Ведьмин век - Дяченко Марина и Сергей - Страница 59
- Предыдущая
- 59/85
- Следующая
Был азарт, жгучее желание выскочить на арену, туда, куда смотрят сотни глаз, где кругами лежит белый свет прожекторов, куда целыми оравами бегут ребятишки постарше и посмелее; была робость, от которой холодели ноги и немел отсиженный за время представления зад. Был укоризненный взгляд матери; замирало сердце, когда круглая щербатая пила вгрызалась в ящик, куда перед тем влезли трое мальчишек. И была радость, когда мальчишки выскочили наружу целые и невредимые — только, кажется, двое… А может быть, третий выскочил из другого ящика. А может быть, сразу убежал к маме, в зал…
Оркестр гремел и колотил в перламутровые барабаны — самый настоящий оркестр, где главным инструментом были огромные желтые тарелки. На музыкантах были фраки с блестками, и, чтобы лишний раз полюбоваться на них, девочке приходилось привставать со своего места и вытягивать шею, отвлекаясь от происходящего на арене…
А у самого края арены стояла тетя в некрасивом голубом платье, и, кажется, что-то говорила, и губы ее странно кривились.
А потом выскочил распорядитель — высоченный усач, и на его пудренном лице, таком самоуверенном в начале представления, был теперь почему-то страх… Такой настоящий и неприкрытый, что девочка с бантом испугалась тоже, и сосед ее, маленький мальчик в коротких бархатных штанах, испугался тоже и даже заплакал. Распорядитель что-то выкрикнул притворно-веселым голосом… И девочка сразу поняла, что на самом деле ему вовсе не весело.
А тетя в некрасивом платье перелезла через бортик — неуклюже, и платье задралось… Тетя заглядывала в ящики для фокусов, а потом стала хватать за плечи самих дядек-фокусников, и девочка наконец-то расслышала, что она говорит: «Где ребенок… где Павлик… прекратите дурацкие шутки, у ребенка больные почки… Ему нельзя… Немедленно давайте ребенка…»
А у входа на арену столпились еще несколько теток и один растерянный парень, чей-то старший брат; и все они зачем-то наседали на распорядителя, но тот не стал с ними разговаривать, улизнул за бархатную портьеру…
А потом погас свет.
Кто-то засмеялся, кто-то захлопал, кто-то засвистел; перепуганный мальчик-сосед зарыдал в голос, его мать схватила его на руки, громко ругая глупое представление… Чей-то папа, сидящий прямо за девочкиной спиной, хохотал и стыдил своего маленького сына, говорил, что бояться нечего и трусишек в цирк не пускают…
А потом на арене кто-то закричал. И закричали в публике — сразу несколько голосов, и девочка тоже хотела закричать — но мама схватила ее в охапку.
Свет включился. Погас снова; включился и замигал, как это бывает по телевизору, если на космическом корабле авария.
На арене была клетка. Дверца висела на петлях; полосатый маленький тигр стоял на дяденьке-фокуснике. И морда у него была в красном. И рядом бегала тетенька, которая все кричала и звала своего Павлика.
А потом вышли еще два тигра. И лев, такой красивый, как рисуют на картинках. Девочка совсем не испугалась — но посмотрела на маму и сразу почувствовала, как сидение под ней делается мокрым.
А потом выскочил человек со шлангом, будто поливать цветы. И ударил струей по тому тигру, что стоял на фокуснике… А другой тигр прыгнул на него, и тогда распорядитель поднял руку, и что-то хлопнуло, потом еще… И девочка увидела, что распорядитель стреляет из пистолета, но никак не может попасть…
А потом все кинулись к выходам, и кого-то прищемили.
А потом выскочил укротитель в красном фраке и спортивных штанах. И тоже стал стрелять.
А на арене натекла целая лужа из разорванного шланга…
А потом навалилась толпа и разъединила девочку и ее маму…
А потом, в диком ужасе мечась среди незнакомых, вроде бы слепых, сбивающих с ног людей, она наткнулась на неподвижно стоящего человека, и у него было такое злое, такое… лицо… ма-ма…
В тот самый момент, когда девочка, захлебываясь слезами, скрылась в толпе — тогда будто пленка лопнула у него в мозгу. Он почуял.
