Земля в цвету - Сафонов Вадим - Страница 17

• Предыдущая
• 17/98
• Следующая

И вот карты вышли снова: желтых опять было большинство. Но уже не все. Рядом с ними оказались и зеленые. Словно они скрывались где-то под мнимой желтизной гибридов первого поколения, а теперь выглянули наружу.

Но что это за игра в прятки? Мендель не был склонен к сентиментальному и восторженному удивлению перед прихотями и чудесами природы. Допустить, чтобы тебя дурачили какой-то «беспорядочной наследственностью», которую чуть ли не провозгласил законом один французский ботаник-гибридизатор, превозносимый до небес Парижской академией Шарль Нодэн?!

Тут должен быть порядок, и Мендель найдет его: ведь недаром он посеял все желтые зерна, собранные со скрещенных горохов; ни одно не ускользнуло, все карты в его руках.

Он высыпал перед собой урожай с 258 Горохов; медленно, по зернышку, перебрал всю кучу. Восемь тысяч двадцать три зерна: шесть тысяч двадцать два желтых, две тысячи одно зеленое.

Так вот порядок, спрятанный в этой куче! Вот он закон, который проглядели все бестолковые гибридизаторы!

Во втором поколении гибриды желтого и зеленого гороха расщепляются так, что зеленых оказывается втрое меньше, чем желтых.

Он сеял еще и еще свои гибриды. Он скрещивал их, в частности, с чистосортными горохами-родоначальниками.

И в результате математическая голова Менделя так воспроизвела историю кучи из восьми тысяч зерен.

Когда в первый раз были скрещены «желтые» и «зеленые» горохи, «зачатки» желтого цвета всюду встретились с «зачатками» зеленого. И желтые оказались сильнее, они подавили зеленых. В каждой паре желтый был господствующим, доминантным, а зеленый — уступающим, рецессивным (так назвал их Мендель).

Да, они только стали в пару, по властной воле экспериментатора, но не смешались. Мендель больше не сомневался в этом. Когда на горохах, выросших из мниможелтых семян первого гибридного поколения, созрела пыльца и яйцевые клетки в семяпочках, пары снова разъединились, зачатки зеленый и желтый разошлись. Карты опять оказались разложенными по одной. И теперь, при новом опылении, их смешал и растасовал уже случай: ведь в тот раз, когда завязывалось второе поколение гороховых зерен, экспериментатор намеренно не вмешивался ни во что. Случай! Но недаром математики создали целую науку о случае. Называется она «теорией вероятностей». Разгадать, что происходило в цветах гороховых гибридов, для нее очень простая задача.

В самом деле, что могло там происходить?

Было четыре возможности:

Желтый зачаток мог встретиться с желтым же.

Желтый мог встретиться с зеленым.

Зеленый мог встретиться с желтым.

Зеленый мог встретиться с зеленым.

Теперь все ясно. Любая пара, куда попадал сильный желтый, должна была принести желтые зерна. И только в единственном случае из четырех, где зеленый зачаток встречался с зеленым же, получалось зеленое зерно.

На три желтых — одно зеленое!

Как говорили средневековые отцы-схоласты: «Quod demonstrandum erat» — «что и требовалось доказать».

Итак, во втором поколении следовало ждать расщепления гороховых гибридов на желтозерные и зеленозерные по закону три к одному!

Вот это и есть закон наследственности, установленный Менделем.

Теперь растительные «мулы» оказались во власти брата Грегора. Он мог распоряжаться ими, как полководец своими войсками. Он попробовал свой закон не только на горохе, но и на некоторых других растениях. Он раскладывал все более сложные пасьянсы. Всюду, куда он направлял холодный взор своих близоруких глаз, живой организм распадался на кучку признаков — он становился в самом деле подобием карточной колоды, которую можно брать в руки и тасовать. И Мендель помечал свои карты-признаки латинскими литерами: большими — признаки доминирующие, малыми — рецессивные.

