Мышеловка на Эвересте (СИ) - Врангель Данила Олегович - Страница 33

Другими словами, Зло, как Добро, и как их пропорциональные смеси различных соотношений, не подвержены изменениям в действительной статике феномена реальности, что предполагается секулярным, то есть бытовым, взглядом на смысл существования идеи бога и оправдывает её.

Невозможно волевым усилием стать «добрее» или «злее».

Несомненное преобладание приоритета духовной сущности над интеллектуальной аксиоматически несомненна, так как первая является вечной, а вторая лишь частью физиологии, поэтому критерий оценки понятия человечности лежит не в интеллекте, а в плоскости Добро–Зло.

Лишь очень малая часть умов может понять действительность высказанных положений, но почувствовать душой, то есть своей настоящей и бесценной сутью, в той или иной мере в состоянии каждый.

42

— Не успевают, — заключил писатель. — Не успевают почувствовать, что к чему. И это к счастью. — Втянул атмосферу мундштука. Добавил: — Паркер просто молода. И не сознаёт, сколь стремительно всё движется. А движется всё действительно просто стремительно. Поэтому, бог нужен. Тому, у кого нет себя. У Паркер есть она и ей бог не нужен. Но таких как Кристина немного, и они сами боги. Остальным без бога в петлю. Что и происходит повсеместно. Тоже неплохо. Но неэстетично.

— Чего это вы? — недоуменно вопросил представитель. — Какая ещё петля?

— Знаете, — сказал небритый блондин, — наркоманы не такие уж дураки. Если успевают сделать «золотой укол» и не превратиться в полное дерьмо. Человек рождён для счастья. Человек рождён для эндорфинов. Кто не в состоянии получить их естественным путём, по технически–бытовым причинам, вынужден существовать как собака, нет, как насекомое, но — как насекомое, которое имеет мозги, и познало сравнение из теории счастья и своего детства. Эндорфин это и есть настоящий бог. А к богу идут любыми путями. Героин не хуже политической деятельности, или игры в рулетку с бесконечным запасом актива. Так что, по–настоящему, наркомания это самая настоящая религия, после безвозмездной научной деятельности сумасшедших гениев, у которых эндорфин вырабатывается на основе мыслительной деятельности, адептов политической карьеры, где жажда власти и её теоретическое–практическое воплощение дает в достатке эту божественную субстанцию, и любителей затяжных прыжков без парашюта.

— Любопытно… — вставил наблюдатель.

— Конечно, — продолжил небритый, — наркоман сдыхает как пёс, если дотянет до этого. Но политик, удалённый от своей деятельности, сдыхает при жизни, что несопоставимо страшней смерти. Остальные, которых тьма тьмущая, уходят от реальности любыми путями, какими только могут. Но в итоге, к заключительному аккорду подползает несчастное измученное животное. Такая вот теория религии.

— Мрачно, — сказал собеседник. — Это не в стиле Паркер. Но я начинаю догадываться, зачем она вам нужна.

«Только приняв Дьявола можно стать Богом»

Писатель — певец, поющий на волне человеческих душ.

Это определение касается любого творчества.

Естественно, и очень естественно, желание петь. Но, в отличие от птицы, поющей одиноко в рассветной мгле, наедине с природой, стандартный писатель часто хочет орать как пьяная горилла на весь лес! На весь мир! Это поет механик человеческих душ!

Никто его не в силах остановить. Никакие рецензии механику, пытающегося своей волей стать священником, его не удержат, если он добрался до пера.

Что естественно и нормально в контексте единства и борьбы противоположностей.

Творчество это работа по наитию, работа с подсознанием, работа с воображением, работа с безумной составляющей частью психики. Только полностью осознавая это, можно отдаться на волю волны наития.

Механики не знают, что такое наитие. Они знают, что такое внимание.

Что тоже нормально и является мотивом, недостающим тем, кто хочет, но вообще ничего не может.

Но как же определить, кто графоман, то есть настоящий пишущий сумасшедший, а кто просто подобие павлина, желающего внимания лично себе, а не творениям, которые на самом деле принадлежат неведомо кому?

Павлин это труженик строительства памятника самому себе. Он великолепно оттеняет энтропию общей массы людей всё прекрасно понимающих, но ничего не могущих сказать.

Павлина часто можно вычислить просто по внешнему виду его страницы на сетевых ресурсах. Там непременно будет длиннющее эпиграф–резюме, много сообщающее об авторе, о его серьезности, значимости, таланте, творческих способностях, и вообще много какой угодно информации. Он всегда будет заполнять литературный дневник, зная, что эти записи кто–либо будет читать. Поэтому там будет сколько угодно клоунады.

Нужно сказать, что это также вполне естественно и нормально в понятиях норм корпоративности.

Классические павлины стараются собираться стадом, потому что в одиночку у них не хватит моральных сил держаться на плаву и не упасть духом от смысла текстов, какие они набирают на клавиатуре и которые нуждаются в психологической поддержке биологической среды стада. Кроме того, стадо – это круто.

И это также естественно и нормально в сложившихся отношениях ментальной сферы определенного круга механического чуда пишущей клавиатуры.

Все это можно наблюдать на множестве русскоязычных ресурсов.

Павлины создают литературные клубы. Выбирают председателей. Проводят конкурсы, привлекающие внимание к особам руководящим этими соревнованиями, не нужными настоящему творцу, который всегда одинок. Конкурсы необходимы подобию низколетящих попугаев, ждущих похвалы и машущих крылышками в предчувствии внимания, которого так хотят. Они часто копируют чужие творения, но не в силу желания украсть чужое, а от бессилья создать свое, чисто графоманское видение мира, объединенное лишь только своим эго.

Что также вполне нормально и ничего удивительного в этом нет.

Павлины постоянно пишут рецензии, для контакта с такими же любителями домино. У некоторых авторов рецензий почти столько же, сколько читателей. Часто павлины пишут открытые письма, где проповедуют нравственность стада, не понимающего, что истинному графоману наплевать на мнение посторонних.

Но механики человеческих душ не пресекаются с графоманией.