула руку, провела ладонью по давно небритому, заросшему густой бородой лицу. Седина уже пробивалась у командующего Аверона, но он казался ей по-прежнему красивым, как в тот самый день, когда она впервые увидела его горящие восторгом глаза. — Не оставляй меня надолго одну.

Мужчина качнул головой, оглядывая закованную в латы жену. Шлем скрывал стянутые в пучок волосы, оставляя открытыми только обветренные губы, и глухие темные глаза, взгляд которых даже сейчас, в момент их близости, казался твердым и жестким. Никогда он так не хотел обнять её, как сейчас, никогда, даже в их первую брачную ночь.

— Я никогда не оставлю тебя, Марион. Верь мне. Никогда.

На поле брани стоял великий стон, в котором терялся звон оружия, всхрипы обезумевших животных, влажные чавкающие звуки, когда меч или копье встречались с плотью, и бесконечный гул тысяч голосов, воющих, кричащих, ненавидящих и взывающих.

Марион откинулась назад, на спину своего скакуна, увернувшись от разящего копья, дернула поводья, заставляя коня развернуться следом, двинула ребром щита в круп чужого скакуна. Конь взревел, становясь на дыбы, и женщина дала шпоры, поднырнув под раскрывшегося врага. Длинный режущий удар, от подмышки до бедра, а затем наотмашь по вздрогнувшей спине… Каждое движение отдавалось болью. Тело, уставшее, отяжелевшее от долгой битвы и собственных лат, подчинялось неохотно, болезненно реагируя на каждое сокращение точно судорогой сведенных мышц, — но подчинялось, подчинялось. За годы сражений, тренировок и наполненной ежедневными заговорами и опасностями жизни Марион поняла единственную вещь: расслаблять нельзя. Сожрут противники или подведет собственное тело, почуявшее близость очага — и вот тогда наступит конец. Ни одного лишнего движения, ни одного слова или крика, ничего, что могло бы отвлечь от цели…

• 1/100
• Следующая