Спустя несколько лет он написал сообщение о своем открытии красивым, круглым, твердым почерком и в два приема — 8 февраля и 8 марта 1865 года — прочел рукопись в Брюннском обществе естествоиспытателей. В зале реального училища его слушали, зевая, сорок педагогов, врачей, аптекарей и чиновников, считавших себя знатоками в естественных науках. Они не поняли ничего в этой самоуверенной и премудрой математике и с облегчением разошлись, наградив автора приличными похвалами.

Оттиски «Трудов» общества, где был напечатан доклад Менделя, читали многие крупные ученые того времени. Но в эти годы великая эволюционная теория совершала свое победоносное шествие по миру. Было не до причуд горохового потомства и педантичной алгебры, отдающей монастырской схоластикой. «Я убежден, — писал Менделю известный ботаник Карл Нэгели, — что вы в дальнейшем у других форм получите существенно иные результаты».

«Займитесь ястребинкой, — как бы невзначай добавлял он. — Было бы особенно желательно, если бы вам удалось проделать гибридные оплодотворения у ястребинок».

Нэгели знал, какой коварный совет он подает. Недаром ястребинку называли «крестом и скандалом ботаников». Один ботаник, ученейший Фриз, написал три латинских трактата о неразберихе видов, подвидов, разновидностей и рас ястребинок. Он посвятил ястребинке всю жизнь — и так и не добился никакого толку.

Суровый брат Грегор не привык, чтобы карты в игре выпадали из его рук. А вот тут пасьянс никак не получался. Опыты давали странные и неожиданные результаты. То, несмотря на все усилия, окрещенные ястреб инки не завязывали ни одного зернышка. То растения, выросшие из посеянных гибридных семян, расщеплялись самым диковинным образом уже в первом поколении и, наоборот, дальше не желали знать никаких расщеплений. Тщетно бился Мендель над крошечными желтыми и красноватыми цветами. Дневной свет был слишком слаб, чтобы помочь разобраться в мельчайших рыльцах и путанице тычиночных нитей, похожих на живые пылинки. Мендель поставил зеркало с линзой, часами просиживал перед ним. Потом вставал, пошатываясь, с резью в глазах. В тиши кельи-кабинета он на разные лады комбинировал большие и малые латинские литеры. Тщетно! Вся азбука Вергилия и Цицерона ничем не могла помочь ему… И подумать только: какая-то жалкая полевая трава. И это в то самое время, когда весь растительный мир должен был покориться им, Менделем, открытому закону!

Судьба подсластила Менделю горечь неудачи. Даже в горячую пору увлечения горохами и ястребинкой он не забывал о своих монашеских и мирских делах. И на этом поприще его настойчивость и упорство были вознаграждены: с 1868 года он сделался настоятелем монастыря. Теперь он стал важной и влиятельной персоной в городе. Его выбрали одним из директоров Моравского ипотечного банка. Но настоятель Мендель затеял тяжбу из-за монастырского налога. Она была бесконечной. Она длилась годы. Больше Менделю было не до садовых опытов. Впрочем, теперь у него работал садовниц, и время от времени строптивый прелат, желчный, обрюзгший и постаревший, прохаживался между цветущими плодовыми деревьями, шепча проклятья своим врагам. Враги торжествовали: он был вынужден присутствовать при том, как на его монастырь наложили секвестр. В 1883 году Общество садоводов прислало ему медаль — это было слабое утешение. А в следующем 1884 году он умер от брайтовой болезни (воспаление почек), больше всего сожалея о том, что не успел дописать последней, решающей жалобы, которая разрушила бы все хитросплетения законников в имперском суде.

Наступила сумеречная пора в западной науке.

В сыром апреле 1882 года, почти за два года до смерти упрямого настоятеля, умер Чарльз Дарвин, старый, больной и тихий человек, который поднял вихрь, вот уже почти четверть века бушевавший во всем мире. И те, которым этот вихрь пришелся вовсе не по вкусу, решили, что теперь-то, наконец, он стихнет.

Герои малых дел и несмелых мыслей все больше становились хозяевами в западном естествознании. Опять назойливо напоминали о себе «ископаемые», — кто два десятилетия назад с пеной у рта отстаивал догмат предвечного творения. Как, они живы?! Да, живы…

• Предыдущая
• 17/98
• Следующая