Мышеловка на Эвересте (СИ) - Врангель Данила Олегович - Страница 28

Ощущение несостоятельности проекта никогда не покидает того, кто понимает это. Даже тогда, когда сказать нечего.

От этого и пир во время чумы. От этого ослиная резвость шустрых попрыгунчиков, падающих без парашюта на дно жизни.

Но в аллею китайских роз войти может не каждый. Вход маскирован танцем маргариток, который безумен и сексапильно изящен, пропуская в свои ряды избранных.

35

— Осень давит иногда достаточно ощутимо, - сказал писатель. - Поэтому я и хочу поговорить с Кристиной, пока эта ощутимость не превысила возможность уворачиваться от неё.

— Вы бы проще, - улыбнулся представитель. - Так и скажите - мне нужна встреча с Кристиной как женщиной. И будете совершенно правы. У молодых женщин есть эта способность - превращать осень в весну.

— А вы откуда знаете? - полюбопытствовал блондин.

— Да знаю, - уклончиво ответил представитель. - И вы, думаю, знаете. Или догадываетесь. Вот она философствует, ищет там всякие мысли, в свой хаос заходит. Но не знаю, понимает ли, что ей достаточной просто быть собой и это уже будет много.

— Для чего же?

— Для счастья.

— Это её мысли, или ваши? Уж простите.

— Эти - мои. А вы их разделяете. Я не сомневаюсь.

— Не совсем. Есть нюанс увядающей розы.

— Да бросьте вы. Розы не вянут.

«Дикое наслаждение одержимостью»

Дикость ощущений приносит дикое наслаждение, а поэтому - самое естественное и сильное. Искусственность надуманного счастья всегда ощущается душой, но почти никогда не осознается на умственном уровне - таково устройство программирования человеческой психики на стадии воспитания. В ребенке убивают естественность во благо общества, которое есть аморфная форма несуществующего мира, внедренного в сознание - но не в душу, которая неизменна и непорочна в том плане, что порок это надуманность психических коллизий и наслоений цивилизаций, каждая, в лице своих элит, искавшая своих меркантильных выгод и оказавших громадное влияние в течение тысячелетий на образ мышления простых человеческих единиц, не соображающих, почему их постоянно тянет то влево, то вправо, то вверх, то вниз.

— Не знаю, о чем это ты так рассуждаешь. Меня тянет в основном выделяться среди всех и быть первой во всём. Ну, в том, в чём мне хочется. Разве это влияние цивилизаций?

Естественность стремления эго подавить других максимальным эксгибиционизмом есть естественность борьбы геномов за выживание и вкидывание своей модели духовности и сознания в будущее. Эксгибиционизм это и есть настоящий Олимп, где соревнуются совершенства, и куда нет доступа посредственностям, вынужденным математическими методами пытаться достичь того, что представитель совершенного генома проделывает моментально, естественно, самодостаточно и вне размышления.

— Как тебе сказать. Я, конечно, люблю себя, и даже очень. Но я начинаю любить и того, кто любит меня. И поэтому, у меня нет цели возвыситься. У меня есть желание общения с равными мне.

Именно естественность экспонации как демонстрации достижения генетического уровня и служит причиной отторжения этого образа поведения теми носителями эго, которые не в состоянии конкурировать в умственном и физическом плане с моделями совершенства, которых весьма немного, но которых много быть не может, и не должно. Яркая личность служит детерминантой поведения её теней, то есть множества генных систем низшего уровня, стремящихся наверх посредством общения со сверхличностью, пылающей огнем маяка на всем жизненном пути рядовых творцов.

— Для меня мой свет горит во мне самой. Я не знаю, каково его происхождение, но он там столько, сколько я себя помню. Думаю, он не погаснет никогда.

— Дорогая, этот свет и есть свет твоего естества. Смесь дикой природы и человечности, горячей души и холодного ума, безумной страсти и полнейшего самоконтроля. Этот калейдоскоп, вращаясь, выбрасывает каждый раз такую картинку, которую ты не ожидаешь увидеть сама. Он, собственно, работает самостоятельно. Ты просто видишь конечный результат, созданный из множества хаотичных обломков, ничего не представляющих собой в отдельности. Выбрось эту игрушку, и ты успокоишься.

— Я не могу. Теперь это мой мир.

36

— Да, вы правы, розы не вянут, - задумчиво сказал блондин, глядя в окно на пару лебедей, исполняющий на воде озера предполётный зигзаг прощания с летом. - Однако мы ничего толком не можем решить.

— А что это мы должны решить? - спросил представитель. - Что-то должны решить вы, а я как раз ничего не решаю. Я просто наблюдаю.

— Это немало, - ответил писатель. - И что вы видите?

— Я вижу, что искусство, которое становится на собственные плечи, а не плечи каких-то там титанов, это и есть искусство. Остальное - прессование воды с вялотекущими побочными результатами.

Блондин некоторое время смотрел на собеседника, медленными глотками ощущая свой абсент и перебирая пальцами мундштук кальяна, распространявшего полынный запах пролетевшего сезона земляничных полян. Сказал:

— Согласен.

— Поэтому, - продолжил представитель, - есть вещи, как уже где-то отметила Паркер, которые подлежат разумению, но совершенно не подлежат распространению по причине невозможности.

— Как же это понимать? - полюбопытствовал писатель, вникая в слова наблюдателя.

— В общем, это нужно именно принимать непосредственно, а не понимать, - с улыбкой сказал представитель. Добавил: - Вот в этом конкретном месте я представляю Паркер.

— Это её слова?

— Да.

Писатель нахмурился и ушел в себя, глубоко втянув кальяновую преисподнюю сизого творения релаксирующего нюанса. Кошка сидела на мониторе, вцепившись в край пластины экрана цепкостью лап, и готовилась к прыжку. Прыгнула. Упала на стол возле мыши. Писатель смахнул её рукой на пол. Сказал:

— Я начинаю догадываться.

— Да? - молвил представитель. - Я даже не пытаюсь.

— Передайте Паркер, что я понимаю эту мысль.

— Постараюсь, - пожал плечами представитель. - Когда увижу.

— В общем, не секрет, - продолжил блондин, - что всё, что происходит, происходит беспричинно. А вот философы думают как раз наоборот.