Сбивая попадающихся по дороге людей, он кинулся к служебному выходу. По-быстрому, прямо через арену, где чем-то ужасно воняло, растекалась вода из шланга и валялись обломки магических ящиков. Так, наверное, бежит собака по стынущему следу. Совсем-совсем остывающему, вот-вот потеряется…
«Скорая помощь» отъезжала. Клавдий заорал полицейскому, приказывая остановить, но тот растерялся, не понял; тогда Клавдий выхватил из-под мышки свой обычно бесполезный служебный пистолет и выстрелил машине по колесам.
— Инквизиция!..
Он ткнул проблесковый значок полицейскому в нос, отшвырнул с дороги зеваку и кинулся вдогонку притормозившей «Скорой». И, еще не открывая дверцы, ощутил хищную готовность сгруппировавшейся ведьмы.
Рядом с водителем сидел юноша в широкополой шляпе, в щегольском цветастом галстуке; Клавдий резко вытянул сцепленные руки по направлению к его сузившимся глазам. Глупо икнул водитель, и застонал раненый на носилках.
Юноша схватил себя за горло. Извернулся, пытаясь уйти от инквизиторской хватки; бледные щеки приобрели зеленоватый оттенок. Мощная агрессия — но слабая защита…
Юноша тонко заверещал, выгибаясь мостом; пиджак на груди разошелся, шелковая рубаха натянулась, четко обрисовывая контуры двух небольших крепких грудей. Клавдий ударил еще. И еще раз — но этот последний удар был лишней, ничем не оправданной жестокостью. Ведьма погрузилась в беспамятство.
Водитель смотрел, разинув рот, и в его глазах Клавдий вдруг увидел себя — изверга, без всякого повода издевающегося над человеком… над женщиной. Потому что, оказывается, юноша в широкополой шляпе был девушкой — но это слишком незначительная провинность, чтобы стрелять по санитарной машине, чтобы вламываться, мучить, доводить до обморока…
— Инквизиция города Вижны, — с отвращением выговорил Клавдий.
К машине бежали. Со всех сторон.
«…Кто смотрит со стороны — удивляется и страшится… Инквизитор поражает любую из сударынь моих, не касаясь ее, одним только неслышным приказом… Знаки высекаются на камне и чеканятся на железе — знаки помогают нам держать сударынь моих в узде… Знак — щит, а порою и острие… Но только не в открытом бою. Порою, сраженный отчаянным напором, кто-нибудь из братьев моих оставлял знак прямо в воздухе — но предприятие это, для многих непосильное и порою безнадежное, слишком редко приносило победу… Ибо знак, оставленный в воздухе, требует больших усилий и слишком мало отдает взамен…
Сегодня я впервые остановился передохнуть, поднимаясь по своей лестнице. Годы… Кухарка засолила на зиму пять бочонков груздей, и еще пять бочонков разнообразных солений, и десяток окороков поставили из коптильни…
Я не желаю, чтобы приходила осень. У меня дурное предчувствие…
…избавить этих троих от костра. А ту, что травила колодцы, доставить на суд в ее же общину…
Годы гнетут мои плечи, и что скажу я небесному судье, став перед его престолом? Что всю жизнь губил сударынь моих… ибо они губили тоже?..
Зачем я взял на себя этот камень?.. Мне приходит наваждение, я стою на костре, который сам же и сложил…
Вина сударынь моих ведьм тяжелее моей… Я скажу небесному судье — пусть взвесит…»
Телефонный звонок показался ей невыносимо громким. Целый день никто не звонил, целый вечер прошел в тишине, над дневником человека, умершего четыреста лет назад; еще не поднимая трубки, Ивга почувствовала, как влажнеют ладони.
Назар? Обида, осуждение, зов?..
Трубка была прохладной и тяжелой; вероятно, Ивга до конца жизни будет ненавидеть телефоны. За их внезапность и предательскую неопределенность.
— Ты мне нужна. Сейчас.
Клавдий.
Странно, но она испытала едва ли не облегчение.
Она нужна.
На этой ведьме были свободные штаны и шелковая рубашка под строгим мужским пиджаком. В присутствии Старжа у нее шла носом кровь, и потому она не отнимала от лица замызганного клетчатого платка; из своего укрытия Ивга наблюдала и слышала весь допрос, и не раз и не два по ее спине пробирал противный холодок — никогда прежде она не видела Клавдия таким. Вот уж инквизитор, инквизитор до мозга костей… будто черный капюшон с прорезями прирос к его лицу. Страшно; гадко смотреть, и, что самое неприятное, даже привычная Ивга ощущает сейчас его напор, ежесекундно преодолевая тошноту и головную боль.
- Предыдущая
- 59/85
- Следующая
